ни курс стрептомицина, ни режим молчания, ни другие меры.
— Так вы полагаете… — Барт запнулся.
Доктор устало поднялся с места. Он остановился перед Бартом, положил руку ему на плечо и, заглянув в лицо, увидел, как в нем зарождается страх. Он увидел, что кровь отхлынула от этого грубого обветренного лица, и помедлил, как будто желая смягчить удар, удар, который ничто на свете не могло смягчить.
— Да, я хотел вам сказать, что она уже не выздоровеет.
Барт резко вскочил со стула, сбросив руку, лежавшую у него на плече. В нем дрожал каждый мускул, в мозгу его пылали два слова.
— Не верю! — Слова разорвали тишину. Барт вызывающе взглянул на доктора.
— К сожалению, это дела не меняет, факт остается фактом.
— Тогда почему же вы раньше мне не сказали?
— Я не был в этом уверен вплоть до вчерашнего осмотра, и хотя все время с того самого дня, как она прибыла сюда, состояние ее оставляло желать лучшего, все же при туберкулезе никогда нельзя сказать наперед. На разных больных лечение производит разное действие, и бывают настоящие неожиданности: возьмите хотя бы Рега Миллера. Что касается вашей жены, то у нее стрептомицин лишь смягчил боли в горле, не более того. К сожалению, она попала к нам слишком поздно.
Барт отвернулся. Горечь этих слов была нестерпимой. Он стоял, опершись руками о камин, уронив голову на руки и стараясь справиться с нахлынувшими на него чувствами.
— Ну, ну, успокойтесь. — Доктор положил руку ему на плечо. — Если вы сейчас расклеитесь, то хорошего мало будет, мне сестра из третьей палаты говорила, что состояние вашей жены очень во многом от вас зависит.
Барт сосредоточенно думал, и в его опустошенном мозгу не находилось ни одной утешительной мысли, которая могла бы смягчить зловещий смысл того, что сказал врач. Барт резко повернулся.
— Лучше скажите мне прямо, как обстоят дела. Если я правильно понял, жена моя умирает?
Последние слова он выдавил из себя с трудом.
— Да.
Бартом овладело вдруг какое-то странное противоестественное спокойствие. Голова у него была словно ватой набита. Наконец он медленно и с трудом заговорил.
— И сколько еще…
Доктор Хейг сделал неопределенный жест рукой.
— Месяц-полтора…
И вдруг доктор не выдержал, он больше не в силах был придерживаться этой профессиональной прямоты.
— Боже мой, дружище! Вы уже достаточно видели здесь, чтоб знать, как трудно вообще предсказать что-нибудь!
— Дэнни Мориарти из нашей палаты должен был умереть через шесть месяцев.
— У Дэнни другое дело. Он может и еще шесть протянуть. Когда речь идет о гортани, тут, хорошо это или плохо, но все быстро. К счастью, стрептомицин сейчас позволяет избежать самого худшего.
— Вы хотите сказать, что Джэн осталось жить всего месяц-полтора?
— Может, больше, а может, и меньше. У нее исключительно слабая сопротивляемость.
— Тогда, значит, ей не повредит, если я заберу ее в нашу лачугу на эти последние месяцы.
Доктор резко повернулся.
— Не знаю, поняли ли вы то, что я сказал вам, Темплтон? Жена ваша умирает, а вы обсуждаете, в лачугу или не в лачугу ее везти. Да вы понимаете, что она по дороге умереть может, если вы ее с места тронете?
— А хуже ли это, чем то, что ожидает ее, где бы она ни находилась?
Доктор Хейг в отчаянии прищелкнул языком.
— Я отказываюсь с вами спорить. Вы, должно быть, с ума сошли, если хотите забрать отсюда больную туберкулезом гортани женщину, которой и жить-то осталось считанные недели.
— Но она сама хочет этого.
— А кто будет там за ней ухаживать?
— Я с этим справлюсь.
— Справитесь! Да вы хоть представляете себе все, что вам придется делать?
— Довольно отчетливо.
— Впрочем, полагаю, теперь вы об этом имеете представление. Но не забывайте все-таки, что это ваша жена!
— Я не забываю.
— Вам предстоят страшные недели. Надеюсь, это вы понимаете?
— Но ведь она все равно должна через это пройти, правда?
Голос доктора зазвучал резче:
— Надеюсь, вы также понимаете, что если вы заберете ее отсюда, а назавтра пожалеете об этом, то она снова окажется последней в списке, и тогда у вас, вероятно, не будет никакой надежды пристроить ее куда-нибудь, где бы за ней был присмотр. До тех пор, пока не будет уже поздно.
— Не пожалею! А если и пожалею, то нечего беспокоиться, что я попытаюсь снова ее сюда положить. Я все снесу сам.
— Но уколы ей нужно будет делать до самого конца.
— А мне нельзя научиться делать уколы?
Доктора Хейга покинуло его обычное спокойствие.
— Нет, нет и нет! — закричал он. — И не подумаю вас учить! Это просто безумие. И я сейчас думаю не только о вашей жене, но и о вас тоже. То, что вы хотите сделать, выше человеческих сил!
Барт в упор взглянул на врача.
— Может ли она протянуть дольше, чем нам хватит этих двести сорока фунтов? Скажем, из расчета десять фунтов в неделю?
— Предсказать это невозможно.
— Вы считаете, что она ни за что не может выздороветь?
— Вы же сами знаете, что никто не сможет ответить вам на этот вопрос. Согласно всем медицинским показаниям явно не может. Но разное может случиться — больные называют это чудом, мы говорим, что здесь действуют факторы, еще не изученные наукой.
— А не может ли она поправиться быстрее там, куда ей так отчаянно хочется поехать, там, где она будет счастлива?
— И на это тоже ни один врач не даст вам ответа. Единственное, что я, к сожалению, могу сказать, это то, что, насколько я могу судить, она должна умереть, и довольно скоро.
— А она не умрет еще до того, как я успею ее забрать?
— Видите ли, если мы будем продолжать уколы, то сейчас уже ничто не сможет коренным образом изменить ее состояния — ни в лучшую, ни в худшую сторону. Я в данном случае больше думаю о вас, чем о ней. Мы здесь сделаем все, что в человеческих силах, чтобы облегчить ее и ваше положение.
— Если вы проинструктируете меня, я все могу сделать сам.
— Но послушайте, друг мой! Вы превратитесь в настоящую развалину, в жалкого психопата! Нет, нет! Я вам этого не позволю. Я позвоню в туберкулезный отдел и свяжусь с доктором. Может, ему удастся вас вразумить.
— Сейчас уже не имеет никакого значения, что там думает он, или вы, или даже я, главное сейчас, что думает Джэн. Не могли бы вы, доктор, заказать скорую помощь, чтобы увезти ее отсюда — теперь-то мы сможем оплатить ее услуги.
— И не подумаю. Вообще я запрещаю вам делать это. И не воображайте, что вы сможете достать машину в округе. Ни один таксист не возьмет вас ни из любезности, ни за деньги, если я с ним поговорю. Предупреждаю, что я буду делать все, чтоб ваша жена осталась здесь. Это просто безумие.
— Но Джэн хочет к морю, в лачугу.
— Хорошо, я сам с ней поговорю.
Из этих слов Барт понял, что разговор окончен.
II
Барт стоял на крыльце главного корпуса, глядя прямо перед собой невидящим взглядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
— Так вы полагаете… — Барт запнулся.
Доктор устало поднялся с места. Он остановился перед Бартом, положил руку ему на плечо и, заглянув в лицо, увидел, как в нем зарождается страх. Он увидел, что кровь отхлынула от этого грубого обветренного лица, и помедлил, как будто желая смягчить удар, удар, который ничто на свете не могло смягчить.
— Да, я хотел вам сказать, что она уже не выздоровеет.
Барт резко вскочил со стула, сбросив руку, лежавшую у него на плече. В нем дрожал каждый мускул, в мозгу его пылали два слова.
— Не верю! — Слова разорвали тишину. Барт вызывающе взглянул на доктора.
— К сожалению, это дела не меняет, факт остается фактом.
— Тогда почему же вы раньше мне не сказали?
— Я не был в этом уверен вплоть до вчерашнего осмотра, и хотя все время с того самого дня, как она прибыла сюда, состояние ее оставляло желать лучшего, все же при туберкулезе никогда нельзя сказать наперед. На разных больных лечение производит разное действие, и бывают настоящие неожиданности: возьмите хотя бы Рега Миллера. Что касается вашей жены, то у нее стрептомицин лишь смягчил боли в горле, не более того. К сожалению, она попала к нам слишком поздно.
Барт отвернулся. Горечь этих слов была нестерпимой. Он стоял, опершись руками о камин, уронив голову на руки и стараясь справиться с нахлынувшими на него чувствами.
— Ну, ну, успокойтесь. — Доктор положил руку ему на плечо. — Если вы сейчас расклеитесь, то хорошего мало будет, мне сестра из третьей палаты говорила, что состояние вашей жены очень во многом от вас зависит.
Барт сосредоточенно думал, и в его опустошенном мозгу не находилось ни одной утешительной мысли, которая могла бы смягчить зловещий смысл того, что сказал врач. Барт резко повернулся.
— Лучше скажите мне прямо, как обстоят дела. Если я правильно понял, жена моя умирает?
Последние слова он выдавил из себя с трудом.
— Да.
Бартом овладело вдруг какое-то странное противоестественное спокойствие. Голова у него была словно ватой набита. Наконец он медленно и с трудом заговорил.
— И сколько еще…
Доктор Хейг сделал неопределенный жест рукой.
— Месяц-полтора…
И вдруг доктор не выдержал, он больше не в силах был придерживаться этой профессиональной прямоты.
— Боже мой, дружище! Вы уже достаточно видели здесь, чтоб знать, как трудно вообще предсказать что-нибудь!
— Дэнни Мориарти из нашей палаты должен был умереть через шесть месяцев.
— У Дэнни другое дело. Он может и еще шесть протянуть. Когда речь идет о гортани, тут, хорошо это или плохо, но все быстро. К счастью, стрептомицин сейчас позволяет избежать самого худшего.
— Вы хотите сказать, что Джэн осталось жить всего месяц-полтора?
— Может, больше, а может, и меньше. У нее исключительно слабая сопротивляемость.
— Тогда, значит, ей не повредит, если я заберу ее в нашу лачугу на эти последние месяцы.
Доктор резко повернулся.
— Не знаю, поняли ли вы то, что я сказал вам, Темплтон? Жена ваша умирает, а вы обсуждаете, в лачугу или не в лачугу ее везти. Да вы понимаете, что она по дороге умереть может, если вы ее с места тронете?
— А хуже ли это, чем то, что ожидает ее, где бы она ни находилась?
Доктор Хейг в отчаянии прищелкнул языком.
— Я отказываюсь с вами спорить. Вы, должно быть, с ума сошли, если хотите забрать отсюда больную туберкулезом гортани женщину, которой и жить-то осталось считанные недели.
— Но она сама хочет этого.
— А кто будет там за ней ухаживать?
— Я с этим справлюсь.
— Справитесь! Да вы хоть представляете себе все, что вам придется делать?
— Довольно отчетливо.
— Впрочем, полагаю, теперь вы об этом имеете представление. Но не забывайте все-таки, что это ваша жена!
— Я не забываю.
— Вам предстоят страшные недели. Надеюсь, это вы понимаете?
— Но ведь она все равно должна через это пройти, правда?
Голос доктора зазвучал резче:
— Надеюсь, вы также понимаете, что если вы заберете ее отсюда, а назавтра пожалеете об этом, то она снова окажется последней в списке, и тогда у вас, вероятно, не будет никакой надежды пристроить ее куда-нибудь, где бы за ней был присмотр. До тех пор, пока не будет уже поздно.
— Не пожалею! А если и пожалею, то нечего беспокоиться, что я попытаюсь снова ее сюда положить. Я все снесу сам.
— Но уколы ей нужно будет делать до самого конца.
— А мне нельзя научиться делать уколы?
Доктора Хейга покинуло его обычное спокойствие.
— Нет, нет и нет! — закричал он. — И не подумаю вас учить! Это просто безумие. И я сейчас думаю не только о вашей жене, но и о вас тоже. То, что вы хотите сделать, выше человеческих сил!
Барт в упор взглянул на врача.
— Может ли она протянуть дольше, чем нам хватит этих двести сорока фунтов? Скажем, из расчета десять фунтов в неделю?
— Предсказать это невозможно.
— Вы считаете, что она ни за что не может выздороветь?
— Вы же сами знаете, что никто не сможет ответить вам на этот вопрос. Согласно всем медицинским показаниям явно не может. Но разное может случиться — больные называют это чудом, мы говорим, что здесь действуют факторы, еще не изученные наукой.
— А не может ли она поправиться быстрее там, куда ей так отчаянно хочется поехать, там, где она будет счастлива?
— И на это тоже ни один врач не даст вам ответа. Единственное, что я, к сожалению, могу сказать, это то, что, насколько я могу судить, она должна умереть, и довольно скоро.
— А она не умрет еще до того, как я успею ее забрать?
— Видите ли, если мы будем продолжать уколы, то сейчас уже ничто не сможет коренным образом изменить ее состояния — ни в лучшую, ни в худшую сторону. Я в данном случае больше думаю о вас, чем о ней. Мы здесь сделаем все, что в человеческих силах, чтобы облегчить ее и ваше положение.
— Если вы проинструктируете меня, я все могу сделать сам.
— Но послушайте, друг мой! Вы превратитесь в настоящую развалину, в жалкого психопата! Нет, нет! Я вам этого не позволю. Я позвоню в туберкулезный отдел и свяжусь с доктором. Может, ему удастся вас вразумить.
— Сейчас уже не имеет никакого значения, что там думает он, или вы, или даже я, главное сейчас, что думает Джэн. Не могли бы вы, доктор, заказать скорую помощь, чтобы увезти ее отсюда — теперь-то мы сможем оплатить ее услуги.
— И не подумаю. Вообще я запрещаю вам делать это. И не воображайте, что вы сможете достать машину в округе. Ни один таксист не возьмет вас ни из любезности, ни за деньги, если я с ним поговорю. Предупреждаю, что я буду делать все, чтоб ваша жена осталась здесь. Это просто безумие.
— Но Джэн хочет к морю, в лачугу.
— Хорошо, я сам с ней поговорю.
Из этих слов Барт понял, что разговор окончен.
II
Барт стоял на крыльце главного корпуса, глядя прямо перед собой невидящим взглядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98