Квартира предстала в его умозрении до того обновленной, что у Константина Андреевича перехватило дыхание.
Даже ржание, которое преследовало Черемисина и уже снилось ему по ночам, зазвучало благопристойнее, стало более сдержанным и осторожным, что ли.
Мансур, когда дядя добрался до шашлычной, долго не мог понять, чего хочет смотритель, потому что Константин Андреевич от волнения задыхался, выстреливал бессвязными полуфразами и возбужденно размахивал руками. Мансур предложил ему выпить водки, чтобы привести в чувство, но дядя категорически отказался: он не пил. Отказавшись, он сразу же схватил наполненную стопку и опрокинул в себя, не соображая, что делает, и без всяких последствий. Спиртное бесследно растворилось в бурлящем адреналине.
Постепенно Мансур уяснил, что речь идет о новой затее, конечная цель которой заключается в массовом привлечении новых клиентов.
– Это... это будет... - возбужденно бормотал Константин Андреевич. - Это будет на государственном уровне... с национальной идеей! С многонациональной идеей! К нам пойдут, о нас пойдет молва...
Мансур стоически сопротивлялся невразумительному энтузиазму, но все-таки заразился. Энтузиазм проявлялся в нем гробовым молчанием и змеиным оцепенением в сочетании с размеренным шевелением пальцами; взор стекленел, полные губы чуть размыкались.
– Как ты это сделаешь? - спросил он чуть погодя. - Говори спокойно, а то шалтай-болтай.
Дядя перевел дыхание и постарался взять себя в руки. От волнения ему захотелось в туалет, но он решил терпеть.
– Будут разные комнаты, - объяснил дядя. - Тематические. Русская комната. Белорусская комната. Эта... кавказская комната. Понимаете? Наряды, убранство. Это патриотично, это... - Ему не хватало слов. - Военная комната. Представляете?
– Да, - медленно проговорил Мансур. - Фуражка, высокий сапог. Хлыстик.
– Есть, есть хлыстик! - Константин Андреевич вновь возбудился. - Церковная комната!
– Это как же? - Мансур посмотрел на него недоверчиво.
– Келья, - с готовностью объяснил дядя. - Монашеская. И там монашка. Воображаете? Это будет Русь как она есть, в полном комплекте. Это будет держава.
– Хорошее слово, - промолвил Мансур, пробуя "державу" на вкус. - Я, пожалуй, все-таки повешу вывеску: "Массажный салон "Держава"".
Константин Андреевич завороженно молчал, давая идее усвоиться и отозваться сложным смысловым послевкусием. К слову "держава" неожиданно прилепилось прилагательное "стеганая", и Константин Андреевич в замешательстве покрутил головой. Стеганая - в смысле хлыстиком? Или по аналогии с одеялом? Прилагательное не нравилось дяде, и он остановился на одеяле. Хотя и знал, имея возможность наблюдать за происходящим в номерах, что одеялами не пользовался никто, и все устраивалось поверх одеяла.
Мансур взял салфетку и начал набрасывать столбики цифр.
– Дорого обойдется, - трезвея от математики, он внимательно посмотрел на папку.
Тот виновато развел руками:
– А что делать? Что делать?
– И комнат маловато для твоя многонациональный идея.
– Поставим перегородки, - у дядя на все был ответ. - Располовиним номера.
– Тогда и блядей новых придется пригнать.
Константин Андреевич поморщился. Он смирился с невоспитанностью Мансура, но по-прежнему не любил бранных выражений. К девочкам он обращался на "вы" и подсознательно уравнивал их с работницами простого, но почетного физического труда - доярками, например. Неприятное чувство уравновесилось сознанием того, что Мансур соглашается. Кроме того, вместо шести номеров получалось двенадцать, и фантазия Константина Андреевича приобретала дополнительное пространство для полета.
В голове его уже кружились невиданные сексуальные экспозиции: колхозные апартаменты. Академические. Школьные - Ковырялка будет прекрасно смотреться в школьной форме и бантах. Милицейские. Глобальный охват жизненных сфер. Все варианты представали его умозрению в лубочном исполнении: кокошники, сарафаны, чадра с паранджой. Некстати подсунулось намерение организовать стенгазету, но Константин Андреевич вовремя сообразил, что девочки, пожалуй, откажутся.
11
На Фонтанке вновь закипели ремонтные работы. Гадость, понемногу сочившаяся сквозь розовые обои, насторожилась. Ее опять потревожили: вскрыли, размазали, пустили по ветру, затерли клеем, притиснули, и она растворилась в тесном межмолекулярном пространстве старого кирпича. Таджикские и молдавские гастарбайтеры хищно поводили носами, провожая девочек голодными взглядами. Ремонт причинял неудобства, но салон продолжал работать бесперебойно. В компенсацию за моральный ущерб Константин Андреевич собственноручно угощал клиентов бесплатным шампанским. Он едва находил время для проводов и встреч, у него была масса других дел, так как он стал фактическим руководителем строительства, его проектировщиком и архитектором, а также дизайнером. Дядя и не подозревал, что может за раз освоить так много профессий. Носоглотка, временами навещавший Олимпию, только качал головой и пучил глаза, поражаясь его изобретательности и вкрадчивой, вежливой, ползучей настойчивости. Константин Андреевич добивался от Мансура решительно всего, чего хотел - и фотообоев с березками, и кокошников, и школьной формы, и белых халатов для медицинского номера с уклоном в садо-мазо, и даже монашеского одеяния, не говоря об образах, которые обошлись не особенно дорого, ибо были совсем новыми, купленными в ближайшем храме, но вызывали в магометанине Мансуре генетический протест.
Носоглотка при виде икон схватился за крестик, который носил бездумно, однако сейчас неожиданно вспомнил о нем.
– Как-то это... дядя... в общем, не надо бы, - сказал он тревожно.
Он вдруг вспомнил, как горел в "мерседесе", как увернулся от пули. Как ему недопроломили голову и он поправился, как выпустили из милиции. Ему показалось, что крестик этот вовсе не безделица.
Дядя добродушно рассмеялся:
– Гришенька! Ты посмотри на двор - в какие времена мы живем? Бога-то нет. У меня никакой религии не будет, это одна этнография...
Такого слова Носоглотка не знал.
– Монашка-то будет, - сказал он хмуро.
– Так она же не настоящая! Она переодетая!
Дядя искренне не понимал, почему племянник не разбирает таких простых вещей.
...Он уже реже смущался при девочках и чаще - впрочем, вполне невинно - подставлял щеку для сестринских поцелуев. Девочки, которых он теперь отечески называл трудовыми пчелами, уважали его целомудрие и прекратили посягательства на девственность папки. Черемисин и в самом деле был девственником - или не был; возможно, в далеком прошлом произошло нечто странное, в чем он вовсе не был уверен, но это давным-давно затянулось белесоватой мясной пленкой.
Тем временем квартира, ему покорившаяся, расцветала последним преображением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12