– Представь, что и у меня есть свои заботы.
– Расскажи мне о них.
– Не стоит.
– Ты понимаешь, что взяла на себя ответственность за меня?
– На этом свете все имеет свою цену.
– Что это значит?
– Я ответила на твой вопрос.
– Еще раз спрашиваю: кто ты? Расскажи мне всю правду о себе и о ней.
– Я уже тебе рассказала. Не мучай меня. Я встал с тахты, оделся, спрятавшись за спинкой кресла, и направился к двери.
– Куда ты идешь? – негромко спросила она.
– Куда глаза глядят.
– А когда вернешься?
– Никогда.
Люба, думал я, это попахивает даже окочурившимся комсомолом, проклятой эпохой, чем-то чуждым. Это не складка времени, это трещина во времени, какой-то разрыв или щель. И я в этой щели застрял. А может, у меня просто сотрясение мозга.
Я шел по берегу Вислы. Возвращался кружным путем домой, если можно назвать домом три ненавистные комнаты с кухней в старых кирпичных стенах.
Река взбухла от весеннего паводка. Но вода на меня хорошо действует. Горы раздражают, поверхность воды, в которой отражается небо или блеск солнца, успокаивает.
Река несла в себе и на себе все отбросы страны. Вода подтачивала берега Праги, вырывала с корнем кусты ракитника и сносила легкомысленно оставленные на зиму киоски и пляжное оборудование. Она была желто-бурой и не отражала ни неба, ни солнечных лучей, в отличие от рек моего детства. Я остановился у чугунной балюстрады, захватанной руками многих поколений.
Остановился как вкопанный: мне показалось, что посредине реки между льдинами желтой пены плывет труп. Я напряг зрение, даже перегнулся через балюстраду, пытаясь разглядеть нечто, похожее на увлекаемое испещренным водоворотами течением, лежащее на спине мертвое тело.
– Там человек! – невольно крикнул я и стал озираться в поисках помощи. И тут увидел позади себя президента.
– Пускай себе плывет, – сказал он со снисходительной усмешкой. – Их шесть миллиардов. Выловят в Гданьске.
– Пан президент, вы человек бывалый, где здесь телефон? Надо позвонить в полицию.
– Брось, дружище.
Только теперь я заметил, что одет он приличнее, чем раньше. На нем был архаический двубортный костюм из некогда темно-синей в белую полоску шерстяной ткани, видимо недавно побывавший в чистке, отчего вполне мог сойти за выходной. Из-под пиджака выглядывала криво застегнутая яркая клетчатая рубашка.
– Это останется на вашей совести,– сказал я.
– Пожалуйста, ради Бога. Наверняка какой-нибудь цыган или вьетнамец.
Невелика потеря, – и вдруг стукнул меня по плечу, а из седоватых зарослей вокруг рта, носа и глаз у него пошли пузыри. Смеется, догадался я.– Это пень, дружище, я уже несколько минут за ним наблюдаю. Погляди лучше на этих телок под кустом. Мои поклонницы. Возле университета снял.
Действительно, неподалеку стояли три немного смущенные барышни.
– Подите сюда, познакомьтесь с моим сокамерником. Кажется, за убийство сидел.
– Это недоразумение. Все уже почти выяснилось, – сконфуженно пролепетал я.
– Полюбуйтесь, каков герой,– хвастливо восклицал президент. – Задушил молодую девушку в собственной квартире.
– Не задушил, не задушил, – неуклюже защищался я.
Вид у сторонниц Сынов Европы был, признаться, довольно жалкий. Одна опиралась на металлический костыль, при создании другой Господь явно долго раздумывал, колебался и, похоже, в последний момент влепил бедняжке признаки обоих полов, а третью вообще смастерил на скорую руку. Мы обменялись вежливыми поклонами. Девицы могли быть студентками. Мы стояли у подножья обрывистого берега Вислы, в том месте, где за оградой начинались университетские сады.
– Пришлось взять на перевоспитание, – рассказывал президент. -
Представляешь, малышки раздавали перед университетом листовки какого-то шарлатана, объявившего себя Мессией, будущим спасителем Польши. Мажена, где живет этот кретин?
– На Доброй улице, – сказала девица с костылем.
Президент снова прыснул; веселый по замыслу смех, пока вырвался из гущи бороды, превратился в фырканье.
– Знаешь, приятель, я в свое время был у них в университете доцентом. Чтоб не скучать на семинарах по математической логике, мы придумали развлечение: прибавляли к названиям варшавских улиц слово «жопа». Гляди, как здорово: Добрая жопа, Дикая жопа, Волчья жопа и даже Железная.
Попробуй разочек бессонной ночью – невинная забава, а как расширяет горизонты польской поэзии! Листовки придурка с Доброй улицы раздавали!
Активистки моей партии! А я уже собрался отправить их на конгресс в Лиссабон.
Девицы хихикали, прикрывая рты. Та, при создании которой Господь на мгновенье заколебался, могла бы даже подкрутить ус.
– Я вас видел возле комиссариата.
– Видел? На этой неделе, дружище, меня три раза брали. Не успеет какой-нибудь высокопоставленный западный педик прилететь в Варшаву, меня хватают. Но теперь я решил: возьмут еще раз – упрусь и не выйду. Пускай вмешается Совет Безопасности. Этот город надо спалить. Невезучий он. Мы для себя подыщем и Европе дыру поуютнее.
– Простите, пан президент, но я неважно себя чувствую.
– Это дело поправимое. – Он стал рыться за пазухой, вероятно, в поисках карманной фляжки, но вместо нее вытащил заморенного голубя, сверкнувшего затянутыми бельмом глазами. – Вот он, бедолага. Ножку себе повредил.
Смотри, как искривилась. Это мой дружок. А тебя я, когда приду к власти, назначу на пост министра. Ты уже бывал министром?
– Нет, еще нет.
– Поляки делятся на тех, кто был, есть и будет министром. Мне тоже не так давно предлагали портфель замминистра. Но я с этими шутами не намерен якшаться.
На полпути к обрыву золотился куст. Это зацвела первая форзиция. Не знаю почему, но я обрадовался.
– Пан президент,– я попытался его обнять,– желаю вам всего наилучшего.
Когда вы станете президентом Объединенной Европы, это будет поистине счастливый день.
– Без цыган и азиатов! – крикнул президент.
– Без желтых, черных и розовых.
– Ты будешь у меня премьером. Визитная карточка есть?
– Нет, к сожалению.
– Не беда, я тебя разыщу. Только смотри не ввязывайся в здешнюю политику.
Хочешь на память птицу?
– Простите, у меня нет условий для птицеводства.
– А дать взаймы на поллитра можешь, а то я забыл портмоне?
– Ваш бумажник у меня.
– Точно. Дай хоть сколько-нибудь, приятель, а то девочки заждались.
Я выгреб из кармана все, что у меня было, добавил еще три автобусных билета.
– Бог заплатит. Пока, – козырнул мне президент.
Я низко поклонился и пошел. Президент с минуту препирался с девицами, а потом все дружно зашагали к недавно открывшемуся бару под навесом, на котором сверкали, отражаясь в воде, разноцветные английские и немецкие надписи. Я подошел к кусту форзиции. Первая краска в серости, оставленной зимой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42