— Кто знает… Кстати, там в рюкзаке, есть одеяло. Если ты хочешь спать…
Спать я хотела, но заснуть никак не могла. Может, просто, чересчур устала. Такое бывает.
Он молча глядел на огонь. Сидел он спокойно, расслабленно, но производил впечатление человека, который в случае опасности может отреагировать моментально.
— Тебе нужно будет выучить язык. — сказал он.
— Язык?
— Я говорю на вашем языке потому, что жил на той стороне какое-то время, — пояснил он, — но тут, понятно, мало кто его знает. Вообще-то, здесь несколько наречий, но если ты, хотя бы, будешь знать язык кейяр…
— Кейяр?
— Ну, людей. У сульпов свой язык.
Наверное, мне и самой следовало это сообразить — не будь у меня в голове такая неразбериха. Когда-то у меня были способности к языкам…ладно.
Я наугад ткнула пальцем в ближайшее дерево и спросила:
— А это как называется?
Он сказал.
— Это значит — просто дерево? Или именно это?
— Именно это.
Может, у них вообще нет слова для просто дерево, как у эскимосов слова для просто снег? Поди пойми.
— Я должна записать это, а то ведь забуду. У тебя есть карандаш какой-нибудь? Бумага?
— Нет. — Он подложил под голову рюкзак и лежал, удобно растянувшись у костра. — И не рассчитывай их раздобыть где-нибудь. Тут такого просто нет.
— На чем же…как вы здесь пишете?
— Никто тут не пишет. — сонно ответил он. — кому это нужно.
Я обиделась.
— У нас азбука была еще в Древнем Египте. Или что-то там такое.
Он не ответил. Похоже, он уже спал. Костер догорал, вокруг стояла такая темнота… Кто-то там жил, за всеми этими деревьями.
Не то, чтобы мне было очень страшно, но меня била дрожь. Слишком уж все было непривычно. До того непривычно, что я до сих пор сомневалась в собственном рассудке. Лошади во тьме фыркали и переступали с ноги на ногу. Видимо, я все-таки, оказалась в загробном мире — при своем черном пальто и ворованных офицерских часах. Как могут люди обходиться без письменности? И как мне сладить с чужим языком? Что я вообще тут буду делать?
На этой последней мысли я и заснула.
2.
Проснулась я от холода. На самом-то деле, здесь было не столько холодно, сколько сыро — перед моим лицом качались ветки папоротника — на каждом перистом листе висела капля воды. Я смотрела, как в них преломляется серо-зеленое утро и боялась пошевелиться — все это великолепие тут же стекло бы мне за шиворот. Наконец, я вывернулась и села. Водопад все равно обрушился, но уже мимо. Хаарта видно не было, хоть рюкзак и валялся на прежнем месте. Предоставленная самой себе, я занялась всякими насущными вопросами, но, когда через полчаса он не появился, почувствовала себя неуютно. Может, мне нужно проявить инициативу и разжечь костер? Вряд ли у меня что-нибудь получится, в такой-то сырости. Может, он вообще ушел? Я перелезла через ствол поваленного дерева — обе лошади были тут, в зарослях какого-то кустарника. Казалось, я притерпелась к этой невероятной ситуации — теперь меня в основном беспокоили всякие неприятные мелочи — собственно, то, что и составляет жизнь — что одежда отсырела, что все мышцы после верховой езды с непривычки сводило судорогой, что хорошо бы поесть и выпить чего-нибудь горячего. Я уже понимала, что раз они тут не читают, не пишут, то и живут в дикости — каких-нибудь землянках? Где нужно таскать воду из колодца и бегать на двор? У нас таких мест тоже хватало — ничего хорошего нет в этой близости к природе, ей-Богу.
Кусты затрещали. Я уже напряглась, готовясь в случае чего отскочить в сторону, но это вернулся Хаарт. Через плечо у него была перекинута холщовая торба — что-то в ней было.
— А костер ты не додумалась разжечь. — сказал он недовольно.
Я виновато промолчала. Чувствовала я себя на редкость бесполезным созданием, ну, да это дело обычное.
Он бросил мешок на землю и занялся костром. Минут через пять огонь у него уже разгорелся — интересно, сколько мне бы понадобилось на это времени? Он вытащил из мешка флягу — по-моему, это была обычная армейская фляга, укрепил котелок над огнем и налил в него воды. Потом высыпал из мешка на землю корни, по-моему.
Я на всякий случай спросила:
— Что это?
— Наш завтрак, — сказал он.
И закопал этот самый завтрак в раскаленные угли.
— К вечеру мы будем дома, — сказал он, — если не будем останавливаться по дороге. Так что ешь как следует.
Я не представляла себе, как опять сяду на лошадь — у меня болела спина и ноги. Но на меня напал какой-то тоскливый страх, я боялась сказать хоть что-то.
Поэтому, я молча поела эти штуки, которые он веткой выскреб из огня; выпила горячий чай — на этот раз это оказался нормальный чай, он его высыпал в котелок из жестяной банки — и почувствовала себя лучше. Корни были по вкусу и похожи на печеные корни — ничего особенного. Потом он загасил костер, собрал свое хозяйство и сказал:
— Поехали.
Я оседлала лошадь, опять же, молча. Так мы и двинулись дальше в полном молчании.
Сведенные судорогой мышцы спустя какое-то время перестали болеть — я их просто не чувствовала. Руки занемели — я механически балансировала на лошади, поднимаясь и опускаясь в такт повторяющимся толчкам. Когда Хаарт переводил свою лошадь в шаг, я просто повисала в седле — не было сил разговаривать, смотреть по сторонам. Поэтому, я не сразу заметила, что мы уже выехали из леса.
Он не поредел — расступился как-то сразу и мы оказались на равнине. Бесконечная равнина — как до того бесконечный лес — зеленая, гладкая. Всюду, куда доставал глаз, расстилалась плоская изумрудная скатерть. Трава заглушала стук копыт — казалось, мы передвигаемся в каком-то странном сне. Я видела перед собой спину Хаарта — он не проявлял никаких признаков усталости — а ведь он-то ехал без седла. Самя я давно уже держалась на чистом автоматизме — я перестала соображать, я принимала этот мир таким, каким он казался — бесконечное зеленое море, ни одного человека поблизости, ни строения, ни даже дерева — трава и трава, и низкое бессолнечное серое небо.
Хаарт пару раз обернулся, поглядел на меня, но ничего не сказал. Лошади какое-то время шли шагом, потом он поднял свою в галоп — стало еще хуже, потому что трава подо мной слилась в сплошной ровный убаюкивающий поток, я ныряла в этих волнах не чувствуя своего тела, ни страха, ни удивления — ничего. Я все ждала, когда же это кончится, но равнина не имела предела, горизонт все время отодвигался, пряжка подпруги натерла мне ногу — единственное разнообразие в этом монотонном движении — впрочем, разнообразие не слишком приятное. Наконец, лошади пошли шагом и я поняла, что мы поднимаемся в гору. Очень пологий подъем — холм (если это был холм) ничем не выдавал себя, спрятанный под тем же зеленым покровом, подъем был почти незаметен, и, наконец, в меркнущем вечернем свете я увидела перемену в пейзаже — передо мной стоял дом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Спать я хотела, но заснуть никак не могла. Может, просто, чересчур устала. Такое бывает.
Он молча глядел на огонь. Сидел он спокойно, расслабленно, но производил впечатление человека, который в случае опасности может отреагировать моментально.
— Тебе нужно будет выучить язык. — сказал он.
— Язык?
— Я говорю на вашем языке потому, что жил на той стороне какое-то время, — пояснил он, — но тут, понятно, мало кто его знает. Вообще-то, здесь несколько наречий, но если ты, хотя бы, будешь знать язык кейяр…
— Кейяр?
— Ну, людей. У сульпов свой язык.
Наверное, мне и самой следовало это сообразить — не будь у меня в голове такая неразбериха. Когда-то у меня были способности к языкам…ладно.
Я наугад ткнула пальцем в ближайшее дерево и спросила:
— А это как называется?
Он сказал.
— Это значит — просто дерево? Или именно это?
— Именно это.
Может, у них вообще нет слова для просто дерево, как у эскимосов слова для просто снег? Поди пойми.
— Я должна записать это, а то ведь забуду. У тебя есть карандаш какой-нибудь? Бумага?
— Нет. — Он подложил под голову рюкзак и лежал, удобно растянувшись у костра. — И не рассчитывай их раздобыть где-нибудь. Тут такого просто нет.
— На чем же…как вы здесь пишете?
— Никто тут не пишет. — сонно ответил он. — кому это нужно.
Я обиделась.
— У нас азбука была еще в Древнем Египте. Или что-то там такое.
Он не ответил. Похоже, он уже спал. Костер догорал, вокруг стояла такая темнота… Кто-то там жил, за всеми этими деревьями.
Не то, чтобы мне было очень страшно, но меня била дрожь. Слишком уж все было непривычно. До того непривычно, что я до сих пор сомневалась в собственном рассудке. Лошади во тьме фыркали и переступали с ноги на ногу. Видимо, я все-таки, оказалась в загробном мире — при своем черном пальто и ворованных офицерских часах. Как могут люди обходиться без письменности? И как мне сладить с чужим языком? Что я вообще тут буду делать?
На этой последней мысли я и заснула.
2.
Проснулась я от холода. На самом-то деле, здесь было не столько холодно, сколько сыро — перед моим лицом качались ветки папоротника — на каждом перистом листе висела капля воды. Я смотрела, как в них преломляется серо-зеленое утро и боялась пошевелиться — все это великолепие тут же стекло бы мне за шиворот. Наконец, я вывернулась и села. Водопад все равно обрушился, но уже мимо. Хаарта видно не было, хоть рюкзак и валялся на прежнем месте. Предоставленная самой себе, я занялась всякими насущными вопросами, но, когда через полчаса он не появился, почувствовала себя неуютно. Может, мне нужно проявить инициативу и разжечь костер? Вряд ли у меня что-нибудь получится, в такой-то сырости. Может, он вообще ушел? Я перелезла через ствол поваленного дерева — обе лошади были тут, в зарослях какого-то кустарника. Казалось, я притерпелась к этой невероятной ситуации — теперь меня в основном беспокоили всякие неприятные мелочи — собственно, то, что и составляет жизнь — что одежда отсырела, что все мышцы после верховой езды с непривычки сводило судорогой, что хорошо бы поесть и выпить чего-нибудь горячего. Я уже понимала, что раз они тут не читают, не пишут, то и живут в дикости — каких-нибудь землянках? Где нужно таскать воду из колодца и бегать на двор? У нас таких мест тоже хватало — ничего хорошего нет в этой близости к природе, ей-Богу.
Кусты затрещали. Я уже напряглась, готовясь в случае чего отскочить в сторону, но это вернулся Хаарт. Через плечо у него была перекинута холщовая торба — что-то в ней было.
— А костер ты не додумалась разжечь. — сказал он недовольно.
Я виновато промолчала. Чувствовала я себя на редкость бесполезным созданием, ну, да это дело обычное.
Он бросил мешок на землю и занялся костром. Минут через пять огонь у него уже разгорелся — интересно, сколько мне бы понадобилось на это времени? Он вытащил из мешка флягу — по-моему, это была обычная армейская фляга, укрепил котелок над огнем и налил в него воды. Потом высыпал из мешка на землю корни, по-моему.
Я на всякий случай спросила:
— Что это?
— Наш завтрак, — сказал он.
И закопал этот самый завтрак в раскаленные угли.
— К вечеру мы будем дома, — сказал он, — если не будем останавливаться по дороге. Так что ешь как следует.
Я не представляла себе, как опять сяду на лошадь — у меня болела спина и ноги. Но на меня напал какой-то тоскливый страх, я боялась сказать хоть что-то.
Поэтому, я молча поела эти штуки, которые он веткой выскреб из огня; выпила горячий чай — на этот раз это оказался нормальный чай, он его высыпал в котелок из жестяной банки — и почувствовала себя лучше. Корни были по вкусу и похожи на печеные корни — ничего особенного. Потом он загасил костер, собрал свое хозяйство и сказал:
— Поехали.
Я оседлала лошадь, опять же, молча. Так мы и двинулись дальше в полном молчании.
Сведенные судорогой мышцы спустя какое-то время перестали болеть — я их просто не чувствовала. Руки занемели — я механически балансировала на лошади, поднимаясь и опускаясь в такт повторяющимся толчкам. Когда Хаарт переводил свою лошадь в шаг, я просто повисала в седле — не было сил разговаривать, смотреть по сторонам. Поэтому, я не сразу заметила, что мы уже выехали из леса.
Он не поредел — расступился как-то сразу и мы оказались на равнине. Бесконечная равнина — как до того бесконечный лес — зеленая, гладкая. Всюду, куда доставал глаз, расстилалась плоская изумрудная скатерть. Трава заглушала стук копыт — казалось, мы передвигаемся в каком-то странном сне. Я видела перед собой спину Хаарта — он не проявлял никаких признаков усталости — а ведь он-то ехал без седла. Самя я давно уже держалась на чистом автоматизме — я перестала соображать, я принимала этот мир таким, каким он казался — бесконечное зеленое море, ни одного человека поблизости, ни строения, ни даже дерева — трава и трава, и низкое бессолнечное серое небо.
Хаарт пару раз обернулся, поглядел на меня, но ничего не сказал. Лошади какое-то время шли шагом, потом он поднял свою в галоп — стало еще хуже, потому что трава подо мной слилась в сплошной ровный убаюкивающий поток, я ныряла в этих волнах не чувствуя своего тела, ни страха, ни удивления — ничего. Я все ждала, когда же это кончится, но равнина не имела предела, горизонт все время отодвигался, пряжка подпруги натерла мне ногу — единственное разнообразие в этом монотонном движении — впрочем, разнообразие не слишком приятное. Наконец, лошади пошли шагом и я поняла, что мы поднимаемся в гору. Очень пологий подъем — холм (если это был холм) ничем не выдавал себя, спрятанный под тем же зеленым покровом, подъем был почти незаметен, и, наконец, в меркнущем вечернем свете я увидела перемену в пейзаже — передо мной стоял дом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34