Это качество было воспитано окружающей её обстановкой.
Среди моих школьных подруг было несколько, которые, подобно Ёко, выросли в семьях владельцев гостиниц. Все они были разными по характеру, но в них было что-то общее в отношениях с другими людьми, и это общее проявлялось приветливостью и вместе с тем сдержанностью. Видимо, накладывала отпечаток обстановка, в которой они росли, когда в их дом постоянно приезжали и уезжали разные люди, и они незаметно для самих себя научились не испытывать особых эмоций по отношению к чужим, тем, с которыми им рано или поздно предстояло расстаться.
Я не была «гостиничным» ребёнком, но выросла рядом и ощущала, что где-то во мне тоже есть такое чувство, которое помогало избежать горечи расставаний.
Однако, что касается расставаний, Ёко сильно отличалась от нас всех.
В детстве, когда горничные убирали комнаты, мы с Ёко бегали по всей гостинице, и часто с гостями, которые долго в ней проживали, устанавливались дружественные отношения. Нам даже доставляло удовольствие обмениваться приветствиями с теми, которых мы знали только в лицо. Среди проживающих встречались и неприятные люди, но больше было приветливых, которые создавали вокруг себя оживленную атмосферу и пользовались уважением среди поваров и служащих гостиницы, часто становясь предметом их обсуждения. Когда приходило время отъезда, они паковали свои вещи, садились в машину и уезжали, помахивая на прощанье рукой. И ставшие пустыми комнаты уже выглядели по-другому, хотя полуденное солнце продолжало так же ярко светить в их окна. Они, наверное, вновь приедут на следующий год, но следующий год казался таким далёким и абстрактным. На их место приезжали новые гости, всё повторялось.
С окончанием сезона и приходом осени число гостей резко сокращалось, и я заставляла себя быть бодрой и весёлой, чтобы преодолеть возникшее чувство одиночества. Однако Ёко всегда была в подавленном состоянии, и, когда она находила что-нибудь забытое ребёнком, с которым у неё сложились хорошие отношения, слёзы лились у неё из глаз. У большинства людей подобный настрой занимал небольшое место в их душе, и, я думаю, любой мог заставить себя сконцентрировать своё внимание на чём-то другом, а тот, кто действительно был настолько сентиментальным, что испытывал чувство одиночества, научился преодолевать его. Однако с Ёко всё было как раз наоборот. Она бережно сохраняла и лелеяла в себе такие чувства и, по-моему, не хотела с ними расставаться.
Как только мы завернули за угол, сквозь листву деревьев замаячила светящаяся вывеска гостиницы «Ямамотоя». Каждый раз, когда я видела эту вывеску и длинный ряд окон гостевых комнат, чувства облегчения и спокойствия овладевали мной. И не имело значения, много ли было в этот момент гостей, и все ли окна были освещены, даже если гостиница пустовала – я всё равно испытывала ощущение, что меня здесь радушно встретят. Мы обычно входили в дом со стороны кухни, открывали скользящую дверь главного здания, и Ёко объявляла, что мы вернулись. В это время моя мать, как правило, была ещё там и пила зелёный чай в гостиной. Расправившись с пирожными, все расходились по комнатам, а мы с мамой отправлялись в наш флигель. Так было почти всегда.
Когда в этот раз, прежде чем войти в дом, мы, как обычно, снимали обувь, я вспомнила, что хотела сделать Ёко подарок.
– Я подумала, – обратилась я к Ёко, – что лучше отдам тебе весь альбом с той пластинкой, которую ты просила меня записать. Я могу сходить и принести его сейчас.
– Будет нехорошо брать у тебя целый альбом. В него же входят две пластинки. Хватит того, что ты перепишешь мне только одну, – сказала поражённая Ёко.
– Нет, нет. Не возражай. Я всё равно хотела оставить его здесь, и, взяв его, ты мне только поможешь. – Я осознала, что мне не следовало говорить об этом сейчас, но уже не могла остановиться. – Считай, что это прощальный подарок от меня. Когда я буду его тебе передавать, то так и назову это прощальным подарком.
Я взглянула на Ёко, которая в этот момент накрывала чехлом велосипед около крыльца. Её голова была опущена, щёки покраснели, и в глазах, похоже, стояли слёзы. Это были искренние слёзы, и я не знала, как на них реагировать, поэтому сделала вид, что не замечаю их. Не поворачиваясь, я вошла в дом и поторопила её:
– Быстрее, пора есть пирожные.
Ёко шмыгнула носом и, подавляя рыдания, сказала:
– Я сейчас приду.
Думаю, она и не подозревала, что все давно знают, как легко она может расплакаться.
В течение десяти лет я пребывала под защитой огромного покрывала, сотканного из множества отдельных кусков. Если из-под него не вылезать, то невозможно понять, какую теплоту оно дает, окутывая тебя. И только когда вторично не сможешь спрятаться под его покровом, ты по-настоящему понимаешь, чего лишился. Для меня это покрывало состояло из моря, города, семьи Ямамото, матери и далеко живущего отца. Это всё вместе и окутывало меня в то время.
Сейчас я наслаждаюсь жизнью и вполне счастлива, но иногда меня одолевают невыразимо грустные воспоминания о времени, которое я провела в том приморском городе. И в этот момент у меня перед глазами всплывают две сцены: Цугуми, играющая на берегу с собакой, и улыбающаяся Еко, ведущая свой велосипед по ночной дороге.
Жизнь
С тех пор как мы стали жить в Токио втроём, отец каждый вечер приходил домой в таком приподнятом настроении, что это сразу создавало радостную атмосферу. Он всегда приносил с собой су-си, пирожное или ещё что-нибудь, и когда с улыбкой на лице открывал дверь и громко оповещал о своём приходе, меня даже охватывало беспокойство: способен ли он сконцентрироваться на своей работе в фирме, если столько душевных сил расходует на нас? В субботу и воскресенье он водил нас по лучшим магазинам и ресторанам или сам с удовольствием готовил еду дома. Однажды он превратился в столяра и за одно воскресенье соорудил красивые полочки на моём столе, хотя я ему и говорила, что этого не нужно делать. В общем, он вёл себя как «домашний папа, который пришёл слишком поздно». Однако его энтузиазм помог устранить чувство небольшого беспокойства, которое накопилось за эти годы в отношениях между нами, и мы стали жить настоящей семьей.
Однажды вечером отец позвонил и грустным голосом сказал, что вынужден задержаться на работе. Когда он вернулся, мама уже легла спать, а я писала на столе в кухне-столовой эссе и одновременно смотрела телевизор. Увидев меня, он радостно спросил:
– Ты ещё не спишь? А мама уже легла?
– Да, – ответила я. – На ужин есть только суп мисо и рыба. Будешь есть?
– Прекрасно, – ответил он и, пододвинув стул, снял пиджак и сел напротив меня.
Я зажгла газ под кастрюлей с супом и поставила тарелку с рыбой в микроволновку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Среди моих школьных подруг было несколько, которые, подобно Ёко, выросли в семьях владельцев гостиниц. Все они были разными по характеру, но в них было что-то общее в отношениях с другими людьми, и это общее проявлялось приветливостью и вместе с тем сдержанностью. Видимо, накладывала отпечаток обстановка, в которой они росли, когда в их дом постоянно приезжали и уезжали разные люди, и они незаметно для самих себя научились не испытывать особых эмоций по отношению к чужим, тем, с которыми им рано или поздно предстояло расстаться.
Я не была «гостиничным» ребёнком, но выросла рядом и ощущала, что где-то во мне тоже есть такое чувство, которое помогало избежать горечи расставаний.
Однако, что касается расставаний, Ёко сильно отличалась от нас всех.
В детстве, когда горничные убирали комнаты, мы с Ёко бегали по всей гостинице, и часто с гостями, которые долго в ней проживали, устанавливались дружественные отношения. Нам даже доставляло удовольствие обмениваться приветствиями с теми, которых мы знали только в лицо. Среди проживающих встречались и неприятные люди, но больше было приветливых, которые создавали вокруг себя оживленную атмосферу и пользовались уважением среди поваров и служащих гостиницы, часто становясь предметом их обсуждения. Когда приходило время отъезда, они паковали свои вещи, садились в машину и уезжали, помахивая на прощанье рукой. И ставшие пустыми комнаты уже выглядели по-другому, хотя полуденное солнце продолжало так же ярко светить в их окна. Они, наверное, вновь приедут на следующий год, но следующий год казался таким далёким и абстрактным. На их место приезжали новые гости, всё повторялось.
С окончанием сезона и приходом осени число гостей резко сокращалось, и я заставляла себя быть бодрой и весёлой, чтобы преодолеть возникшее чувство одиночества. Однако Ёко всегда была в подавленном состоянии, и, когда она находила что-нибудь забытое ребёнком, с которым у неё сложились хорошие отношения, слёзы лились у неё из глаз. У большинства людей подобный настрой занимал небольшое место в их душе, и, я думаю, любой мог заставить себя сконцентрировать своё внимание на чём-то другом, а тот, кто действительно был настолько сентиментальным, что испытывал чувство одиночества, научился преодолевать его. Однако с Ёко всё было как раз наоборот. Она бережно сохраняла и лелеяла в себе такие чувства и, по-моему, не хотела с ними расставаться.
Как только мы завернули за угол, сквозь листву деревьев замаячила светящаяся вывеска гостиницы «Ямамотоя». Каждый раз, когда я видела эту вывеску и длинный ряд окон гостевых комнат, чувства облегчения и спокойствия овладевали мной. И не имело значения, много ли было в этот момент гостей, и все ли окна были освещены, даже если гостиница пустовала – я всё равно испытывала ощущение, что меня здесь радушно встретят. Мы обычно входили в дом со стороны кухни, открывали скользящую дверь главного здания, и Ёко объявляла, что мы вернулись. В это время моя мать, как правило, была ещё там и пила зелёный чай в гостиной. Расправившись с пирожными, все расходились по комнатам, а мы с мамой отправлялись в наш флигель. Так было почти всегда.
Когда в этот раз, прежде чем войти в дом, мы, как обычно, снимали обувь, я вспомнила, что хотела сделать Ёко подарок.
– Я подумала, – обратилась я к Ёко, – что лучше отдам тебе весь альбом с той пластинкой, которую ты просила меня записать. Я могу сходить и принести его сейчас.
– Будет нехорошо брать у тебя целый альбом. В него же входят две пластинки. Хватит того, что ты перепишешь мне только одну, – сказала поражённая Ёко.
– Нет, нет. Не возражай. Я всё равно хотела оставить его здесь, и, взяв его, ты мне только поможешь. – Я осознала, что мне не следовало говорить об этом сейчас, но уже не могла остановиться. – Считай, что это прощальный подарок от меня. Когда я буду его тебе передавать, то так и назову это прощальным подарком.
Я взглянула на Ёко, которая в этот момент накрывала чехлом велосипед около крыльца. Её голова была опущена, щёки покраснели, и в глазах, похоже, стояли слёзы. Это были искренние слёзы, и я не знала, как на них реагировать, поэтому сделала вид, что не замечаю их. Не поворачиваясь, я вошла в дом и поторопила её:
– Быстрее, пора есть пирожные.
Ёко шмыгнула носом и, подавляя рыдания, сказала:
– Я сейчас приду.
Думаю, она и не подозревала, что все давно знают, как легко она может расплакаться.
В течение десяти лет я пребывала под защитой огромного покрывала, сотканного из множества отдельных кусков. Если из-под него не вылезать, то невозможно понять, какую теплоту оно дает, окутывая тебя. И только когда вторично не сможешь спрятаться под его покровом, ты по-настоящему понимаешь, чего лишился. Для меня это покрывало состояло из моря, города, семьи Ямамото, матери и далеко живущего отца. Это всё вместе и окутывало меня в то время.
Сейчас я наслаждаюсь жизнью и вполне счастлива, но иногда меня одолевают невыразимо грустные воспоминания о времени, которое я провела в том приморском городе. И в этот момент у меня перед глазами всплывают две сцены: Цугуми, играющая на берегу с собакой, и улыбающаяся Еко, ведущая свой велосипед по ночной дороге.
Жизнь
С тех пор как мы стали жить в Токио втроём, отец каждый вечер приходил домой в таком приподнятом настроении, что это сразу создавало радостную атмосферу. Он всегда приносил с собой су-си, пирожное или ещё что-нибудь, и когда с улыбкой на лице открывал дверь и громко оповещал о своём приходе, меня даже охватывало беспокойство: способен ли он сконцентрироваться на своей работе в фирме, если столько душевных сил расходует на нас? В субботу и воскресенье он водил нас по лучшим магазинам и ресторанам или сам с удовольствием готовил еду дома. Однажды он превратился в столяра и за одно воскресенье соорудил красивые полочки на моём столе, хотя я ему и говорила, что этого не нужно делать. В общем, он вёл себя как «домашний папа, который пришёл слишком поздно». Однако его энтузиазм помог устранить чувство небольшого беспокойства, которое накопилось за эти годы в отношениях между нами, и мы стали жить настоящей семьей.
Однажды вечером отец позвонил и грустным голосом сказал, что вынужден задержаться на работе. Когда он вернулся, мама уже легла спать, а я писала на столе в кухне-столовой эссе и одновременно смотрела телевизор. Увидев меня, он радостно спросил:
– Ты ещё не спишь? А мама уже легла?
– Да, – ответила я. – На ужин есть только суп мисо и рыба. Будешь есть?
– Прекрасно, – ответил он и, пододвинув стул, снял пиджак и сел напротив меня.
Я зажгла газ под кастрюлей с супом и поставила тарелку с рыбой в микроволновку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31