— говорит Жерар, указывая на мать, плачущую в объятиях Анри.
— Сын мой, мой первенец! Обещай мне, что будешь осторожен! Обещай же! И зачем вы родились такими любителями приключений? У других матерей дети всегда остаются с ними, зачем же мои дети не такие, как все?
— Мама, вы на себя клевещете! — говорит Жерар. — Вы сами не захотели бы иметь таких сыновей.
Однако пора; все встают, прощаются, четверо путешественников поднимаются по приставной лесенке в каюту и усаживаются: Анри и Вебер перед мотором, Ле Ген у руля, Жерар на узкой площадке, над каютой.
— Все на местах? — спрашивает Анри.
— Все! — отвечают ему три голоса.
— Ну, значит, с Богом!
Он нажимает одну рукоятку, потом другую, третью. Слышится звон пружины; посыпались искры; винт с шумом режет воздух. С шорохом раскрываются крылья. «Эпиорнис», подпрыгнув на своих стальных ногах, уверенным, величавым движением устремляется вверх, парит несколько минут на высоте пятнадцати-двадцати метров, потом, увлекаемый движением винта, бесшумно улетает, как парусная яхта, уносимая попутным ветром.
Гигантская птица с раскрытыми крыльями сливается уже с темной синевою усеянного звездами небесного свода. Она поднимается все выше и выше, летит, минует башню на Марсовом Поле, возвращается по направлению к Пасси, чтобы послать привет вилле Массе выстрелом из маленькой пушки. Затем, направившись к югу, она окончательно исчезает из виду.
Молча, с замирающим сердцем, стоят зрители, устремив взоры на облака. Они точно прикованы к земле. У всех одна и та же мысль, хотя они и не высказывают ее: ими овладевает непреодолимая уверенность в совершенстве новой машины. Аэроплан так прост по своей конструкции и так силен, что даже мадам Массе почти удивляется, почему это они относились к нему с таким недоверием. В первую минуту она схватила мужа за руку и крепко, до боли, сжала ее. Теперь она выпускает его руку из своей. Бедная мать облегченно вздыхает, и все невольно соглашаются с мнением самого Массе, когда он говорит:
— Да, это проще и безопаснее воздушного шара! Видели, как улетела птица? Точно летать для нее привычные дело. Я, право, не знаю, почему бы ей упасть, раз ее крылья раскрыты. Это настоящее чудо!
— Действительно, чудо! — повторил за ним Марсель Ардуэн. — Поверьте, не жалеть надо наших путешественников, — им можно позавидовать!
— Вам некому и незачем завидовать! — замечает доктор Ломон, указывая на заснувшую на руках отца Тотти. — Вот мне, несчастному холостяку, следовало бы подняться на аэроплане вместо Вебера. Он талантливый человек, а я, право, никому не нужен.
— Не нужен? Это неправда! — запротестовали все в один голос.
В самом деле, разделив с семьей Массе невзгоды кораблекрушений, плена, доктор сделался как бы членом семьи; почти каждому члену ее он спас жизнь в том или другом случае.
— Смотрите! — указал Массе на свою жену, которая снова почти лишилась чувств. — Что бы мы сделали
без вас? Нет, все к лучшему! Милая Мари, будь же мужественна, надейся! — продолжал он, поддерживая жену и уводя ее к дому. — Все кончится хорошо, поверь мне. Неужели ты сомневаешься, что такие смельчаки не добьются своего? Через какой-нибудь месяц они будут здесь вместе с Николь. То-то будет радость, восторги! Они не гонятся за славой, ты это слышала, они нисколько не рисуются, в них нет ни малейшего актерства. «Все на местах? С Богом?» Точно они отправляются в Медон и скоро вернутся. Да с такой машиной оно и не мудрено. Да, они неглупые малые!
— Это герои, — прошептала бедная мадам Массе, — но герои, безжалостные к своей матери!
Между тем «Эпиорнис» летел. Во второй раз он перелетел Сену. Правильным и уверенным движением он следует косвенному направлению на юго-восток. Огромный город сверкает под ним рядом светящихся точек, представляясь какой-то неясной массой. Едва можно различить Триумфальную Арку, Оперу, Собор Богоматери, кладбище Pиre Lachaise, в мирной тишине которого спит столько людей, которые тоже когда-то волновались. Еще миг, и Париж совсем исчезает во мраке. «Эпиорнис» летит все быстрее и быстрее, разрезая грудью и крыльями воздух. Воздух не оказывает никакого сопротивления полету и поддерживает птицу. Поднялся легкий северо-западный ветер, который позволяет аэроплану лететь с еще большей быстротой. Трудно сказать, сколько миль в час делает аэроплан, потому что нет никакого инструмента для измерения. Под ним бегут с головокружительной быстротой долины, горы, и в три часа утра перед путешественниками вырастают снеговой преградой Альпы. Чтобы перелететь через их вершины, надо подняться выше. «Эпиорнис» послушно поднимается по косвенному направлению. Вот они пронеслись над Швейцарией, с ее зелеными на утреннем солнце пастбищами, прозрачными озерами, белыми городами, приютившимися по склонам гор, ледниками и водопадами.
Вот и равнины Ломбардии. Пахарь уже идет за плугом, крестьянин вышел на работу, но никто не замечает гигантской птицы, парящей в воздухе. На такой высоте едва ли можно разглядеть ее очертания, и если даже ее заметят, то примут за орла или детскую игрушку, пущенную на произвол судьбы, и никто не подумает, что это великое научное открытие.
Анри и Вебер сменяют друг друга каждый час, делают они это вовсе не потому, что устают править машиной, а из простой любезности, чтобы доставить друг другу возможность любоваться действием машины, видеть, как «Эпиорнис» послушно поворачивает, делает эволюцию, меняет направление, поднимается и опускается, ускоряет и замедляет ход без малейшего толчка или сотрясения, с грацией и гибкостью настоящей птицы, реющей в небесной лазури. Чувствуется только легкое покачивание, напоминающее качку парусного судна под напором ветра; но наши путешественники все четверо бывалые моряки, морская болезнь не страшна, и эта умеренная килевая качка их не беспокоит.
— Ну, старина Ле Ген, — говорит Жерар, садясь рядом с отставным матросом, — что скажешь об этом кораблике? Я думаю, он не хуже тех, на которых ты когда-то учился своему ремеслу!
— Да я и не жалуюсь, мосье Жерар! — осторожно заметил Ле Ген.
— Еще бы мы стали жаловаться! Да мы тут как какие-то принцы, унесшиеся на седьмое небо! Черт возьми! Нам нечего бояться ни столкновений с другими судами, ни акул. Признайся, «Эпиорнис» лучше всех кораблей, на которых тебе доводилось служить?
— Не в обиду будет сказано, но в этом маленьком ящичке, который, что и говорить, делает честь мосье Анри, все-таки тесновато. Вот на «Карл-Мартел» было попросторнее.
— Я не нахожу, чтобы здесь было тесно. Или тебе пришла фантазия проплясать джиг?
— Гм! Гм! Частенько мы отплясывали, еще когда я был юнгой…
— То-то ты о себе воображал в то время! Как сейчас вижу, как ты фатовато переваливался с ноги на ногу…
— Что ж, были не хуже других!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
— Сын мой, мой первенец! Обещай мне, что будешь осторожен! Обещай же! И зачем вы родились такими любителями приключений? У других матерей дети всегда остаются с ними, зачем же мои дети не такие, как все?
— Мама, вы на себя клевещете! — говорит Жерар. — Вы сами не захотели бы иметь таких сыновей.
Однако пора; все встают, прощаются, четверо путешественников поднимаются по приставной лесенке в каюту и усаживаются: Анри и Вебер перед мотором, Ле Ген у руля, Жерар на узкой площадке, над каютой.
— Все на местах? — спрашивает Анри.
— Все! — отвечают ему три голоса.
— Ну, значит, с Богом!
Он нажимает одну рукоятку, потом другую, третью. Слышится звон пружины; посыпались искры; винт с шумом режет воздух. С шорохом раскрываются крылья. «Эпиорнис», подпрыгнув на своих стальных ногах, уверенным, величавым движением устремляется вверх, парит несколько минут на высоте пятнадцати-двадцати метров, потом, увлекаемый движением винта, бесшумно улетает, как парусная яхта, уносимая попутным ветром.
Гигантская птица с раскрытыми крыльями сливается уже с темной синевою усеянного звездами небесного свода. Она поднимается все выше и выше, летит, минует башню на Марсовом Поле, возвращается по направлению к Пасси, чтобы послать привет вилле Массе выстрелом из маленькой пушки. Затем, направившись к югу, она окончательно исчезает из виду.
Молча, с замирающим сердцем, стоят зрители, устремив взоры на облака. Они точно прикованы к земле. У всех одна и та же мысль, хотя они и не высказывают ее: ими овладевает непреодолимая уверенность в совершенстве новой машины. Аэроплан так прост по своей конструкции и так силен, что даже мадам Массе почти удивляется, почему это они относились к нему с таким недоверием. В первую минуту она схватила мужа за руку и крепко, до боли, сжала ее. Теперь она выпускает его руку из своей. Бедная мать облегченно вздыхает, и все невольно соглашаются с мнением самого Массе, когда он говорит:
— Да, это проще и безопаснее воздушного шара! Видели, как улетела птица? Точно летать для нее привычные дело. Я, право, не знаю, почему бы ей упасть, раз ее крылья раскрыты. Это настоящее чудо!
— Действительно, чудо! — повторил за ним Марсель Ардуэн. — Поверьте, не жалеть надо наших путешественников, — им можно позавидовать!
— Вам некому и незачем завидовать! — замечает доктор Ломон, указывая на заснувшую на руках отца Тотти. — Вот мне, несчастному холостяку, следовало бы подняться на аэроплане вместо Вебера. Он талантливый человек, а я, право, никому не нужен.
— Не нужен? Это неправда! — запротестовали все в один голос.
В самом деле, разделив с семьей Массе невзгоды кораблекрушений, плена, доктор сделался как бы членом семьи; почти каждому члену ее он спас жизнь в том или другом случае.
— Смотрите! — указал Массе на свою жену, которая снова почти лишилась чувств. — Что бы мы сделали
без вас? Нет, все к лучшему! Милая Мари, будь же мужественна, надейся! — продолжал он, поддерживая жену и уводя ее к дому. — Все кончится хорошо, поверь мне. Неужели ты сомневаешься, что такие смельчаки не добьются своего? Через какой-нибудь месяц они будут здесь вместе с Николь. То-то будет радость, восторги! Они не гонятся за славой, ты это слышала, они нисколько не рисуются, в них нет ни малейшего актерства. «Все на местах? С Богом?» Точно они отправляются в Медон и скоро вернутся. Да с такой машиной оно и не мудрено. Да, они неглупые малые!
— Это герои, — прошептала бедная мадам Массе, — но герои, безжалостные к своей матери!
Между тем «Эпиорнис» летел. Во второй раз он перелетел Сену. Правильным и уверенным движением он следует косвенному направлению на юго-восток. Огромный город сверкает под ним рядом светящихся точек, представляясь какой-то неясной массой. Едва можно различить Триумфальную Арку, Оперу, Собор Богоматери, кладбище Pиre Lachaise, в мирной тишине которого спит столько людей, которые тоже когда-то волновались. Еще миг, и Париж совсем исчезает во мраке. «Эпиорнис» летит все быстрее и быстрее, разрезая грудью и крыльями воздух. Воздух не оказывает никакого сопротивления полету и поддерживает птицу. Поднялся легкий северо-западный ветер, который позволяет аэроплану лететь с еще большей быстротой. Трудно сказать, сколько миль в час делает аэроплан, потому что нет никакого инструмента для измерения. Под ним бегут с головокружительной быстротой долины, горы, и в три часа утра перед путешественниками вырастают снеговой преградой Альпы. Чтобы перелететь через их вершины, надо подняться выше. «Эпиорнис» послушно поднимается по косвенному направлению. Вот они пронеслись над Швейцарией, с ее зелеными на утреннем солнце пастбищами, прозрачными озерами, белыми городами, приютившимися по склонам гор, ледниками и водопадами.
Вот и равнины Ломбардии. Пахарь уже идет за плугом, крестьянин вышел на работу, но никто не замечает гигантской птицы, парящей в воздухе. На такой высоте едва ли можно разглядеть ее очертания, и если даже ее заметят, то примут за орла или детскую игрушку, пущенную на произвол судьбы, и никто не подумает, что это великое научное открытие.
Анри и Вебер сменяют друг друга каждый час, делают они это вовсе не потому, что устают править машиной, а из простой любезности, чтобы доставить друг другу возможность любоваться действием машины, видеть, как «Эпиорнис» послушно поворачивает, делает эволюцию, меняет направление, поднимается и опускается, ускоряет и замедляет ход без малейшего толчка или сотрясения, с грацией и гибкостью настоящей птицы, реющей в небесной лазури. Чувствуется только легкое покачивание, напоминающее качку парусного судна под напором ветра; но наши путешественники все четверо бывалые моряки, морская болезнь не страшна, и эта умеренная килевая качка их не беспокоит.
— Ну, старина Ле Ген, — говорит Жерар, садясь рядом с отставным матросом, — что скажешь об этом кораблике? Я думаю, он не хуже тех, на которых ты когда-то учился своему ремеслу!
— Да я и не жалуюсь, мосье Жерар! — осторожно заметил Ле Ген.
— Еще бы мы стали жаловаться! Да мы тут как какие-то принцы, унесшиеся на седьмое небо! Черт возьми! Нам нечего бояться ни столкновений с другими судами, ни акул. Признайся, «Эпиорнис» лучше всех кораблей, на которых тебе доводилось служить?
— Не в обиду будет сказано, но в этом маленьком ящичке, который, что и говорить, делает честь мосье Анри, все-таки тесновато. Вот на «Карл-Мартел» было попросторнее.
— Я не нахожу, чтобы здесь было тесно. Или тебе пришла фантазия проплясать джиг?
— Гм! Гм! Частенько мы отплясывали, еще когда я был юнгой…
— То-то ты о себе воображал в то время! Как сейчас вижу, как ты фатовато переваливался с ноги на ногу…
— Что ж, были не хуже других!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46