Надежды нет!
Аталанте
Спасение в познанье.
Леонардо
На дне познанья горечь пораженья.
Когда ты молод, непременно ждёшь,
Что за углом разгадка всех загадок.
Когда ж зайдёшь за вожделенный угол,
То видишь не дорогу через хаос,
А спину любопытного юнца,
Что там стоит, откуда вышел ты.
Вот так мы ходим, как слепые мулы,
И вертим чью-то мельницу по кругу.
А кто-то сверху смотрит и смеётся.
Аталанте
Ты сдался, Леонардо?
Леонардо
Замолчи.
Взгляни наверх – ты видишь очи неба.
Я веровал, что стройный этот мир
Играет вековечные мотивы,
Скрывает ослепительные тайны.
И станет жизнь как песня и как розы.
Что бедствия от глупости людей.
Но мысль о той гармонии – лишь сказка
Вся эта жизнь – взбесившийся скакун.
Аталанте
Ты сдался, Леонардо?
Зороастро
Нет… он струсил…
Но это поправимо.
Леонардо
Да… Уйди…
Зороастро и Аталанте уходят.
Леонардо
(один)
Тогда она звалася Моной Лизой.
Зачем ты мне принилась, жизнь моя?..
* * *
…Вы заметили – я не рассказываю о своей жизни с момента рождения, о родителях, о пейзажах городов и селений, о своей трудовой деятельности.
Потому что для этой вещи всё это не имеет значения. Почему так – не знаю. Но это так.
Я пишу только то, что имеет значение, и боюсь отвлечься.
Пьесу “Дорога через хаос” про Леонардо да Винчи я писал в отпуске. Потом взял отпуск за свой счёт. Потом уволился с завода. Это был уже другой завод, не АТЭ-1, а маленький и слегка халтурный.
Потом мы проели всё, что у нас было, и жрать стало нечего. Потом Княгиня ушла к администратору театра. Я видел его. Быстрый и ласковый, ласковый и быстрый. Настоящий пробивной мужчина. Княгиня поступила на работу и стала курить. По вечерам они играют в домино и лото. Княгиня забеременела. Я бросил пьесу и вернулся на завод. Жизнь наладилась. Я перестал летать.
– …Слетаем? – сказал Илларион.
– Куда? – испугался я.
– За бутылкой.
– Я разучился.
– Пить?
– Летать.
– Нет, всё-таки нельзя, – говорит Илларион. – Ползи домой.
– А ты?
– Я тебе из компании позвоню.
Я приполз домой. Солнце закатывалось над Адриатическим морем.
Почему над Адриатическим? Не знаю. Вспомнил – Якушев мне рассказал.
Якушев мне рассказал:
…Общество живописи “Ослиный хвост” возникло так. Может быть, не все знают. Привязали ослу к хвосту кисть. Подставили палитру. Осёл помахал хвостом по палитре, потом по холсту. Получилась пёстрая мазня. Картину назвали “И солнце закатилось над Адриатическим морем”. Выставили. Картина имела успех. Потом долго смеялись. Но это уже ничего не могло изменить.
Оказалось, что, подчёркиваю, любое случайное сочетание красок на человека с воображением может произвести впечатление. Оказалось, что любой элемент живописи – линия, пятно, цвет и прочее могут производить впечатление независимо от предметов, которые они должны воспроизводить.
Я не знаю, как вам, но мне почему-то кажется, что Леонардо, который советовал отыскивать сюжеты картин, вглядываясь в пятна плесени на старых стенах, и Эйзенштейн, который после своих теорий монтажа понял, что монтируется всё, – мне кажется, что они не глупей тех эстетиков, которые велят так не думать.
…Если картину можно рассказать, значит, она не до конца картина. Потому что колорит не расскажешь. Колорит – это музыка приёмов. А как расскажешь музыку? Можно только подогреть интерес к встрече с ней.
…Иван Грозный убил сына. Репин написал об этом картину. Умирающий сын одет в розовый кафтан и зелёные сапоги. Если бы он был одет в зелёный кафтан и розовые сапоги – ничего бы не изменилось. Просто в этот день он был бы одет по-другому. А какая разница?
А если боярыню Морозову переодеть в оранжевое платье, то будет другая картина. Потому что у картины будет другая музыка. Потому что Репин не до конца музыкант, а Суриков – до конца.
…Музыкой приёмов мы изображаем видимый мир, но видимый мир можно изобразить и без музыки приёмов. Это может сделать фото. Но такое фото не искусство. Потому что у него один приём – выбор факта. Но сам факт изображён не музыкой приёмов.
А для чего она нужна, музыка приёмов?
Чтобы научиться летать.
Сами приёмы – ничто. Они просто следы полёта или имитация его.
Если художник летал, то это передаётся рано или поздно. Если имитировал полёт, то и это передаётся.
А как же осёл, который намахал картину хвостом? Ведь в ней были одни лишь приёмы, сваленные в кучу. Ведь это противоречит тому, что приёмы – это следы полёта.
Не противоречит.
Осёл намахал не картину, а плесень на стене. У плесени на стене тоже нет задачи взлететь, но она может породить полёт, если в тебе есть нечто от Леонардо.
Плесень – это хаос приёмов. Но хаос в музыке тоже приём, если он помогает полёту.
– …Теперь тебе пора прикоснуться к Рембрандту, – сказал Якушев. – И не спорь с эстетиками. Гений всегда что-нибудь добывает, а эстетика потом учит добывать то же самое.
– Значит, эстетика не нужна? – спрашиваю я.
А я к тому времени прочёл эстетику – шесть томов отрывков избранных эстетиков. Мне Илларион подписку устроил. Как раз начался книжный бум. Книжный бум – это когда книги не покупают, а вкладывают в них деньги в надежде на то, что бумаги всегда будет мало и их не переиздадут. И ещё покупают престиж. Но не престиж культурного человека, а тоже престиж богатого. Старые картины не укупишь, да и как узнаешь, кто из нынешних художников станет классиком, а издательство знает, кого издавать. В барахле, коврах и хрустале наступило разочарование. О мебели и автомобиле и говорить нечего – каждый год новый образец. А книги чем старше, тем дороже. Даже захудалые.
– Илларион, как же тебе удалось подписку достать на эстетику?
– Шофёр у меня есть знакомый, в театре работает. Сестра его жены в Будапеште живёт, за венгра вышла, а его дядя здесь в торгпредстве работает, и у него в книжном магазине завотделом знакомая.
Ну, получил я эстетику. Читаю.
Якушев сказал:
– Если эстетика хочет быть наукой, она должна не картины изучать или книги, а создавать теорию творчества и теорию впечатлений. То есть изучать художника и зрителя. А картина – это посредник. Как можно деньги изучать, если не знаешь, как их зарабатывают и как тратят? И к художнику уже начали подступаться, даже наука появилась “эвристика”, от слова “эврика”–“нашёл”.
– Это Архимед в ванной крикнул, – говорю я.
– Да, в ванной, – говорит Якушев. – А зритель – это ещё терра инкогнита.
– Неизвестная земля, – говорю я.
– Затормози, – говорит Якушев. – Хватит книжки читать. Приглядись к Рембрандту, а потом иди на улицу.
– А чего я там потерял?
– Себя, – сказал Якушев. – Себя.
…Потому что как слёзы вызывают слёзы, а смех – смех, следы полёта одного человека помогают взлететь другому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30