Грозным и недосягаемым казался острог этот. Из отверстий бойниц выглядывали жерла пушек. От ворот через ров был перекинут подъемный мост. Ближе к стенам шли заметы и насыпи. У тесовых ворот стояли пушки. Вооруженные пищалями воротники [стража] прохаживались по валу, зорко поглядывая, не мелькнет ли где подозрительная фигура дикаря-югорца, злейшего врага Строгановских поселков и городков.
Мелким кустарником поросла кругом степь. А на дальнем краю ее, на горизонте, тянулись высокие Уральские хребты. Ближе к острогу ютились селенья, золотились поля и нивы, сверкали тесом крепко сбитые, еще новенькие избы поселенцев. И все это было отгорожено высоким тыном и укреплено пушками, из опасения набегов тех же кочевников, что без удержки хозяйничали в степи.
С такими же предосторожностями были обставлены и соляные варницы, где гнали соль промышлявшие ею купцы. Словом, Строгановские городки и поселки представляли из себя ряд хорошо вооруженных и недоступных по виду крепостей. Тесовые крепкие стены, постройки, высокие и крепкие, из толстых деревьев, служили хорошей защитой. Безбоязненно могла резвиться и играть в густо разросшемся саду острога веселая шумная молодежь.
В этот теплый июньский вечер было как-то скучно сидеть в душных, хотя и просторных, горницах обширных Строгановских хором.
И Танюше Строгановой, племяннице и крестнице дяди Семена Аникиевича, родной сестре Максима Григорьевича, особенно не сидится у себя в светлице. Веселая, подвижная как ртуть, девочка не выносит никаких рукоделий, которые составляли обычное времяпрепровождение русских женщин прежнего времени. Таня не боярышня-белоручка, хотя и называют ее боярышней холопы да сенные девушки. «Наш де Семен Аникич всех бояр знатных почище будет… Он гость [купец] именитый, самим царем пожалованный и отличенный, так неужто их кралечку боярышней не называть?» — говорят они на все замечания хозяев не величать «не по чину» своих господ.
На свободе Прикамских степей выросла Таня. Еще при дедушке Аникие поселились они здесь.
Здесь она и родилась, и осиротела с братом Максимом. Здесь, на вольном северном воздухе, расцвела она, не в душных Московских теремах, а на воле степной, где все так и дышит свободой. И свободной, вольной выросла здесь Таня, даром что крепкие стены Строгановских острогов с детства окружали девочку. И обращение с нею девушек такое же вольное, свободное, точно она не госпожа их, а любимая подруга.
Вот и сейчас, замкнутая тесным кругом девиц-сверстниц, чувствует она себя равной им, даром что не одну тысячу дает за ней в приданое дядя.
— Ан похвасталась, Татьяна Григорьевна, вишь, не слушается и тебя Алызга… А еще хвалилась сейчас! — усмехаясь заметила черненькая Агаша, та самая, что только что жаловалась на не в меру резвые ноги своей госпожи.
— А вот поглядим, — задорно крикнула Таня и, прежде чем кто-либо из девушек успел остановить ее, стрелой кинулась из сада.
Вся веселая толпа ринулась за нею; но недаром сетовала черненькая Агаша на Таню Строганову — трудно было догнать девочку. Вихрем пролетев широкую аллею сада, она миновала высокие хоромы, обогнула их и в несколько минут очутилась у калитки. Воротник-сторож почтительно посторонился, давая дорогу хозяйской племяннице. Он не посмел остановить ее, зная, как часто девочка прогуливается с нянькой или сенными девушками по берегу реки.
Между тем Таня одним духом пробежала мост, перекинутый над глубоким рвом, и очутилась в небольшой рощице или, вернее, заросшем невысокою осокою местечке, на берегу реки.
Здесь она остановилась, перевела дыхание и, поправив сбившийся на затылок алый чельник [головной убор], унизанный жемчугом, крикнула звонко во весь голос:
— Алызга! Ты здеся? А?
Осока зашевелилась и чья-то крупная голова просунулась в зелени ветвей.
— Ты здеся? Я так и мыслила, так и ждала, — радостно проговорила Таня, бросаясь в чащу.
Из кустов выскользнуло странное небольшое существо, не то женщина, не то ребенок.
Смуглое темное лицо, скуластые щеки, широкий, чуть приплюснутый нос, маленькие карие глазки и коренастая, но сильная, почти детская по росту, фигура, зашитая в оленью шкуру как в мешок, несмотря на палящий зной июньского полдня. На ней была широкая оленья куртка без застежек, одевающаяся через голову, и юбка из какой-то грубой не то холстины, не то кожи. На голове — остроконечная войлочная шапочка, унизанная бисером, на ногах козьи сапоги, высокие как у мужчины. Целая масса ракушек, блестящих дощечек покрывала ее шею и грудь.
Это странное существо была остячка Алызга, пленница Строгановского острога. Лет шесть тому назад Сибирский царевич Мамет-Кул близко подошел к русским владениям. В его дружине находилось, помимо татар, немало и подвластных Кучуму остяков, вогуличей и бурят, данников Сибирского султана. Был у него и молодой остяк в дружине, верный слуга Кучума, Огевий. Он только что женился на молоденькой Алызге, любимой рабыне-остячке одной из Кучумовых жен. Ее отец, мелкий остяцкий князек, привез еще малюткой к Кучуму свою Алызгу в его столицу Аскер. С тех пор девочка жила там, в гареме Сибирского султана, служанкой у Сузгэ-Хонми, любимой Кучумовой жены, забыв свою родину, свой родной язык и с чисто собачьей преданностью отдавшись своей госпоже и ее маленькой дочке-царевне. В одну из темных осенних ночей Мамет-Кул напал на прикамские поселки, находившиеся в пяти верстах от Строгановских городков. Отстреливаясь от дикарей, сжегших и разоривших их посады, русские немало перебили воинов Сибирского царевича. Когда поселенцы стали обходить места, где кипела битва, то нашли среди убитых врагов одного молодого остяка. Над ним сидела странная неподвижная фигура и раскачиваясь протяжно пела что-то заунывным голосом. Это и была Алызга, маленькая остяцкая женщина-дикарка, последовавшая за мужем в поход и теперь оплакивавшая его кончину. Ее взяли и отвели к Строгановым в острог. Здесь она и прожила шесть лет, дикая, замкнутая, молчаливая. Ее пробовали заставить принять православие, но как только заходила речь об том, Алызга принималась горько плакать и так нежно прижимала к груди своей деревянных шайтанчиков [идолы, болванчики, которые носятся на груди за пазухой, а побольше размером — стоят на полках в юрте], которым каждое утро и каждый вечер молилась, что на нее махнули рукой. Так же горячо протестовала она, когда ее хотели одеть по-русски. От мирных остяков, данников Московского государя, живших поблизости Строгановских городков, она научилась русскому языку. Семен Аникиевич велел ей устроить чум [жилище остяка] в саду, по образцу остяцкого, с чуволом [очаг], на котором она могла варить себе свой незатейливый обед.
Маленькая Алызга (она действительно казалась маленькою, несмотря на свои 22 года) не могла убежать от своих новых господ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70