Охваченный слабостью, он снова упал на конец скамьи.
Казалось прошла вечность, прежде чем он услышал шаги. Медленные, спотыкающиеся. Минуту спустя в дверях показалось лицо. Это было ужасное лицо, заросшее бородой, с остановившимися безумными глазами — но это было лицо белого человека. Пелетье ожидал эскимоса, и он с внезапным приливом силы вскочил на ноги, когда вошел незнакомец.
— Есть! Дайте мне что-нибудь поесть! Ради всего святого!
Незнакомец упал на пороге сеней и смотрел на него с ненасытной звериной жадностью. По первому побуждению Пелетье дал ему виски, и тот стал пить большими глотками. Потом он поднялся на ноги, а Пелетье упал на стул у стола.
— Я болен, — сказал он. — Сержант Мак-Вей ушел в Черчилл, а мне, кажется, приходит конец. Позаботьтесь сами о себе. Вот еда… овсяная лепешка…
Виски оживили вновь пришедшего. Он смотрел на Пелетье, оскалив свои желтые обломанные зубы, сверкавшие среди всклокоченной бороды и усов. Его взгляд прояснил мозги Пелетье. По какому-то побуждению, непонятному для него самого, рука его схватилась за то место, где у него обычно висела кобура. Тут он вспомнил, что казенный револьвер у него под подушкой.
— Лихорадка, — сказал незнакомец.
Приглядевшись к нему, Пелетье решил, что это матрос.
Он снял толстую куртку и швырнул ее на стол. Потом, следуя указаниям Пелетье, он разыскал пищу и через десять минут жадно ел. Только после того, как он сел за стол напротив, Пелетье заговорил с ним:
— Кто вы такой и каким образом, черт побери, попали сюда?
— Блэк — Джим Блэк мое имя, а иду я из голодного эскимосского становища — так я его называю — в тридцати милях на север вдоль берега. Пять месяцев назад меня высадили в ста милях оттуда, с китоловного судна Джона Сиднея, чтобы охранять кашалота, а кашалота унесло льдом. Тогда мы подались на юг — мы умирали от голода — я и женщина…
— Женщина! — крикнул Пелетье.
— Эскимосская скво, — сказал Блэк, вычищая трубку. — Капитан купил ее для компании мне — заплатил четыре мешка муки и нож ее мужу на мысе Вагнера. Дайте табачку!
Пелетье встал и пошел достать табаку. Он с удивлением заметил, что крепче держится на ногах, и в голове у него прояснилось после слов Блэка. Они с Мак-Веем всегда вели упорную борьбу с бессовестной торговлей эскимосскими женщинами и девушками, какую завели белые, а теперь Блэк сам признавался в этом преступлении. Необходимость действовать, действовать немедленно победила его болезнь. Он вернулся с табаком и снова сел.
— Где же женщина? — спросил он.
— Там, в юрте, — сказал Блэк, набивая трубку. — Мы убили моржа и выстроили снежную юрту. Провизия вся вышла. Теперь она уже, верно, померла, — прибавил он с грубым смехом, взглянув на Пелетье. — А здорово опять попасть в жилище белого человека!
— А может, она не умерла? — настаивал Пелетье.
— Ну так скоро помрет, — произнес Блэк. — Она совсем ослабла, не могла идти, когда я ушел. Впрочем, эскимосы живучие твари, они нелегко умирают, особенно женщины.
— Вы, конечно, вернетесь за ней?
Тот посмотрел минуту на раскрасневшееся лицо Пелетье и засмеялся, точно тот сказал какую-то забавную шутку.
— Ну нет, миляга. Я не стану проделывать эти тридцать миль — да еще тридцать обратно — за всех эскимосских женщин мыса Вагнера.
Глаза Пелетье наполнились кровью, когда он вновь облокотился на стол.
— Слушайте, — сказал он, — вы пойдете назад и сейчас же! Поняли? Вы пойдете назад!
Вдруг он остановился. Он взглянул на куртку Блэка и внезапным движением, изумившим последнего, схватил ее и снял с нее что-то. Приглушенный крик вырвался из его груди. Он держал в пальцах один волос. Он был длиною с фут и принадлежал не эскимосской женщине. Он отливал золотом в тусклом свете, проникавшем в окно, Пелетье поднял страшный взгляд на сидящего против него человека,
— Вы лжете! — сказал он. — Она не эскимоска!
Блэк приподнялся, опираясь громадными руками на край стола, выставив вперед свое грубое лицо, так что Пелетье принужден был откинуться назад. И это было вовремя. С проклятием Блэк отшвырнул стол в сторону и кинулся на больного.
— Я убью тебя! — крикнул он. — Убью и суну туда же, куда ее. А когда придет твой товарищ, я и его…
Его рука протянулась к горлу Пелетье, но раньше, чем он успел стиснуть его, тот крикнул:
— Казан! Казан!
С злобным ворчанием старый одноглазый пес бросился на Блэка, и все трое покатились на скамью Пелетье.
На минуту нападение Казана заставило Блэка отнять одну из своих могучих рук от горла Пелетье. В то время, как он старался сбросить с себя собаку, Пелетье успел засунуть руку под подушку и вытащил тяжелый казенный револьвер. Когда Блэк занес над собакой длинный нож, выхваченный из-за пояса, Пелетье спустил курок. Блэк выронил нож, Без единого звука он рухнул на пол. Пелетье вскочил. Казан все еще не разжимал зубов, вонзившихся в ногу матроса.
— Будет, дружище, — позвал он собаку. — С ним покончено.
Он сел и посмотрел на Блэка. Он знал, что человек этот мертв. Казан с поднявшейся дыбом шерстью обнюхивал голову матроса. В эту минуту в окно ворвался яркий луч света. Это было солнце — второй раз за четыре месяца. Крик радости вырвался из груди Пелетье. Но вдруг он остановился. На полу, рядом с Блэком, что-то блеснуло золотом. Пелетье бросился на колени.
Это был золотой волос с куртки убитого, приставший к карточке его возлюбленной, которая упала, когда стол перевернулся. С этой карточкой в одной руке и с волосом в другой Пелетье медленно поднялся на ноги и посмотрел в окно. Солнце опять скрылось. Но его появление вдохнуло в него новую жизнь. Он радостно обернулся к Казану.
— Все это имеет какое-то значение, дружище, — сказал он тихим убедительным голосом. — Солнце, карточка и это. Это она послала. Слышишь! Она послала! Я слышу ее голос, она велит мне идти: «Томми, — говорит он, — ты не мужчина, если ты не пойдешь, хотя бы тебе пришлось умереть в пути. Ты можешь снести ей что-нибудь поесть, — говорит она, — ведь все равно, где умереть — здесь или в юрте. Можешь написать словечко Билли и можешь оставить ей чем прокормиться до его возвращения, а потом он перевезет ее сюда, а тебя все равно похоронят рядом с остальными». Вот, что она говорит, Казан, ну, и, значит, мы пойдем!
Он оглянулся немного растерянно.
— Прямо по берегу, — пробормотал он. — Ну что же, мы пройдем.
Он начал собирать в мешок провизию. За дверями у него были маленькие саночки. Закутавшись в меховую одежду, он положил мешок на сани, туда же погрузил вязанку дров, фонарь, одеяло и масло. Сделав это, он написал несколько слов Мак-Вею и прибил записку к двери. Потом он впряг старого Казана в санки и пустился в путь, оставив убитого там, где он упал.
— Этого-то она и хотела от нас, — сказал он Казану.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Казалось прошла вечность, прежде чем он услышал шаги. Медленные, спотыкающиеся. Минуту спустя в дверях показалось лицо. Это было ужасное лицо, заросшее бородой, с остановившимися безумными глазами — но это было лицо белого человека. Пелетье ожидал эскимоса, и он с внезапным приливом силы вскочил на ноги, когда вошел незнакомец.
— Есть! Дайте мне что-нибудь поесть! Ради всего святого!
Незнакомец упал на пороге сеней и смотрел на него с ненасытной звериной жадностью. По первому побуждению Пелетье дал ему виски, и тот стал пить большими глотками. Потом он поднялся на ноги, а Пелетье упал на стул у стола.
— Я болен, — сказал он. — Сержант Мак-Вей ушел в Черчилл, а мне, кажется, приходит конец. Позаботьтесь сами о себе. Вот еда… овсяная лепешка…
Виски оживили вновь пришедшего. Он смотрел на Пелетье, оскалив свои желтые обломанные зубы, сверкавшие среди всклокоченной бороды и усов. Его взгляд прояснил мозги Пелетье. По какому-то побуждению, непонятному для него самого, рука его схватилась за то место, где у него обычно висела кобура. Тут он вспомнил, что казенный револьвер у него под подушкой.
— Лихорадка, — сказал незнакомец.
Приглядевшись к нему, Пелетье решил, что это матрос.
Он снял толстую куртку и швырнул ее на стол. Потом, следуя указаниям Пелетье, он разыскал пищу и через десять минут жадно ел. Только после того, как он сел за стол напротив, Пелетье заговорил с ним:
— Кто вы такой и каким образом, черт побери, попали сюда?
— Блэк — Джим Блэк мое имя, а иду я из голодного эскимосского становища — так я его называю — в тридцати милях на север вдоль берега. Пять месяцев назад меня высадили в ста милях оттуда, с китоловного судна Джона Сиднея, чтобы охранять кашалота, а кашалота унесло льдом. Тогда мы подались на юг — мы умирали от голода — я и женщина…
— Женщина! — крикнул Пелетье.
— Эскимосская скво, — сказал Блэк, вычищая трубку. — Капитан купил ее для компании мне — заплатил четыре мешка муки и нож ее мужу на мысе Вагнера. Дайте табачку!
Пелетье встал и пошел достать табаку. Он с удивлением заметил, что крепче держится на ногах, и в голове у него прояснилось после слов Блэка. Они с Мак-Веем всегда вели упорную борьбу с бессовестной торговлей эскимосскими женщинами и девушками, какую завели белые, а теперь Блэк сам признавался в этом преступлении. Необходимость действовать, действовать немедленно победила его болезнь. Он вернулся с табаком и снова сел.
— Где же женщина? — спросил он.
— Там, в юрте, — сказал Блэк, набивая трубку. — Мы убили моржа и выстроили снежную юрту. Провизия вся вышла. Теперь она уже, верно, померла, — прибавил он с грубым смехом, взглянув на Пелетье. — А здорово опять попасть в жилище белого человека!
— А может, она не умерла? — настаивал Пелетье.
— Ну так скоро помрет, — произнес Блэк. — Она совсем ослабла, не могла идти, когда я ушел. Впрочем, эскимосы живучие твари, они нелегко умирают, особенно женщины.
— Вы, конечно, вернетесь за ней?
Тот посмотрел минуту на раскрасневшееся лицо Пелетье и засмеялся, точно тот сказал какую-то забавную шутку.
— Ну нет, миляга. Я не стану проделывать эти тридцать миль — да еще тридцать обратно — за всех эскимосских женщин мыса Вагнера.
Глаза Пелетье наполнились кровью, когда он вновь облокотился на стол.
— Слушайте, — сказал он, — вы пойдете назад и сейчас же! Поняли? Вы пойдете назад!
Вдруг он остановился. Он взглянул на куртку Блэка и внезапным движением, изумившим последнего, схватил ее и снял с нее что-то. Приглушенный крик вырвался из его груди. Он держал в пальцах один волос. Он был длиною с фут и принадлежал не эскимосской женщине. Он отливал золотом в тусклом свете, проникавшем в окно, Пелетье поднял страшный взгляд на сидящего против него человека,
— Вы лжете! — сказал он. — Она не эскимоска!
Блэк приподнялся, опираясь громадными руками на край стола, выставив вперед свое грубое лицо, так что Пелетье принужден был откинуться назад. И это было вовремя. С проклятием Блэк отшвырнул стол в сторону и кинулся на больного.
— Я убью тебя! — крикнул он. — Убью и суну туда же, куда ее. А когда придет твой товарищ, я и его…
Его рука протянулась к горлу Пелетье, но раньше, чем он успел стиснуть его, тот крикнул:
— Казан! Казан!
С злобным ворчанием старый одноглазый пес бросился на Блэка, и все трое покатились на скамью Пелетье.
На минуту нападение Казана заставило Блэка отнять одну из своих могучих рук от горла Пелетье. В то время, как он старался сбросить с себя собаку, Пелетье успел засунуть руку под подушку и вытащил тяжелый казенный револьвер. Когда Блэк занес над собакой длинный нож, выхваченный из-за пояса, Пелетье спустил курок. Блэк выронил нож, Без единого звука он рухнул на пол. Пелетье вскочил. Казан все еще не разжимал зубов, вонзившихся в ногу матроса.
— Будет, дружище, — позвал он собаку. — С ним покончено.
Он сел и посмотрел на Блэка. Он знал, что человек этот мертв. Казан с поднявшейся дыбом шерстью обнюхивал голову матроса. В эту минуту в окно ворвался яркий луч света. Это было солнце — второй раз за четыре месяца. Крик радости вырвался из груди Пелетье. Но вдруг он остановился. На полу, рядом с Блэком, что-то блеснуло золотом. Пелетье бросился на колени.
Это был золотой волос с куртки убитого, приставший к карточке его возлюбленной, которая упала, когда стол перевернулся. С этой карточкой в одной руке и с волосом в другой Пелетье медленно поднялся на ноги и посмотрел в окно. Солнце опять скрылось. Но его появление вдохнуло в него новую жизнь. Он радостно обернулся к Казану.
— Все это имеет какое-то значение, дружище, — сказал он тихим убедительным голосом. — Солнце, карточка и это. Это она послала. Слышишь! Она послала! Я слышу ее голос, она велит мне идти: «Томми, — говорит он, — ты не мужчина, если ты не пойдешь, хотя бы тебе пришлось умереть в пути. Ты можешь снести ей что-нибудь поесть, — говорит она, — ведь все равно, где умереть — здесь или в юрте. Можешь написать словечко Билли и можешь оставить ей чем прокормиться до его возвращения, а потом он перевезет ее сюда, а тебя все равно похоронят рядом с остальными». Вот, что она говорит, Казан, ну, и, значит, мы пойдем!
Он оглянулся немного растерянно.
— Прямо по берегу, — пробормотал он. — Ну что же, мы пройдем.
Он начал собирать в мешок провизию. За дверями у него были маленькие саночки. Закутавшись в меховую одежду, он положил мешок на сани, туда же погрузил вязанку дров, фонарь, одеяло и масло. Сделав это, он написал несколько слов Мак-Вею и прибил записку к двери. Потом он впряг старого Казана в санки и пустился в путь, оставив убитого там, где он упал.
— Этого-то она и хотела от нас, — сказал он Казану.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42