Расшевелили парадный подъезд, – твердил про себя Коньков, выходя от Коркина, – а теперь попробуем зайти с черного хода».
Магазин сельпо, стоявший на выносе из общего порядка домов, поближе к реке, был закрыт на обед. А со двора, от реки, валил мощным столбом черный дым.
Здесь на обширном дворе, огороженном высоким дощатым забором, горой были накатаны пустые бочки, валялись ящики, коробки картонные и всякая иная рухлядь. Магазинный сторож, в кирзовых сапогах, в овчинной безрукавке и военной фуражке со звездой, носил охапками и крепкую, и ломаную тару и бросал в большой костер, разложенный посреди двора.
– Что, гвардеец, добро сжигаешь? – сказал Коньков, подходя к старику и здороваясь за руку.
– Не говори, парень… Его накопилось вон – ноги не протащишь.
– Не жалко? Ведь ящика доброго не купишь на почте. А ты сжигаешь.
– Да что поделаешь? Порядок тоже наводить надо. Тут настоящий завал образовался.
– А я к тебе по делу, Иван Корнеевич. – Коньков присел на чурбан и протянул раскрытый портсигар старику.
Тот неторопливо размял папироску, закурил и подсел рядом.
– А что у тебя за дело?
– Собрался посылочку отправить, хвать – ящика нет. Дай, думаю, к Ивану Корнеевичу зайду. У него этого добра много.
– Тебе под чего ящик-то?
– Рыбы вяленой хочу послать.
– Кому? – допытывался дед.
– Братану, в Кемерово.
– Известно, на сухопутье живут. Большой ящик-то?
– Килограмм на шесть.
– Ну что ж, подберем… Не то сам собью – лучше нового будет.
Коньков вынул два рубля и подал их деду. Тот проворно сунул деньги в карман и сказал, как бы в оправдание:
– Ты много дал.
– Два сколоти. Один впрок будет.
– Сделаю, Леонид Семеныч. А после службы выпью с устатку.
– Смотри, от старухи влетит.
– Тогда уж поздно будет. А то и деньги отберет, и по шее заедет. В жисть не поверит, что милиционер дал.
Коньков рассмеялся.
– Боишься хозяйки-то?
– Дак ведь по нонешним временам кроме хозяйки и бояться некого – пьют и прогуливают. Вон и в газетах про это пишут. Эта самая… руководящая струна ослабла.
– И как же ее подтянуть? – усмехнулся Коньков.
– А очень просто – назначить баб. Они нам враз сухую конституцию пропишут.
– Это еще не беда. Лишь бы они нас без закуски не оставили. В вашем магазине, поди, и закусить нечем?
Сторож покачал головой и языком причмокнул:
– Э-э, парень! Была закуска добрая… Да ты опоздал.
– Да ну? Что ж это за закуска?
– Изюбрятина.
– В магазине?
– Около прошла. – Дед сделал выразительный жест рукой. – Вчера целый день тащили – и все черным ходом.
– Ах ты, какая жалость! Я, грешным делом, люблю изюбрятину. Может, осталось у кого? Кто хоть привез-то?
– Кто ж тебе отпустит? Ты при форме. Пошли бабу, может, он и продаст. А то давай я схожу.
– Да ну, что ж тебя гонять, старого человека. Я жену пошлю. К кому?
– Только обо мне ни слова!..
– Ну, что ты!
– Пусть сходит к Кузякину. Небось даст.
– Где он живет?
– Третья изба с краю по главному порядку, считай от реки.
– Спасибо, вечерком пошлю. А ты мне ящичек приготовь для посылки.
– Это уж само собой. Собью. Дырки-то провернуть с боков?
– На что они мне? Чай, не яблоки посылаю. Бывай здоров!
– Спасибо! – Иван Корнеевич для почтения снял фуражку и проводил Конькова до ворот.
«А черный ход оказался интереснее. Нас из одних дверей вроде бы взашей вытолкали, а мы премся в другие. Хо-хо!» – весело думал Коньков, идя к дому Кузякина, и распевал на разные лады одну и ту же подвернувшуюся на язык строчку: «То ли еще будет! То ли еще будет!»
Кузякина он застал на дворе; тот подправлял плетень, вплетая свежесрезанные тальниковые хворостины в изреженные и прохудившиеся от времени прорехи в заборе.
Это был средних лет мужчина, черноволосый, с неприветливым скуластым лицом и косоватым разрезом узких монгольских глаз.
– Вы – Кузякин Михаил Емельянович?
– Ну, я, – неохотно отозвался тот, кладя топор на дровосек.
– Я участковый уполномоченный, – Коньков показал свою книжку.
– Да знаю, – сказал Кузякин, не глядя на этот красный документ.
– Мне поговорить с вами надо.
– Пожалуйста. – Хозяин указал на здоровенный чурбак, сел сам и вынул пачку папирос.
– Да что ж мы здесь? – Коньков глянул на серое небо. – Вон и дождь накрапывает. Пошли в избу!
– Пошли.
Коньков пропустил вперед себя хозяина и сам нырнул через порог в темноватые сени, потом прошли в избу. Изба как изба, ничего подозрительного: полы чистые, крашеные, стены обклеены обоями. Над кроватью с никелированными шишечками висит дробовик и патронташ. Коньков прошел к столу, сел напротив хозяина.
– Вы заготовителем работаете, в Бурунге?
– Так живу-то здесь. Работаю в потребсоюзе. Бываю, конечно, и в Бурунге… Изредка.
– Ну как изредка? Последний-то раз когда там были?
– Да уж недели две прошло.
– Ага!.. А что вы там делали?
– Пробковую кору сплавляли.
– Дробовичок-то с собой берете? – Коньков кивнул на ружье.
– Берем… Так, по уткам ежели.
– А если что покрупнее? Карабина-то разве нет?
– Как видите. – Кузякин указал на стену.
Вошла хозяйка, приветливо улыбнулась.
– А у нас во-он кто! Гости, оказывается.
– Гостей угощать надо, – сказал Коньков, здороваясь с хозяйкой.
– И правда! – встрепенулась она. – Миша, ну-к, сбегай за бутылкой.
– Спасибо! – остановил Коньков приподнявшегося было хозяина. – Рад бы с душой, как говорится, да нельзя. Служба! А вот кваску бы я испил.
– Дак я сейчас! – метнулась к дверям хозяйка.
– Не беспокойтесь! – Коньков подошел к скамье на кухне, над которой висел ковш, снял его. – Проводите, а я по пути и напьюсь.
И, направляясь к двери, спросил:
– Где у вас погреб-то?
Хозяин как-то съежился, а хозяйка, все еще не понимая, что к чему, защебетала:
– Дак, на двор выйдете – тут вам будет налево хлев, а туточки пряменько и погреб.
– Ну, хозяин меня и проводит, – обернулся Коньков к Кузякину. – Там и напьемся за компанию.
Они вышли во двор. Здесь, за дровосеком, под тенью ильма, стоял бетонный погреб, вернее, виден был только вход в погреб – окованная дверь под козырьком.
Растворилась она со скрежетом. Коньков, пригибаясь, вошел первым. В сумрачном погребе на мощной матице висело два окорока.
– О-о! Да тут и закусить есть чем, – весело сказал Коньков. – Кабаньи?
– Да, – выдавил из себя хозяин.
– Попробовать-то можно?
Кузякин только плечами пожал. Коньков вынул охотничий нож, отрезал небольшой кусочек, пожевал.
– Свежего копчения. Еще дымком припахивает. А говоришь – в тайге давно не бывал?
В ответ раздался только тяжелый вздох.
– Ну, что? Остальное сам покажешь или будем искать? – спросил насмешливо Коньков.
– Вон там в кадке изюбрятина. И больше ничего нет.
Коньков подошел к кадке, открыл рядно, там лежало мясо. Коньков пощупал его, отрезал кусочек, взял на язык.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Магазин сельпо, стоявший на выносе из общего порядка домов, поближе к реке, был закрыт на обед. А со двора, от реки, валил мощным столбом черный дым.
Здесь на обширном дворе, огороженном высоким дощатым забором, горой были накатаны пустые бочки, валялись ящики, коробки картонные и всякая иная рухлядь. Магазинный сторож, в кирзовых сапогах, в овчинной безрукавке и военной фуражке со звездой, носил охапками и крепкую, и ломаную тару и бросал в большой костер, разложенный посреди двора.
– Что, гвардеец, добро сжигаешь? – сказал Коньков, подходя к старику и здороваясь за руку.
– Не говори, парень… Его накопилось вон – ноги не протащишь.
– Не жалко? Ведь ящика доброго не купишь на почте. А ты сжигаешь.
– Да что поделаешь? Порядок тоже наводить надо. Тут настоящий завал образовался.
– А я к тебе по делу, Иван Корнеевич. – Коньков присел на чурбан и протянул раскрытый портсигар старику.
Тот неторопливо размял папироску, закурил и подсел рядом.
– А что у тебя за дело?
– Собрался посылочку отправить, хвать – ящика нет. Дай, думаю, к Ивану Корнеевичу зайду. У него этого добра много.
– Тебе под чего ящик-то?
– Рыбы вяленой хочу послать.
– Кому? – допытывался дед.
– Братану, в Кемерово.
– Известно, на сухопутье живут. Большой ящик-то?
– Килограмм на шесть.
– Ну что ж, подберем… Не то сам собью – лучше нового будет.
Коньков вынул два рубля и подал их деду. Тот проворно сунул деньги в карман и сказал, как бы в оправдание:
– Ты много дал.
– Два сколоти. Один впрок будет.
– Сделаю, Леонид Семеныч. А после службы выпью с устатку.
– Смотри, от старухи влетит.
– Тогда уж поздно будет. А то и деньги отберет, и по шее заедет. В жисть не поверит, что милиционер дал.
Коньков рассмеялся.
– Боишься хозяйки-то?
– Дак ведь по нонешним временам кроме хозяйки и бояться некого – пьют и прогуливают. Вон и в газетах про это пишут. Эта самая… руководящая струна ослабла.
– И как же ее подтянуть? – усмехнулся Коньков.
– А очень просто – назначить баб. Они нам враз сухую конституцию пропишут.
– Это еще не беда. Лишь бы они нас без закуски не оставили. В вашем магазине, поди, и закусить нечем?
Сторож покачал головой и языком причмокнул:
– Э-э, парень! Была закуска добрая… Да ты опоздал.
– Да ну? Что ж это за закуска?
– Изюбрятина.
– В магазине?
– Около прошла. – Дед сделал выразительный жест рукой. – Вчера целый день тащили – и все черным ходом.
– Ах ты, какая жалость! Я, грешным делом, люблю изюбрятину. Может, осталось у кого? Кто хоть привез-то?
– Кто ж тебе отпустит? Ты при форме. Пошли бабу, может, он и продаст. А то давай я схожу.
– Да ну, что ж тебя гонять, старого человека. Я жену пошлю. К кому?
– Только обо мне ни слова!..
– Ну, что ты!
– Пусть сходит к Кузякину. Небось даст.
– Где он живет?
– Третья изба с краю по главному порядку, считай от реки.
– Спасибо, вечерком пошлю. А ты мне ящичек приготовь для посылки.
– Это уж само собой. Собью. Дырки-то провернуть с боков?
– На что они мне? Чай, не яблоки посылаю. Бывай здоров!
– Спасибо! – Иван Корнеевич для почтения снял фуражку и проводил Конькова до ворот.
«А черный ход оказался интереснее. Нас из одних дверей вроде бы взашей вытолкали, а мы премся в другие. Хо-хо!» – весело думал Коньков, идя к дому Кузякина, и распевал на разные лады одну и ту же подвернувшуюся на язык строчку: «То ли еще будет! То ли еще будет!»
Кузякина он застал на дворе; тот подправлял плетень, вплетая свежесрезанные тальниковые хворостины в изреженные и прохудившиеся от времени прорехи в заборе.
Это был средних лет мужчина, черноволосый, с неприветливым скуластым лицом и косоватым разрезом узких монгольских глаз.
– Вы – Кузякин Михаил Емельянович?
– Ну, я, – неохотно отозвался тот, кладя топор на дровосек.
– Я участковый уполномоченный, – Коньков показал свою книжку.
– Да знаю, – сказал Кузякин, не глядя на этот красный документ.
– Мне поговорить с вами надо.
– Пожалуйста. – Хозяин указал на здоровенный чурбак, сел сам и вынул пачку папирос.
– Да что ж мы здесь? – Коньков глянул на серое небо. – Вон и дождь накрапывает. Пошли в избу!
– Пошли.
Коньков пропустил вперед себя хозяина и сам нырнул через порог в темноватые сени, потом прошли в избу. Изба как изба, ничего подозрительного: полы чистые, крашеные, стены обклеены обоями. Над кроватью с никелированными шишечками висит дробовик и патронташ. Коньков прошел к столу, сел напротив хозяина.
– Вы заготовителем работаете, в Бурунге?
– Так живу-то здесь. Работаю в потребсоюзе. Бываю, конечно, и в Бурунге… Изредка.
– Ну как изредка? Последний-то раз когда там были?
– Да уж недели две прошло.
– Ага!.. А что вы там делали?
– Пробковую кору сплавляли.
– Дробовичок-то с собой берете? – Коньков кивнул на ружье.
– Берем… Так, по уткам ежели.
– А если что покрупнее? Карабина-то разве нет?
– Как видите. – Кузякин указал на стену.
Вошла хозяйка, приветливо улыбнулась.
– А у нас во-он кто! Гости, оказывается.
– Гостей угощать надо, – сказал Коньков, здороваясь с хозяйкой.
– И правда! – встрепенулась она. – Миша, ну-к, сбегай за бутылкой.
– Спасибо! – остановил Коньков приподнявшегося было хозяина. – Рад бы с душой, как говорится, да нельзя. Служба! А вот кваску бы я испил.
– Дак я сейчас! – метнулась к дверям хозяйка.
– Не беспокойтесь! – Коньков подошел к скамье на кухне, над которой висел ковш, снял его. – Проводите, а я по пути и напьюсь.
И, направляясь к двери, спросил:
– Где у вас погреб-то?
Хозяин как-то съежился, а хозяйка, все еще не понимая, что к чему, защебетала:
– Дак, на двор выйдете – тут вам будет налево хлев, а туточки пряменько и погреб.
– Ну, хозяин меня и проводит, – обернулся Коньков к Кузякину. – Там и напьемся за компанию.
Они вышли во двор. Здесь, за дровосеком, под тенью ильма, стоял бетонный погреб, вернее, виден был только вход в погреб – окованная дверь под козырьком.
Растворилась она со скрежетом. Коньков, пригибаясь, вошел первым. В сумрачном погребе на мощной матице висело два окорока.
– О-о! Да тут и закусить есть чем, – весело сказал Коньков. – Кабаньи?
– Да, – выдавил из себя хозяин.
– Попробовать-то можно?
Кузякин только плечами пожал. Коньков вынул охотничий нож, отрезал небольшой кусочек, пожевал.
– Свежего копчения. Еще дымком припахивает. А говоришь – в тайге давно не бывал?
В ответ раздался только тяжелый вздох.
– Ну, что? Остальное сам покажешь или будем искать? – спросил насмешливо Коньков.
– Вон там в кадке изюбрятина. И больше ничего нет.
Коньков подошел к кадке, открыл рядно, там лежало мясо. Коньков пощупал его, отрезал кусочек, взял на язык.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23