— Гляди, Мэри, гляди!
Гигантская бабочка кружилась над ладонью Арчи, потом села, складывая и вновь расправляя тусклые надкрылья;
— Она тебе подмигивает.
На нижних крыльях насекомого, ярко алых, то проступали, то исчезали два ярких синих глаза.
— Ох! — восхищенно произнесла Мэри.
— Это совка, — проговорил отец Игнасио, борясь с подступающей к горлу тошнотой, — Moma, гм… agrippa gigas, гигантская совка…
— Она вам не нравится, отец Игнасио? — с удивлением спросила Мэри, — такая красивая.
— Не люблю насекомых. Даже бабочек. Кстати, туземцы ее тоже не любят. Это из-за вот этих пятнышек на верхних крыльях, похожих на черепа, видите? Считается, это душа мертвеца, она следует за теми, кто принял ее последний вздох…
— Томпсон! — в ужасе воскликнула Мэри.
Бабочка спорхнула с руки молодого человека и двумя ленивыми взмахами крыльев пересекла поляну и, ныряя в пятна света и тени, поплыла прочь…
— Это Томпсон, я знаю… Он идет за нами… это он… Мы его похоронили, а он идет за нами! Зачем, Арчи, зачем!
— Мэри, это же просто бабочка! Я только хотел тебя порадовать!
Мэри плакала, закрыв лицо руками.

* * *
Еще час, думал он, ну полтора, и Арчи его сменит, и можно будет, наконец, поспать. В голове кто-то бил в медный котел. Бум… бум…
Кровь, это кровь шумит в ушах. Вечный шум, приливы и отливы, повинующиеся толчкам аорты. Систола-диастола, систола-диастола… Предсердие, желудочек… предсердие, желудочек…
Кровь, отравленная лихорадкой.
Она несет свой яд к почкам, печени, легким, к сонной артерии — и дальше, дальше, в мозг, в большие полушария, и серое вещество, пропитанное ядом, уступает власть древним как мир структурам, которые только и ждут, чтобы взять верх, плодить чудовищ, населять ими мир, полный тьмы, шорохов, ночных звуков, первобытной торжествующей слизи.
Глаза.
Повсюду, среди ветвей, мерцающие зеленоватые огоньки.
Ночные бабочки, подумал он, у них большие глаза. Большие глаза у маленьких тварей. Это они скопились повсюду, ползают по шершавым стволам, среди листвы, смотрят на него.
Бедные, глупые женщины, они боятся обезьян. Они боятся, что придут большие обезьяны и утащат в лес, в свои гнезда, чтобы там, в гнездах, творить непотребное. Только маленький женский мозг, изъеденный тщеславием, может измыслить такую чушь. Это мертвецы идут за ними следом, распространяя повсюду гнилостный и влажный запах земли, темные мертвецы с белыми глазами, надо было убить Мгеле, черного старика, это его рук дело, он пробрался в миссию, посланец чужих, враждебных сил, ненавидящих моего Бога, человекоядных сил, идолов, демонов, гнилых божков гнилой земли, он призвал дагора и вызвал из болот черных мертвецов с белыми глазами.
— Отец Игнасио, отец Игнасио! Очнитесь.
Он, всхлипывая, разомкнул слипшиеся веки.
— Вот почему, — пробормотал он, — вот почему Господь оставил нас. Человек обречен. В каждом из нас, в каждом — смерть, ужас… везде, повсюду…
Отец Игнасио! — Арчи присел рядом с ним на корточки, заглядывал ему в лицо, — это лихорадка, это просто лихорадка. Вам надо отдохнуть.
— Да, — согласился он, — я, пожалуй, пойду лягу.
Он двинулся к своему ложу из веток, потом остановился.
— Глаза. Вы не видели глаза?
— Нет, — мягко повторил юноша, — это все лихорадка.
Отец Игнасио потряс головой, близоруко вглядываясь в полумрак.
Систола-диастола. Систола-диастола.
— Что вас разбудило, Арчи? — спросил он.
— Не знаю, — молодой человек пожал плечами, — вы вроде как вскрикнули. Или нет, не потому, это уже потом. Просто стало тревожно.
— Вы правы, — он поглядел туда, где спали женщины. Нет, не спали. Во всяком случае, одна из них. — Элейны нет.

* * *
— Это я виноват, — сокрушенно твердил Арчи, — я.
Лицо его было залито слезами.
— Я должен был не спать всю ночь. А вместо этого я позволил вам, в лихорадке, нести вахту.
— Мы оба виноваты, Арчи.
Отец Игнасио охрип. Остаток ночи они кричали, звали, размахивали факелам, развели огромный костер — вон, листва на ближайших деревьях побурела от жара.
— Элейна, — бормотал Арчи, сжимая и разжимая пальцы, — боже мой, Элейна… Ведь она могла просто отойти, ну, по надобности? Заблудиться.
— Она бы вышла к костру. Его видно издалека.
— Упасть, сломать ногу…
— Она звала бы на помощь. Нет, боюсь, увы, это какой-то крупный хищник. Из тех, что прыгают с дерева, сверху, и убивают одним ударом.
Мы не там ищем. Дупла, расщелины, развилки веток — вот куда надо смотреть. Он представил белую окровавленную руку, свешивающуюся вниз, мертвое лицо, полускрытое листьями, остановившиеся глаза…
— Это они… — вдруг сказала Мэри, — те, кто шел за нами.
— Обезьяны? — недоверчиво переспросил священник.
— Да! — истерически крикнула Мэри, — обезьяны! Я их видела. Большие, черные. И у них такие страшные белые глаза. Это они забрали Элейну! Я боюсь, боюсь…
Она расплакалась.
— Ну, полно, — отец Игнасио обнял ее за плечи, — тебе померещилось.
— Нет, нет! Они шли за нами все время. Я видела их, видела, видела!
— Почему же раньше не сказала?
— Вы все мне не верите. Даже сейчас. Этот страшный Томпсон, он смеялся надо мной. Все вы смеялись!
— Что ты, Мэри, — мягко сказал юноша, — я никогда не смеялся.
— И ты тоже! — она всхлипывала, бледное лицо пошло красными пятнами, — ты тоже! Я хочу домой, отец Игнасио, я хочу обратно в монастырь, мне страшно, я не хочу здесь…
— Э, — сказал священник, — да у нее истерика.
Он, кряхтя, наклонился и извлек из груды пожитков флягу.
— На вот, выпей.
Мэри глотнула и закашлялась. По ее щекам текли слезы.
— Не уйду отсюда, — Арчи покачал головой. Его платье было изодрано, руки и лицо исцарапаны ветками, — она может быть еще жива, ранена, оглушена…
— Может быть, — устало согласился священник.
Таким мы рисуем себе рай. Буйная зелень, пятна света и тени, игры птиц в ветвях, дочеловеческий, пышный, невинный… На самом деле это ад. Он пожирает сам себя, непрерывное, бесконечное пожирание и возрождение из гнили, — словно живая материя распадается на червей и насекомых и собирается вновь, чтобы слепить сидящую меж ветвей пантеру.
Мир, где нет постоянства.
— О чем вы думаете, отец Игнасио? — молодой человек с беспокойством заглянул ему в лицо.
— О муравьях.
— Что?
— Я думаю о муравьях, — тихо сказал священник, указав взглядом на непрерывный ручеек насекомых, скользящих вниз по стволу, — они знают, где что лежит.
— Вы хотите сказать… — молодой человек сглотнул.
— Идем, — отец Игнасио поднялся, борясь с головокружением, — идем…
— Нет, — Мэри тоже вскочила, но лишь для того, чтобы отшатнуться и прижаться спиной к ближайшему стволу, — я не хочу.
— Ничего не поделаешь, девочка. Мы должны держаться вместе. Идем.
Ручеек муравьев стекал со ствола в ближайшие кусты, переливался через вывороченные корни и тек дальше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19