Он снимал со стены трубу, облизывал медный мундштук и, скосив глаза на Волкова, играл ему арии из оперетты «Роз-Мари». Негромкий чистый звук трубы плыл по уснувшему цирку, и Волков каждый раз пытался представить, как ведут себя звери, слушая Володину трубу. Наверное, лошади нервно переступают тонкими передними ногами, а дремлющие тигры осторожно открывают глаза...
О фронте Гречинский никогда не говорил. Даже когда в цирке среди «старичков» вдруг заходил разговор о войне и кто-нибудь вспоминал, что в сорок четвертом он был там-то, на таком-то направлении, в такой-то армии, Володя молчал.
Только однажды Волков услышал от Володи о том, что он воевал под Ржевом. Это было так: Волков случайно встретил Гречинского в Москве. Володя был в отпуске, Волков проездом. Они обрадовались друг другу закатились в «Национал ь», поужинали, и Гречинский уговорил Волкова поехать к нему ночевать. Когда они вышли из ресторана, было уже половина второго. Они добрели пешком до Пушкинской площади и целый час простояли в очереди на такси. В последний момент, когда Гречинский и Волков уже садились в машину, к началу очереди подошел какой-то пьяный на протезе. Он вломился на переднее сиденье и потребовал, чтобы его везли к «Соколу». Гречинский жил у «Сокола», и поэтому с пьяным никто не стал спорить.
Машина тронулась. Пьяный сразу же повернулся к Волкову и Гречинскому и стал осыпать их отборной руганью. Он кричал, что потерял ногу вот за таких стиляг и пижонов, что он, если захочет, выбросит их из такси и ему за это ничего не будет, потому что он кровь проливал в то время, когда они где-то отсиживались. Он кричал, что на все имеет право – он воевал вот этими руками. Москву спасал...
– Заткнись, – сказал ему Волков.
И тогда пьяный стал уже совсем отвратительно грязно ругать Волкова и Гречинского. Молоденький шофер такси пугливо посматривал на инвалида.
– Остановите машину, – не выдержал Волков.
– Дима, выкини его к чертовой матери, – спокойно сказал Гречинский.
Шофер притормозил.
– Вы что, с ума сошли?! – закричал пьяный. – Я же на протезе! Куда я пойду? Не трогайте меня!..
Волкова трясло от омерзения и злости. Он вышел из машины и рывком открыл переднюю дверцу.
– Вылезай, – хрипло сказал Волков.
– Да что вы, ребята!.. Ну нажрался я... Нажрался! Что, думаешь, с радости? – И пьяный заплакал.
Волков захлопнул дверцу, сел рядом с Гречинским и сказал пьяному:
– Еще одно слово – и вылетишь. Понял?
Пьяный промолчал.
– Поехали, – сказал Волков.
Как только машина тронулась, пьяный нагло расхохотался.
– Что, съели?! Кто меня тронет, тот два часа не проживет!.. Я ногу потерял, я за Россию кровь пролил, а ты, ты что видел?! – И он повернулся к Гречинскому.
Володя рванулся к пьяному, сгреб его за воротник и бешено крикнул ему в лицо:
– Заткнись, сволочь! Ты один всю Россию спас?! Кроме тебя, никого там не было?! Двадцати миллионов мертвых не было? Гад!!!
Гречинский выпустил пьяного, откинулся на сиденье и пробормотал:
– Ах сука какая!.. Ах сука...
– Попался бы ты мне подо Ржевом, – плаксиво сказал пьяный.
– Подо Ржевом я бы с тобой вообще не разговаривал, – сказал Гречинский. – Да и ты бы там помалкивал...
Уже потом, дома, под утро, Володя посмотрел на Волкова красными от бессонницы глазами и сказал:
– Димка, а я ведь руку-то потерял подо Ржевом...
В этот день после вечернего обхода Гервасий Васильевич ненадолго сходил домой. Он вернулся, держа в руках большую тарелку с виноградом, а под мышкой старый потрепанный томик.
Он поставил перед Волковым виноград и сказал:
– Тебе Кенжетай кланяется. Помнишь, я тебе про него рассказывал? Он говорит, что видел тебя в цирке и ему очень понравилось, как ты танцевал на канате...
– Это был не я, – улыбнулся Волков. – Это Артемьев...
– Я знаю, – сказал Гервасий Васильевич. – Мне просто не хотелось его огорчать. Мне кажется, что он запомнил только танцы на канате, а так как я ему про тебя поведал, то он хочет, чтобы это был обязательно ты... Ничего не имеешь против?
– Пожалуйста, – ответил Волков.
Он попытался осторожно повернуться на бок и вдруг почувствовал, как в больной руке что-то булькнуло. Словно в пустой наполовину бутылке плеснулась жидкость. Он легонько шевельнул левой рукой и вместе с острой болью опять услышал бульканье.
– Лопай виноград, – сказал Гервасий Васильевич. – Это глюкоза, а в твоем состоянии она сурово необходима.
– Мне уже сегодня делали ее внутривенно...
– Очень хорошо. От глюкозы еще никто не умер.
Волков опять шевельнул рукой, прислушался к бульканью под локтем и спросил:
– Я не открою новую страницу медицины, если все-таки умру от глюкозы?
Гервасий Васильевич поморщился. Он стоял у окна и перелистывал томик.
– Не болтай, ради Бога. Лучше послушай, брат Дима, грандиозные строки:
Вагоны шли привычной линией,
Подрагивали и скрипели,
Молчали желтые и синие,
В зеленых плакали и пели.
Гервасий Васильевич глубоко вздохнул, снял очки и положил книгу на подоконник.
– Вот как, Дима... «Молчали желтые и синие, в зеленых плакали и пели...» Черт знает какая силища!
Волков облизнул пересохшие губы и продолжил:
Вставали сонные за стеклами
И обводили ровным взглядом
Платформу, сад с кустами блеклыми,
Ее, жандарма с нею рядом...
Гервасий Васильевич посмотрел на Волкова, взял книгу и снова стал листать страницы, приговаривая:
– «Молчали желтые и синие, в зеленых плакали и пели...» Женись, Дима... Обязательно женись. И заведи кучу детей...
– Поздно мне, – сказал Волков.
– Ерунда, – отмахнулся Гервасий Васильевич. – Нарожаешь детей, привезешь их сюда, я тебе их тут пасти буду...
– Поздно мне, – повторил Волков.
– Глупости! – возмутился Гервасий Васильевич. – Жить никогда не поздно. Знать, что ты кому-то необходим, никогда не поздно... Одиночество – это эгоизм. Чистейшей воды эгоизм... Ты, Волков, эгоист...
– А вы?
– И я. Я тоже эгоист. Мне даже об этом на днях сказали. Некто мой друг Хамраев. Правда, он воспользовался дневниками Жюля Ренара, но от этого я не почувствовал себя лучше...
– Кто такой Жюль Ренар?
– Удивительного мужества человек. Современник Ростана, Гонкуров, Золя... Писатель. Ты не читал «Рыжика»?
– Нет. – Волков снова шевельнул левой рукой и снова услышал, как в локте плеснулась жидкость.
Гервасий Васильевич увидел движение Волкова и спросил:
– Ты зачем шевелишь левой рукой? Не нужно этого делать...
– Гервасий Васильевич, – сказал Волков, – вы знаете, у меня в руке что-то булькает.
– Ну да?
– Точно. Что-то булькает и переливается. Такое впечатление, будто у меня к локтю грелка привязана.
Гервасий Васильевич отложил книгу и подошел к Волкову.
– Давай посмотрим, что там у тебя булькает и переливается. – Он долго и осторожно осматривал левую руку Волкова и наконец сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
О фронте Гречинский никогда не говорил. Даже когда в цирке среди «старичков» вдруг заходил разговор о войне и кто-нибудь вспоминал, что в сорок четвертом он был там-то, на таком-то направлении, в такой-то армии, Володя молчал.
Только однажды Волков услышал от Володи о том, что он воевал под Ржевом. Это было так: Волков случайно встретил Гречинского в Москве. Володя был в отпуске, Волков проездом. Они обрадовались друг другу закатились в «Национал ь», поужинали, и Гречинский уговорил Волкова поехать к нему ночевать. Когда они вышли из ресторана, было уже половина второго. Они добрели пешком до Пушкинской площади и целый час простояли в очереди на такси. В последний момент, когда Гречинский и Волков уже садились в машину, к началу очереди подошел какой-то пьяный на протезе. Он вломился на переднее сиденье и потребовал, чтобы его везли к «Соколу». Гречинский жил у «Сокола», и поэтому с пьяным никто не стал спорить.
Машина тронулась. Пьяный сразу же повернулся к Волкову и Гречинскому и стал осыпать их отборной руганью. Он кричал, что потерял ногу вот за таких стиляг и пижонов, что он, если захочет, выбросит их из такси и ему за это ничего не будет, потому что он кровь проливал в то время, когда они где-то отсиживались. Он кричал, что на все имеет право – он воевал вот этими руками. Москву спасал...
– Заткнись, – сказал ему Волков.
И тогда пьяный стал уже совсем отвратительно грязно ругать Волкова и Гречинского. Молоденький шофер такси пугливо посматривал на инвалида.
– Остановите машину, – не выдержал Волков.
– Дима, выкини его к чертовой матери, – спокойно сказал Гречинский.
Шофер притормозил.
– Вы что, с ума сошли?! – закричал пьяный. – Я же на протезе! Куда я пойду? Не трогайте меня!..
Волкова трясло от омерзения и злости. Он вышел из машины и рывком открыл переднюю дверцу.
– Вылезай, – хрипло сказал Волков.
– Да что вы, ребята!.. Ну нажрался я... Нажрался! Что, думаешь, с радости? – И пьяный заплакал.
Волков захлопнул дверцу, сел рядом с Гречинским и сказал пьяному:
– Еще одно слово – и вылетишь. Понял?
Пьяный промолчал.
– Поехали, – сказал Волков.
Как только машина тронулась, пьяный нагло расхохотался.
– Что, съели?! Кто меня тронет, тот два часа не проживет!.. Я ногу потерял, я за Россию кровь пролил, а ты, ты что видел?! – И он повернулся к Гречинскому.
Володя рванулся к пьяному, сгреб его за воротник и бешено крикнул ему в лицо:
– Заткнись, сволочь! Ты один всю Россию спас?! Кроме тебя, никого там не было?! Двадцати миллионов мертвых не было? Гад!!!
Гречинский выпустил пьяного, откинулся на сиденье и пробормотал:
– Ах сука какая!.. Ах сука...
– Попался бы ты мне подо Ржевом, – плаксиво сказал пьяный.
– Подо Ржевом я бы с тобой вообще не разговаривал, – сказал Гречинский. – Да и ты бы там помалкивал...
Уже потом, дома, под утро, Володя посмотрел на Волкова красными от бессонницы глазами и сказал:
– Димка, а я ведь руку-то потерял подо Ржевом...
В этот день после вечернего обхода Гервасий Васильевич ненадолго сходил домой. Он вернулся, держа в руках большую тарелку с виноградом, а под мышкой старый потрепанный томик.
Он поставил перед Волковым виноград и сказал:
– Тебе Кенжетай кланяется. Помнишь, я тебе про него рассказывал? Он говорит, что видел тебя в цирке и ему очень понравилось, как ты танцевал на канате...
– Это был не я, – улыбнулся Волков. – Это Артемьев...
– Я знаю, – сказал Гервасий Васильевич. – Мне просто не хотелось его огорчать. Мне кажется, что он запомнил только танцы на канате, а так как я ему про тебя поведал, то он хочет, чтобы это был обязательно ты... Ничего не имеешь против?
– Пожалуйста, – ответил Волков.
Он попытался осторожно повернуться на бок и вдруг почувствовал, как в больной руке что-то булькнуло. Словно в пустой наполовину бутылке плеснулась жидкость. Он легонько шевельнул левой рукой и вместе с острой болью опять услышал бульканье.
– Лопай виноград, – сказал Гервасий Васильевич. – Это глюкоза, а в твоем состоянии она сурово необходима.
– Мне уже сегодня делали ее внутривенно...
– Очень хорошо. От глюкозы еще никто не умер.
Волков опять шевельнул рукой, прислушался к бульканью под локтем и спросил:
– Я не открою новую страницу медицины, если все-таки умру от глюкозы?
Гервасий Васильевич поморщился. Он стоял у окна и перелистывал томик.
– Не болтай, ради Бога. Лучше послушай, брат Дима, грандиозные строки:
Вагоны шли привычной линией,
Подрагивали и скрипели,
Молчали желтые и синие,
В зеленых плакали и пели.
Гервасий Васильевич глубоко вздохнул, снял очки и положил книгу на подоконник.
– Вот как, Дима... «Молчали желтые и синие, в зеленых плакали и пели...» Черт знает какая силища!
Волков облизнул пересохшие губы и продолжил:
Вставали сонные за стеклами
И обводили ровным взглядом
Платформу, сад с кустами блеклыми,
Ее, жандарма с нею рядом...
Гервасий Васильевич посмотрел на Волкова, взял книгу и снова стал листать страницы, приговаривая:
– «Молчали желтые и синие, в зеленых плакали и пели...» Женись, Дима... Обязательно женись. И заведи кучу детей...
– Поздно мне, – сказал Волков.
– Ерунда, – отмахнулся Гервасий Васильевич. – Нарожаешь детей, привезешь их сюда, я тебе их тут пасти буду...
– Поздно мне, – повторил Волков.
– Глупости! – возмутился Гервасий Васильевич. – Жить никогда не поздно. Знать, что ты кому-то необходим, никогда не поздно... Одиночество – это эгоизм. Чистейшей воды эгоизм... Ты, Волков, эгоист...
– А вы?
– И я. Я тоже эгоист. Мне даже об этом на днях сказали. Некто мой друг Хамраев. Правда, он воспользовался дневниками Жюля Ренара, но от этого я не почувствовал себя лучше...
– Кто такой Жюль Ренар?
– Удивительного мужества человек. Современник Ростана, Гонкуров, Золя... Писатель. Ты не читал «Рыжика»?
– Нет. – Волков снова шевельнул левой рукой и снова услышал, как в локте плеснулась жидкость.
Гервасий Васильевич увидел движение Волкова и спросил:
– Ты зачем шевелишь левой рукой? Не нужно этого делать...
– Гервасий Васильевич, – сказал Волков, – вы знаете, у меня в руке что-то булькает.
– Ну да?
– Точно. Что-то булькает и переливается. Такое впечатление, будто у меня к локтю грелка привязана.
Гервасий Васильевич отложил книгу и подошел к Волкову.
– Давай посмотрим, что там у тебя булькает и переливается. – Он долго и осторожно осматривал левую руку Волкова и наконец сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25