Радостное движение прошло по маленькой группе у костра. - Кудрявая черноволосая женщина всплеснула руками и засмеялась.
Старик, весь дрожа от жадности, протянул к находке костлявые пальцы, похожие на когти хищной птицы, но рыжий мужчина сердито отдернул свое сокровище. Старик опустил руку и обиженно запахнулся в свои лохмотья.
- Я знаю, это бутылка... - с притворным пренебрежением сказал он.
- Ты все знаешь! - насмешливо возразил обладатель бутылки, не спуская с нее восторженных глаз.
- Дай! - попросила молодая женщина и тоже протянула руку. В ее немного гортанном, но все-таки нежном голосе было что-то лукавое, как будто она знала, что ей нельзя отказать, когда она просит. Большие глаза ее блистали детским любопытством.
Мужчина засмеялся.
- Подожди, - сказал он, - там что-то есть.
Пока он концом палки осторожно отбивал смолу и отворачивал легко ломавшуюся, проржавевшую проволоку, три человеческих лица с нетерпением тянулись к нему.
Мужчина вытер большим пальцем открытое горлышко бутылки и, перевернув ее, сильно встряхнул. Но ему не удалось вытряхнуть ничего. Тогда он поднял обугленную тоненькую палочку от костра и всунул ее внутрь.
- Дай, я... - сказал старик.
Но рыжий не обратил на него никакого внимания. Ему уже удалось захватить край чего-то белого и, осторожно перехватывая пальцами, он старался вытащить все.
- Бумага, - разочарованно заметил старик и покачал головой.
Еще несколько усилий - и рыжему удалось вытащить содержимое бутылки.
Это действительно была бумага: довольно толстая тетрадь, чуть отсыревшая, но совсем не попорченная. Мужчина оглядел ее со всех сторон и небрежно бросил на землю, обратив все свое внимание на бутылку. Теперь она была пуста и прозрачна. Мужчина подул в нее, посмотрел и с торжеством передал в руки молодой женщине, давно уже нетерпеливо тянувшейся к нему.
- Это хорошо для воды, - сказал он. Женщина посмотрела сквозь стекло на огонь, потом на мужа и засмеялась.
- Все зеленые! - сказала она. - А я тоже зеленая? Она приложила бутылку к щеке и лукаво блестела глазами.
- Да, - обиженно пробормотал старик, - это для воды... Когда-то их было много... У каждого человека была своя бутылка!.. Даже дети играли ими. Там... - он махнул рукою куда-то в сторону, - их находили в земле целыми кучами... В некоторых даже была еще вода, от которой все делались веселыми, а потом дрались... Это стекло!.. Как же, я помню!
- Ты все помнишь! - в третий раз, с досадой, перебил мужчина.
А женщина, как ребенок с игрушкой, все еще возилась с бутылкой, то глядя сквозь нее на огонь, то далеко отводя ее в гибкой и тонкой руке, чтобы полюбоваться зелеными искорками, вспыхивавшими в темном стекле. В ее движениях была бессознательная грация кошки. Собака, привлеченная ее смехом, подошла и тихо лизнула ее в щеку. Женщина засмеялась и кокетливо прижала щеку к плечу, точно ей стало щекотно. ... Между тем мужчина опять поднял брошенный сверток и стал его разглядывать.
- Вот, если ты все знаешь, - сказал он старику насмешливым тоном, - так скажи, что это такое?
Старик взял тетрадь и долго смотрел на нее тусклыми глазами, в которых уже умирала жизнь.
- Бумага, да... - пробормотал он, - прежде ее было много... в нее завертывали разные вещи.
Молодая женщина быстро опустила бутылку и с любопытством уставилась на бумагу.
- Какие вещи? - спросила она. Старик промолчал, задумчиво глядя на толстую тетрадь.
- На ней писали, я знаю... в мое время еще находились люди, которые умели разбирать эти знаки...
- Ну? - нетерпеливо перебил мужчина.
- Не помню! - уныло закончил старик.
- Не помнишь? - с торжеством подхватил мужчина и вырвал у него тетрадь. - Старый болтун!.. Ты все лжешь и ничего не знаешь!..
- Нет, знаю... прежде, когда-то...
- Когда-то, когда-то!.. - с раздражением крикнул мужчина и с силой швырнул тетрадь в огонь.
Искры золотым фонтаном полетели во все стороны. Огонь взметнулся и припал к земле. Все потемнело вокруг. Но вот листы тетради тихо зашевелились и стали медленно разворачиваться, точно корчась от боли. Потом края ее потемнели, синенький огонек робко лизнул их раз, другой и вдруг вспыхнул веселым, легким и ярким пламенем. Выступили из мрака странно-зеленые лохматые лапы елей и ближайшие стволы, за которыми спряталась черная тьма.
Молодая женщина радостно захлопала в ладоши.
- Ах, как красиво! - воскликнула она.
Листы быстро разворачивались и загорались один за другим. Яркое пламя танцевало над ними, а по мере того, как сгорали, чернели и распадались листы, черные знаки на них перебегали золотыми искорками.
Все сидели молча и смотрели. Даже ребенок проснулся и, высунув из лохмотьев матери свое худенькое грязное личико, сквозь спутанные волосы внимательно смотрел на огонь. У этого ребенка были такие же черные, миндалевидные глаза, как у матери, но волосы отливали золотом.
Наконец вспыхнул последний огонек и погас. Только по кучке черного пепла еще перебегали живые, золотые искорки, намечая какие-то давно забытые, таинственные знаки.
Мужчина тронул эту кучку палкой, и она рассыпалась легкой белой золой.
Старик долго смотрел на золу, потом вздохнул и сказал, с выражением тупой и покорной безнадежности:
- Забыл, - все забыл!..
Ребенок посмотрел на него, потом повернулся к матери и бледными, грязными ручонками стал нетерпеливо рыться в ее лохмотьях, издавая слабый, но настоящий писк. Молодая женщина улыбнулась и обнажила перед ним свою округлую, нежную грудь. Ребенок жадно вцепился в нее грязными пальчиками, припал слюнявым ротиком, зачмокал и блаженно затих.
II
СГОРЕВШАЯ РУКОПИСЬ
"Вот уже больше года, как мы совершенно отрезаны и живем нелепыми слухами, непостижимо возникающими в нашем оторванном от всего мира лагере.
Последнее радио, полученное нашей станцией из Ипсвича, было уже давно. Из этой короткой и оборванной телеграммы мы узнали, что последний оплот контрреволюции пал, и после сорокадневного кровавого боя на улицах Лондона, на три четверти разрушенного, в Англии поднялся красный флаг.
Трудно описать восторг, охвативший нас при этом известии! Отчаянная, хотя совершенно бессмысленная, заранее обреченная на неудачу, защита буржуазии, доведя мир до страшной катастрофы, сломлена окончательно, и победному шествию великой социальной революции отныне нет больше преград.
Я никогда не забуду эту кучку людей с обнаженными головами и лицами, горящими энтузиазмом, столпившихся на холме у высокой мачты радиотелеграфа. Над нами было свободное небо, перед нами - вольная ширь океана, и ветер, подхватывая могучие звуки интернационального гимна, уносил их вдаль, туда, где наши братья, в дыму и огне последнего восстания, заканчивали великое дело.
Горькое, но и горделивое чувство рождалось в душе при виде этих людей, голодных, больных и измученных бесконечной борьбой, со всех сторон окруженных врагами и, быть может, обреченных на гибель.
1 2 3 4 5 6