В голодные годы излишков не было, но воины и жрецы всё равно требовали столько же, сколько в другие периоды, – в результате многие труженики умирали от голода. Эта система просуществовала в России до 1917 года (позже место воинов и жрецов заняли члены коммунистической партии), и всё ещё существует на Востоке. В Англии, несмотря на индустриальную революцию, система эта оставалась полной сил на протяжении наполеоновских войн, лишь сотню лет назад набрал мощь новый класс фабрикантов. В Америке c нею покончила революция, исключая юг, где она сохранялась вплоть до гражданской войны. Так долго существовавшая и столь недавно уничтоженная система оставила, естественно, глубокий отпечаток в человеческом сознании. Многое насчёт желательности работы, принимаемое нами без доказательств, есть наследие той доиндустриальной системы, и потому неприменимо в современном мире. Современная техника превратила досуг из прерогативы немногочисленного привилегированного класса в право, равно распределённое по всему обществу. Мораль работы – это мораль рабов, а современный мир не нуждается в рабстве.
Очевидно, что в примитивных обществах крестьяне, будучи предоставлены сами себе, не расставались бы с малым излишком, шедшим воинам и жрецам, а либо производили бы меньше, либо потребляли больше. Вначале производить излишек и расставаться с ним их вынуждали исключительно грубой силой. Постепенно, однако, оказалось возможным убедить их принять этику, согласно которой тяжёлая работа есть их долг, несмотря на то, что часть работы идёт на обеспечение праздности других. Таким образом, количество требуемого насилия уменьшилось, и расходы правительства сократились. По сей день 99% британских наёмных работников были бы искренне шокированы предложением ограничить доход короля планкой дохода простого рабочего. Концепция долга, с исторической точки зрения, есть способ убеждения остальных, использовавшийся сильными мира сего, что жить надо для пользы хозяев, а не для собственной. Разумеется, власть имущие скрывают этот факт от себя самих, пытаясь уверить себя, что их интересы совпадают с интересами человечества. Иногда это действительно так. Афинские рабовладельцы, например, употребили часть своего досуга для создания непреходящего культурного вклада, что было бы невозможно в справедливой экономической системе. Досуг жизненно важен для культуры, а в прошлом досуг нескольких мог быть обеспечен лишь трудами многих. Но труды эти были ценны: не оттого, что работа есть благо, а потому, что благотворен досуг. Сегодняшняя же техника позволяет распределить досуг по справедливости без какого-либо ущерба для культуры и цивилизации.
То, что современные технологии позволяют значительно сократить количество труда, требующегося для обеспечения жизненных нужд каждого, стало очевидным во время войны. В это время все мужчины в вооружённых силах, все мужчины и женщины, занятые производством снаряжения, все мужчины и женщины, занимающиеся шпионажем и военной пропагандой, или правительственные учреждения, связанные с войной, были выключены из продуктивной деятельности. Несмотря на это, общий уровень физически здоровых среди неквалифицированных наёмных рабочих на стороне союзников был выше, чем до или после. Значимость данного факта была закамуфлирована финансовыми отношениями: из-за ссуд это выглядело, как если бы будущее питало настоящее. Но это, конечно, было бы невозможно: человек не может съесть пока ещё не существующий ломоть хлеба. Война убедительно показала, что путём научной организации производства можно содержать нынешнее население в должном комфорте, используя небольшую часть трудовых резервов современного мира. Если бы в конце войны научная организация, созданная для освобождения мужчин для войны и производства, была бы сохранена, а время работы урезано до четырёх часов в сутки, всё было бы замечательно. Вместо этого был восстановлен прежний хаос: те, чей труд был востребован, трудились сверх нормы, а остальным предоставили умирать с голода без работы. Почему? Потому что работа есть обязанность, и человек должен получать зарплату не пропорционально тому, что он произвёл, но пропорционально своей добродетельности, выраженной в трудолюбии. Это мораль рабского государства, применённая в условиях, полностью отличных от тех, в каких она родилась. Неудивительно, что результат катастрофичен. Приведём иллюстрацию. Допустим, в текущий момент определённое число людей занято в производстве иголок. Они производят столько иголок, сколько требует мир, – работая, скажем, восемь часов в сутки. Кто-то делает изобретение, с помощью которого то же число людей может изготовить иголок вдвое против прежнего. Но миру не требуется вдвое больше иголок: иголки уже так дёшевы, что вряд ли их купят больше даже по заниженной цене. В разумном мире каждый участник производства стал бы работать четыре часа вместо восьми, а всё прочее осталось бы как прежде. Но в реальном мире это бы посчитали аморальным. Люди по-прежнему работают восемь часов, появляется чрезмерно много иголок, некоторые работодатели разоряются, и половину людей, ранее участвовавших в производстве иголок, увольняют. В итоге досуга ровно столько, сколько в первом варианте, но половина людей полностью безработна, а половина, как и прежде, работает слишком много. Этот путь гарантирует, что закономерно появившийся досуг приведёт к общему страданию, – вместо того, чтобы стать всеобщим источником счастья. Можно ли вообразить что-либо более безумное?
Мысль, что малоимущим нужно иметь досуг, неизменно шокировала богатых. В Англии, в начале девятнадцатого века, обычный рабочий день мужчины состоял из пятнадцати часов. Дети трудились иногда столько же, обыкновенно же – двенадцать часов. Когда некоторые назойливые люди предполагали, что это чересчур, им отвечали, что работа удерживает взрослых от пьянки, а детей от хулиганства. Когда я был ребёнком, вскоре за тем, как городские рабочие получили право голоса, законом были утверждены некоторые общие дни отдыха – к великому негодованию высших классов. Я припоминаю, как старая герцогиня сказала: «К чему беднякам выходные? Они должны работать». Теперь люди не столь откровенны, но подобные настроения сохраняются и являются источником значительнейшей доли нашего экономического беспорядка.
Давайте на минутку взглянем на этику работы откровенно, без предрассудков. Каждое человеческое существо неизбежно потребляет в течение жизни некоторое количество продуктов человеческого труда. Допуская, что труд, вообще говоря, неприятен, делаем вывод: несправедливо, если человек потребляет больше, чем производит.
1 2 3 4 5
Очевидно, что в примитивных обществах крестьяне, будучи предоставлены сами себе, не расставались бы с малым излишком, шедшим воинам и жрецам, а либо производили бы меньше, либо потребляли больше. Вначале производить излишек и расставаться с ним их вынуждали исключительно грубой силой. Постепенно, однако, оказалось возможным убедить их принять этику, согласно которой тяжёлая работа есть их долг, несмотря на то, что часть работы идёт на обеспечение праздности других. Таким образом, количество требуемого насилия уменьшилось, и расходы правительства сократились. По сей день 99% британских наёмных работников были бы искренне шокированы предложением ограничить доход короля планкой дохода простого рабочего. Концепция долга, с исторической точки зрения, есть способ убеждения остальных, использовавшийся сильными мира сего, что жить надо для пользы хозяев, а не для собственной. Разумеется, власть имущие скрывают этот факт от себя самих, пытаясь уверить себя, что их интересы совпадают с интересами человечества. Иногда это действительно так. Афинские рабовладельцы, например, употребили часть своего досуга для создания непреходящего культурного вклада, что было бы невозможно в справедливой экономической системе. Досуг жизненно важен для культуры, а в прошлом досуг нескольких мог быть обеспечен лишь трудами многих. Но труды эти были ценны: не оттого, что работа есть благо, а потому, что благотворен досуг. Сегодняшняя же техника позволяет распределить досуг по справедливости без какого-либо ущерба для культуры и цивилизации.
То, что современные технологии позволяют значительно сократить количество труда, требующегося для обеспечения жизненных нужд каждого, стало очевидным во время войны. В это время все мужчины в вооружённых силах, все мужчины и женщины, занятые производством снаряжения, все мужчины и женщины, занимающиеся шпионажем и военной пропагандой, или правительственные учреждения, связанные с войной, были выключены из продуктивной деятельности. Несмотря на это, общий уровень физически здоровых среди неквалифицированных наёмных рабочих на стороне союзников был выше, чем до или после. Значимость данного факта была закамуфлирована финансовыми отношениями: из-за ссуд это выглядело, как если бы будущее питало настоящее. Но это, конечно, было бы невозможно: человек не может съесть пока ещё не существующий ломоть хлеба. Война убедительно показала, что путём научной организации производства можно содержать нынешнее население в должном комфорте, используя небольшую часть трудовых резервов современного мира. Если бы в конце войны научная организация, созданная для освобождения мужчин для войны и производства, была бы сохранена, а время работы урезано до четырёх часов в сутки, всё было бы замечательно. Вместо этого был восстановлен прежний хаос: те, чей труд был востребован, трудились сверх нормы, а остальным предоставили умирать с голода без работы. Почему? Потому что работа есть обязанность, и человек должен получать зарплату не пропорционально тому, что он произвёл, но пропорционально своей добродетельности, выраженной в трудолюбии. Это мораль рабского государства, применённая в условиях, полностью отличных от тех, в каких она родилась. Неудивительно, что результат катастрофичен. Приведём иллюстрацию. Допустим, в текущий момент определённое число людей занято в производстве иголок. Они производят столько иголок, сколько требует мир, – работая, скажем, восемь часов в сутки. Кто-то делает изобретение, с помощью которого то же число людей может изготовить иголок вдвое против прежнего. Но миру не требуется вдвое больше иголок: иголки уже так дёшевы, что вряд ли их купят больше даже по заниженной цене. В разумном мире каждый участник производства стал бы работать четыре часа вместо восьми, а всё прочее осталось бы как прежде. Но в реальном мире это бы посчитали аморальным. Люди по-прежнему работают восемь часов, появляется чрезмерно много иголок, некоторые работодатели разоряются, и половину людей, ранее участвовавших в производстве иголок, увольняют. В итоге досуга ровно столько, сколько в первом варианте, но половина людей полностью безработна, а половина, как и прежде, работает слишком много. Этот путь гарантирует, что закономерно появившийся досуг приведёт к общему страданию, – вместо того, чтобы стать всеобщим источником счастья. Можно ли вообразить что-либо более безумное?
Мысль, что малоимущим нужно иметь досуг, неизменно шокировала богатых. В Англии, в начале девятнадцатого века, обычный рабочий день мужчины состоял из пятнадцати часов. Дети трудились иногда столько же, обыкновенно же – двенадцать часов. Когда некоторые назойливые люди предполагали, что это чересчур, им отвечали, что работа удерживает взрослых от пьянки, а детей от хулиганства. Когда я был ребёнком, вскоре за тем, как городские рабочие получили право голоса, законом были утверждены некоторые общие дни отдыха – к великому негодованию высших классов. Я припоминаю, как старая герцогиня сказала: «К чему беднякам выходные? Они должны работать». Теперь люди не столь откровенны, но подобные настроения сохраняются и являются источником значительнейшей доли нашего экономического беспорядка.
Давайте на минутку взглянем на этику работы откровенно, без предрассудков. Каждое человеческое существо неизбежно потребляет в течение жизни некоторое количество продуктов человеческого труда. Допуская, что труд, вообще говоря, неприятен, делаем вывод: несправедливо, если человек потребляет больше, чем производит.
1 2 3 4 5