..
Спустя какое-то время Волков стал различать стоявших вокруг людей, и неясные глухие звуки начали превращаться в голос Гервасия Васильевича, который говорил:
– Ну вот и прекрасно. Вот как хорошо... Вот и все... Поглубже, поглубже турундочку... Отлично. Еще одну... И еще. Вот и чудесно... И пульс у тебя прекрасный... Ах ты, Дима, Дима, Дима! Ну полежи, отдохни. Все, все... Перевязывайте, Сафар Алиевич. Легкую, рыхлую повязку. И отток будет лучше...
Гервасий Васильевич медленно стянул с лица маску, и она повисла у него на шее, все еще сохраняя форму его подбородка.
Волков лежал обессиленный и опустошенный, но какая-то неясная тревога мелкой дрожью билась в его сердце и не давала покоя. Он не понимал, чем вызвана эта тревога. Ему казалось, что он о чем-то забыл и, если не вспомнит сейчас же, произойдет ужасное, непоправимое...
– Ну вот, – сказал Гервасий Васильевич. – Поедем-ка мы, брат Дима, с тобой в палату. Хватит с нас операционной...
И тогда Волков вспомнил и закричал срывающимся голосом:
– Забыли!.. Забыли... Зашить забыли!
Все остановились, словно с размаху наткнулись на невидимую стену.
– Зашить... Зашить забыли... – хриплым шепотом повторил Волков.
Гервасий Васильевич наклонился над ним, погладил его по мокрому лицу и сказал:
– Гнойные раны не зашивают. Поедем в палату...
Перевязки, перевязки... Каждый день перевязки. Каждый день большой шприц внутривенно, маленькие – внутримышечно. Почти совсем температура упала. Правда, нет-нет да и подскочит с вечера, зато наутро ее опять как не бывало... И спать теперь Волков научился без всяких помогающих лекарств.
Гервасий Васильевич нарадоваться не мог. Спустя неделю после операции Гервасий Васильевич переехал домой. Вернее, ночевать стал дома, а не в палате у Волкова. А так все свободное время с Волковым проводил. То виноград принесет и просит его съесть обязательно... Дескать, глюкоза или там Кенжетай обидится, а на Востоке стариков обижать не принято. То книжку какую-нибудь притащит, то Хамраева приведет и оставит его в палате часа на два. А три дня назад, в операционный день, забежал к Волкову на секундочку, сунул ему в руку странный, извилистый, жесткий предметик и сказал:
– Вот, брат Дима, посмотри, какую дрянь человек в почке таскал! Самый настоящий почечный камень. Бери, брат, не бойся! Он чистенький...
Дней через пятнадцать Волков выпростал ноги из-под одеяла, осторожно приподнялся на правом локте и, оберегая левую руку, впервые за месяц сел. Посидел немного, покачался, как китайский болванчик, протянул руку, стащил со спинки кровати мышиный халат с шалевым воротником, натянул себе на плечи. И устал чрезвычайно...
Вошла старуха нянечка, позвякивая чистыми утками.
Волков отдышался и рукой на нее замахал:
– Все! Все! Не нужно. Я теперь сам ходить буду.
– Как же... Будешь!.. – недоверчиво протянула нянечка и с интересом посмотрела на Волкова.
– Пожалуйста. – Волков встал и, сдерживая дрожь во всем теле, сделал несколько шагов к двери.
Нянечка поставила утки, подхватила его под руку и спросила:
– А Гервасий Васильевич чего скажет?
Не отвечая, Волков вышел в коридор.
– Где? – спросил он нянечку.
– Чего?
– Ну это...
– А... Дак вот, напротив! Гляди-ко...
– Спасибо.
– Идем, идем, – строго сказала нянечка. – Я постерегу тебя.
– Еще чего, – покраснел Волков.
– Ты мне не кавалерствуй! – разозлилась старуха. – Подумаешь, прынц какой! Все могут, а ему прискорбно, гляди-ко! Иди давай...
Довела Волкова до двери уборной и верно осталась его сторожить.
– И запираться не смей, ни в коем разе! Худо станет – не до сраму будет! – крикнула ему в дверь нянечка.
Стало действительно худо. Волков постоял в уборной и, чувствуя, что сейчас начнет падать, привалился плечом к стене. Голова у него кружилась, и весь он покрылся холодным, липким потом.
– Ты чего там? – тревожно спросила из-за двери нянечка.
Волков с усилием оторвался от стены и открыл дверь.
– Ничего... Порядок...
Нянечка увидела его побелевшее влажное лицо, взяла его правую руку, вскинула себе на плечи и, поддерживая за спину, повела Волкова в палату, презрительно приговаривая:
– Смотри, «порядок»! Краше в гроб кладут... Иди, иди, бегун! Самостоятельные все какие, гляди-ко... Гервасий Васильевич узнает – ужо тебе мало не будет. Он те даст... Вовек не захочешь вскакивать!..
Вскоре в палату вошел хмурый Гервасий Васильевич. За ним протиснулся Хамраев и с порога заявил Волкову:
– Сейчас мы будем хлебать компот по всем правилам!
Гервасий Васильевич укоризненно посмотрел на Хамраева и сел на кровать Волкова.
– Больше чтобы не было никаких самостоятельных походов. Никаких! Вставать с постели категорически запрещаю. Абсолютный покой – основа выздоровления...
Гервасий Васильевич чуть было не сказал «основа спасения», но вовремя удержался.
– Ах злодей старушечка! – усмехнулся Волков.
– Кремень старушечка! – сказал Хамраев. – Это дежурная сестричка ваши пируэты видела...
Волков посмотрел на Гервасия Васильевича, и ему вдруг захотелось прижаться лицом к его руке – сильной, сухой, стариковской руке. Но он не шевельнулся, а только бормотнул:
– Я думал, на поправку дело пошло.
– И нам так хочется думать, – осторожно сказал Гер-васий Васильевич. – Но сейчас, как никогда, нужно быть дисциплинированным. Пожалуйста, Дима, не делай этого больше...
– Хорошо, Гервасий Васильевич. Не буду. Мне и самому-то неважно было...
– Я думаю!.. – вздохнул Гервасий Васильевич. – Удивительно, что ты еще не брякнулся где-нибудь...
– Старушка плечико подставила, – подмигнул Хамраев Волкову.
Гервасий Васильевич встал.
– Я оставляю тебе Сарвара Искандеровича, – сказал он. – А ты ни на секунду не забывай, что товарищ Хамраев один из отцов города, так сказать, член его правительства. И наверное, каждое свое посещение частного лица он расценивает как хождение в народ. Так что постарайся, брат Дима, чтобы он ушел от тебя обогащенным, прикоснувшимся к истокам народной мудрости. Расскажи ему что-нибудь про цирк... По-моему, это единственное, в чем он ни черта не смыслит.
– Ну и злыдня вы, мэтр! – всплеснул руками Хамраев.
– Страшный человек, – подтвердил Волков.
Гервасий Васильевич шел по больничному коридору и думал о Волкове.
«Я не хочу его потерять, – думал Гервасий Васильевич. – Я и так потерял многое. Мне поздно что-либо приобретать, но терять я тоже не имею права. Я был бы ему хорошим отцом. Ему же нужны родители... Родители всем нужны. Тогда я, наверное, не умел быть хорошим родителем».
Когда-то он растерял всех своих раненых. Он радовался тому, что они уходят от него здоровыми и невредимыми. И вместе с каждым раненым уходил кусок жизни самого Гервасия Васильевича. Но тогда казалось, что жизнь его никогда не кончится, и ему не приходилось жалеть эти кусочки самого себя, которые уносили спасенные им люди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Спустя какое-то время Волков стал различать стоявших вокруг людей, и неясные глухие звуки начали превращаться в голос Гервасия Васильевича, который говорил:
– Ну вот и прекрасно. Вот как хорошо... Вот и все... Поглубже, поглубже турундочку... Отлично. Еще одну... И еще. Вот и чудесно... И пульс у тебя прекрасный... Ах ты, Дима, Дима, Дима! Ну полежи, отдохни. Все, все... Перевязывайте, Сафар Алиевич. Легкую, рыхлую повязку. И отток будет лучше...
Гервасий Васильевич медленно стянул с лица маску, и она повисла у него на шее, все еще сохраняя форму его подбородка.
Волков лежал обессиленный и опустошенный, но какая-то неясная тревога мелкой дрожью билась в его сердце и не давала покоя. Он не понимал, чем вызвана эта тревога. Ему казалось, что он о чем-то забыл и, если не вспомнит сейчас же, произойдет ужасное, непоправимое...
– Ну вот, – сказал Гервасий Васильевич. – Поедем-ка мы, брат Дима, с тобой в палату. Хватит с нас операционной...
И тогда Волков вспомнил и закричал срывающимся голосом:
– Забыли!.. Забыли... Зашить забыли!
Все остановились, словно с размаху наткнулись на невидимую стену.
– Зашить... Зашить забыли... – хриплым шепотом повторил Волков.
Гервасий Васильевич наклонился над ним, погладил его по мокрому лицу и сказал:
– Гнойные раны не зашивают. Поедем в палату...
Перевязки, перевязки... Каждый день перевязки. Каждый день большой шприц внутривенно, маленькие – внутримышечно. Почти совсем температура упала. Правда, нет-нет да и подскочит с вечера, зато наутро ее опять как не бывало... И спать теперь Волков научился без всяких помогающих лекарств.
Гервасий Васильевич нарадоваться не мог. Спустя неделю после операции Гервасий Васильевич переехал домой. Вернее, ночевать стал дома, а не в палате у Волкова. А так все свободное время с Волковым проводил. То виноград принесет и просит его съесть обязательно... Дескать, глюкоза или там Кенжетай обидится, а на Востоке стариков обижать не принято. То книжку какую-нибудь притащит, то Хамраева приведет и оставит его в палате часа на два. А три дня назад, в операционный день, забежал к Волкову на секундочку, сунул ему в руку странный, извилистый, жесткий предметик и сказал:
– Вот, брат Дима, посмотри, какую дрянь человек в почке таскал! Самый настоящий почечный камень. Бери, брат, не бойся! Он чистенький...
Дней через пятнадцать Волков выпростал ноги из-под одеяла, осторожно приподнялся на правом локте и, оберегая левую руку, впервые за месяц сел. Посидел немного, покачался, как китайский болванчик, протянул руку, стащил со спинки кровати мышиный халат с шалевым воротником, натянул себе на плечи. И устал чрезвычайно...
Вошла старуха нянечка, позвякивая чистыми утками.
Волков отдышался и рукой на нее замахал:
– Все! Все! Не нужно. Я теперь сам ходить буду.
– Как же... Будешь!.. – недоверчиво протянула нянечка и с интересом посмотрела на Волкова.
– Пожалуйста. – Волков встал и, сдерживая дрожь во всем теле, сделал несколько шагов к двери.
Нянечка поставила утки, подхватила его под руку и спросила:
– А Гервасий Васильевич чего скажет?
Не отвечая, Волков вышел в коридор.
– Где? – спросил он нянечку.
– Чего?
– Ну это...
– А... Дак вот, напротив! Гляди-ко...
– Спасибо.
– Идем, идем, – строго сказала нянечка. – Я постерегу тебя.
– Еще чего, – покраснел Волков.
– Ты мне не кавалерствуй! – разозлилась старуха. – Подумаешь, прынц какой! Все могут, а ему прискорбно, гляди-ко! Иди давай...
Довела Волкова до двери уборной и верно осталась его сторожить.
– И запираться не смей, ни в коем разе! Худо станет – не до сраму будет! – крикнула ему в дверь нянечка.
Стало действительно худо. Волков постоял в уборной и, чувствуя, что сейчас начнет падать, привалился плечом к стене. Голова у него кружилась, и весь он покрылся холодным, липким потом.
– Ты чего там? – тревожно спросила из-за двери нянечка.
Волков с усилием оторвался от стены и открыл дверь.
– Ничего... Порядок...
Нянечка увидела его побелевшее влажное лицо, взяла его правую руку, вскинула себе на плечи и, поддерживая за спину, повела Волкова в палату, презрительно приговаривая:
– Смотри, «порядок»! Краше в гроб кладут... Иди, иди, бегун! Самостоятельные все какие, гляди-ко... Гервасий Васильевич узнает – ужо тебе мало не будет. Он те даст... Вовек не захочешь вскакивать!..
Вскоре в палату вошел хмурый Гервасий Васильевич. За ним протиснулся Хамраев и с порога заявил Волкову:
– Сейчас мы будем хлебать компот по всем правилам!
Гервасий Васильевич укоризненно посмотрел на Хамраева и сел на кровать Волкова.
– Больше чтобы не было никаких самостоятельных походов. Никаких! Вставать с постели категорически запрещаю. Абсолютный покой – основа выздоровления...
Гервасий Васильевич чуть было не сказал «основа спасения», но вовремя удержался.
– Ах злодей старушечка! – усмехнулся Волков.
– Кремень старушечка! – сказал Хамраев. – Это дежурная сестричка ваши пируэты видела...
Волков посмотрел на Гервасия Васильевича, и ему вдруг захотелось прижаться лицом к его руке – сильной, сухой, стариковской руке. Но он не шевельнулся, а только бормотнул:
– Я думал, на поправку дело пошло.
– И нам так хочется думать, – осторожно сказал Гер-васий Васильевич. – Но сейчас, как никогда, нужно быть дисциплинированным. Пожалуйста, Дима, не делай этого больше...
– Хорошо, Гервасий Васильевич. Не буду. Мне и самому-то неважно было...
– Я думаю!.. – вздохнул Гервасий Васильевич. – Удивительно, что ты еще не брякнулся где-нибудь...
– Старушка плечико подставила, – подмигнул Хамраев Волкову.
Гервасий Васильевич встал.
– Я оставляю тебе Сарвара Искандеровича, – сказал он. – А ты ни на секунду не забывай, что товарищ Хамраев один из отцов города, так сказать, член его правительства. И наверное, каждое свое посещение частного лица он расценивает как хождение в народ. Так что постарайся, брат Дима, чтобы он ушел от тебя обогащенным, прикоснувшимся к истокам народной мудрости. Расскажи ему что-нибудь про цирк... По-моему, это единственное, в чем он ни черта не смыслит.
– Ну и злыдня вы, мэтр! – всплеснул руками Хамраев.
– Страшный человек, – подтвердил Волков.
Гервасий Васильевич шел по больничному коридору и думал о Волкове.
«Я не хочу его потерять, – думал Гервасий Васильевич. – Я и так потерял многое. Мне поздно что-либо приобретать, но терять я тоже не имею права. Я был бы ему хорошим отцом. Ему же нужны родители... Родители всем нужны. Тогда я, наверное, не умел быть хорошим родителем».
Когда-то он растерял всех своих раненых. Он радовался тому, что они уходят от него здоровыми и невредимыми. И вместе с каждым раненым уходил кусок жизни самого Гервасия Васильевича. Но тогда казалось, что жизнь его никогда не кончится, и ему не приходилось жалеть эти кусочки самого себя, которые уносили спасенные им люди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25