Неплохо потренировались, верно? И не нужно слов благодарности. Я же знаю, они у вас в сердце. А я только выполняю свой долг. Так что благодарить меня не за что. Вы теперь поняли, как нужно ложиться после команды «отбой»? Спите спокойно. И пусть вам приснится что-нибудь вкусное...
Ну, прямо инквизитор какой-то! Чеботарь ему это запомнит!
* * *
Кацуба живет в каптерке, среди стеллажей с чистым нательным бельем, сапогами, шинелями, гимнастерками. Стол, стул и обычная курсантская железная койка. Висят танкистский китель Кацубы с гвардейским значком и фуражечка с черным околышем. Чистенько, как в девичьей светелке.
За столом сидит Кацуба в нижней рубашке, в галифе и тапочках на босу ногу. Заполняет какие-то ведомости, чертит график, составляет служебную записку в строевой отдел...
Услышал, как кто-то вошел в предбанник эскадрильи, и посмотрел на часы. Первый час ночи. Слышно, как дневальный залопотал:
– Товарищ капитан! За время вашего отсутствия...
– Ладно тебе... Тихо, тихо. Старшина спит?
– Никак нет, товарищ капитан. Только что выходили...
Раздался стук в дверь.
– Да, да, – сказал Кацуба. – Не заперто.
Вошел командир эскадрильи капитан Хижняк. Усталый, в стареньком стираном комбинезоне, с шлемофоном на поясе и планшетом через плечо.
– Не спите, старшина?
– Никак нет, товарищ капитан. Проходите, пожалуйста.
Кацуба подал капитану стул, а для себя вытащил из-под стола патронный ящик.
– Я после ночных полетов – как лимон выжатый... – виновато сказал капитан. – До дома не доскрестись.
– Хотите чаю?
– Чаю? – переспросил капитан. – Чаю – это хорошо... Послушайте, старшина, а у вас чего-нибудь другого, покрепче, не найдется?
Доставая со стеллажа чайник, Кацуба на секунду замер. Пауза была почти невесомой, он тут же повернулся к капитану и легко, не разыгрывая сожаления, сказал:
– Никак нет, товарищ капитан. Не держу. Чаю хотите?
Хижняк вздохнул. Ему не столько хотелось выпить, как просто так, по-человечески, посидеть со старшиной, пожаловаться ему на что-нибудь, в ответ услышать такую же жалобу и убедиться, что Кацуба подвержен тем же человеческим слабостям, каким подвержен и он, Хижняк. А еще Хижняк хотел послушать о фронте. Сам он до сих пор не воевал, и чувство вины не покидало его ни на секунду...
– Да нет, спасибо, – отказался Хижняк от чая. – Вот покурю и пойду...
И тогда Кацуба пожалел капитана и положил на стол пачку «Дуката».
– Попробуйте.
Хижняк закурил, с удовольствием затянулся и сказал:
– Да, в нашем ПФС таким не разживешься.
– Инвалид один на толкучке торгует.
– Дерет, наверное, три шкуры...
– Ничего, терпимо. На что мне еще тратить?
Капитан посмотрел на висящий танкистский китель и фуражку с черным околышем.
– Храните?
– Нехай висит до своего часа.
Никак не получался у капитана Хижняка откровенный разговор!
– Вы знаете, Кацуба, я уже давно хотел вам посоветовать...
– Слушаю вас, товарищ капитан.
– Вы бы с курсантами того... полегче, что ли... А то вы их больно круто взяли... А? Все-таки это, как говорится, авиация. Тут своя специфика в отношениях... Не как в других родах войск.
– Но авиация-то военная?
– Конечно, военная, – излишне торопливо подтвердил Хижняк. – Но вот они скоро у нас летать начнут, а тут... Чего скрывать? Полеты начнутся – каждый день своей жизнью рисковать будут. Это на таком-то удалении от фронта! А потом вы на них поглядите – они же дети совсем еще... Дети, старшина...
* * *
... И тогда Кацуба вдруг снова увидел грязную снеговую лужу, обожженного окровавленного мальчишку в слезах – своего башенного стрелка, и услышал его предсмертный захлебывающийся тоненький крик: «Старшина-а-а!»
* * *
– У вас есть ко мне какие-нибудь конкретные претензии, товарищ капитан? – холодно спросил Кацуба.
– Да нет, что вы! Я просто так, вообще... – Хижняк загасил папиросу и встал.
Встал и Кацуба. Натянул сапоги, надел гимнастерку и подпоясался ремнем.
Вдвоем они вышли в предбанник. Вскочил дневальный. И в это же время, не замечая ни старшину, ни капитана, совершенно сонный курсант, шатаясь, с полузакрытыми глазами, вышел из казармы. Маленький, худенький, в длинных синих трусах, пилотке и сапогах на босу ногу, курсант являл собою жалкое зрелище.
– Товарищ курсант! Вернитесь, – приказал ему Кацуба.
Ничего не соображавший курсант остановился, откровенно переминаясь с ноги на ногу.
Кацуба подвел курсанта к большому зеркалу.
– Обратите внимание на свой внешний вид, – сказал Кацуба.
– Но я же в уборную, товарищ старшина! – простонал курсант, продолжая свой трагический танец.
– Марш в казарму! Одеться как положено!
Курсант, чуть не плача, побежал в казарму, а Кацуба с капитаном вышли на крыльцо.
– Скоро банный день, – сказал капитан.
– Так точно, – скучно ответил ему Кацуба.
– М-да... – сказал капитан.
В эту секунду мимо них со стоном промчался тот самый курсант. Уже в галифе, гимнастерке, с ремнем. И только наспех замотанные портянки торчали из сапог. Подвывая, курсант исчез в темноте. Капитан посмотрел ему вслед и рассмеялся. Что-то похожее на улыбку выдавил из себя и Кацуба.
– Спокойной ночи, – сказал Хижняк.
– Спокойной ночи, товарищ капитан.
Кацуба вернулся в каптерку, закрыл на крючок дверь и из глубины стеллажа, из-за чистых кальсон и нательных рубах, вытащил початую бутылку водки. Налил себе, неторопливо выпил. А потом почему-то вслух сказал:
– Спокойной ночи, товарищ капитан. – И снова уселся за стол составлять какие-то ведомости.
* * *
Через весь маленький городок эскадрилья шла в баню.
Шла она мимо почты, мимо саманных домиков за глинобитными дувалами, мимо двухэтажных домов старой кирпичной кладки. Вел эскадрилью старшина Кацуба. Вел мимо кинотеатрика с «Джорджем из Динки-джаза», мимо сводок Совинформбюро на стенах, мимо военкомата. Эскадрилья орала:
Жил на свете Джонни-подшкипер,
Плавал семнадцать лет,
Знал заливы, моря, лагуны, Старый и Новый Свет!..
Шла эскадрилья мимо станции и чайханы, шла мимо пристанционного базарчика...
– Старшина! Здоров! А старшина!.. – донеслось от базара.
Кацуба оглянулся и увидел инвалида, торговца папиросами.
– Попов! – крикнул Кацуба, и из строя выскочил сержантик. – Доведите эскадрилью до бани и раздевайте. Там все приготовлено. Я сейчас...
– Слушаю! – И Попов побежал догонять строй.
Кацуба подошел к базарному прилавку и сказал:
– Здорово, браток!
– Ишь, как тебя перекрестили!.. – восхищенно сказал инвалид.
– Не перекрестили, а перекрасили, – усмехнулся Кацуба.
– Один черт, – махнул рукой инвалид.
– Тоже верно, – согласился Кацуба. – Слушай, браток... А чего, эта краля тут больше не торгует?..
– Что за краля?
– Ну, которая тогда патруль звала...
– А, Наташка, эвакуированная..
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
Ну, прямо инквизитор какой-то! Чеботарь ему это запомнит!
* * *
Кацуба живет в каптерке, среди стеллажей с чистым нательным бельем, сапогами, шинелями, гимнастерками. Стол, стул и обычная курсантская железная койка. Висят танкистский китель Кацубы с гвардейским значком и фуражечка с черным околышем. Чистенько, как в девичьей светелке.
За столом сидит Кацуба в нижней рубашке, в галифе и тапочках на босу ногу. Заполняет какие-то ведомости, чертит график, составляет служебную записку в строевой отдел...
Услышал, как кто-то вошел в предбанник эскадрильи, и посмотрел на часы. Первый час ночи. Слышно, как дневальный залопотал:
– Товарищ капитан! За время вашего отсутствия...
– Ладно тебе... Тихо, тихо. Старшина спит?
– Никак нет, товарищ капитан. Только что выходили...
Раздался стук в дверь.
– Да, да, – сказал Кацуба. – Не заперто.
Вошел командир эскадрильи капитан Хижняк. Усталый, в стареньком стираном комбинезоне, с шлемофоном на поясе и планшетом через плечо.
– Не спите, старшина?
– Никак нет, товарищ капитан. Проходите, пожалуйста.
Кацуба подал капитану стул, а для себя вытащил из-под стола патронный ящик.
– Я после ночных полетов – как лимон выжатый... – виновато сказал капитан. – До дома не доскрестись.
– Хотите чаю?
– Чаю? – переспросил капитан. – Чаю – это хорошо... Послушайте, старшина, а у вас чего-нибудь другого, покрепче, не найдется?
Доставая со стеллажа чайник, Кацуба на секунду замер. Пауза была почти невесомой, он тут же повернулся к капитану и легко, не разыгрывая сожаления, сказал:
– Никак нет, товарищ капитан. Не держу. Чаю хотите?
Хижняк вздохнул. Ему не столько хотелось выпить, как просто так, по-человечески, посидеть со старшиной, пожаловаться ему на что-нибудь, в ответ услышать такую же жалобу и убедиться, что Кацуба подвержен тем же человеческим слабостям, каким подвержен и он, Хижняк. А еще Хижняк хотел послушать о фронте. Сам он до сих пор не воевал, и чувство вины не покидало его ни на секунду...
– Да нет, спасибо, – отказался Хижняк от чая. – Вот покурю и пойду...
И тогда Кацуба пожалел капитана и положил на стол пачку «Дуката».
– Попробуйте.
Хижняк закурил, с удовольствием затянулся и сказал:
– Да, в нашем ПФС таким не разживешься.
– Инвалид один на толкучке торгует.
– Дерет, наверное, три шкуры...
– Ничего, терпимо. На что мне еще тратить?
Капитан посмотрел на висящий танкистский китель и фуражку с черным околышем.
– Храните?
– Нехай висит до своего часа.
Никак не получался у капитана Хижняка откровенный разговор!
– Вы знаете, Кацуба, я уже давно хотел вам посоветовать...
– Слушаю вас, товарищ капитан.
– Вы бы с курсантами того... полегче, что ли... А то вы их больно круто взяли... А? Все-таки это, как говорится, авиация. Тут своя специфика в отношениях... Не как в других родах войск.
– Но авиация-то военная?
– Конечно, военная, – излишне торопливо подтвердил Хижняк. – Но вот они скоро у нас летать начнут, а тут... Чего скрывать? Полеты начнутся – каждый день своей жизнью рисковать будут. Это на таком-то удалении от фронта! А потом вы на них поглядите – они же дети совсем еще... Дети, старшина...
* * *
... И тогда Кацуба вдруг снова увидел грязную снеговую лужу, обожженного окровавленного мальчишку в слезах – своего башенного стрелка, и услышал его предсмертный захлебывающийся тоненький крик: «Старшина-а-а!»
* * *
– У вас есть ко мне какие-нибудь конкретные претензии, товарищ капитан? – холодно спросил Кацуба.
– Да нет, что вы! Я просто так, вообще... – Хижняк загасил папиросу и встал.
Встал и Кацуба. Натянул сапоги, надел гимнастерку и подпоясался ремнем.
Вдвоем они вышли в предбанник. Вскочил дневальный. И в это же время, не замечая ни старшину, ни капитана, совершенно сонный курсант, шатаясь, с полузакрытыми глазами, вышел из казармы. Маленький, худенький, в длинных синих трусах, пилотке и сапогах на босу ногу, курсант являл собою жалкое зрелище.
– Товарищ курсант! Вернитесь, – приказал ему Кацуба.
Ничего не соображавший курсант остановился, откровенно переминаясь с ноги на ногу.
Кацуба подвел курсанта к большому зеркалу.
– Обратите внимание на свой внешний вид, – сказал Кацуба.
– Но я же в уборную, товарищ старшина! – простонал курсант, продолжая свой трагический танец.
– Марш в казарму! Одеться как положено!
Курсант, чуть не плача, побежал в казарму, а Кацуба с капитаном вышли на крыльцо.
– Скоро банный день, – сказал капитан.
– Так точно, – скучно ответил ему Кацуба.
– М-да... – сказал капитан.
В эту секунду мимо них со стоном промчался тот самый курсант. Уже в галифе, гимнастерке, с ремнем. И только наспех замотанные портянки торчали из сапог. Подвывая, курсант исчез в темноте. Капитан посмотрел ему вслед и рассмеялся. Что-то похожее на улыбку выдавил из себя и Кацуба.
– Спокойной ночи, – сказал Хижняк.
– Спокойной ночи, товарищ капитан.
Кацуба вернулся в каптерку, закрыл на крючок дверь и из глубины стеллажа, из-за чистых кальсон и нательных рубах, вытащил початую бутылку водки. Налил себе, неторопливо выпил. А потом почему-то вслух сказал:
– Спокойной ночи, товарищ капитан. – И снова уселся за стол составлять какие-то ведомости.
* * *
Через весь маленький городок эскадрилья шла в баню.
Шла она мимо почты, мимо саманных домиков за глинобитными дувалами, мимо двухэтажных домов старой кирпичной кладки. Вел эскадрилью старшина Кацуба. Вел мимо кинотеатрика с «Джорджем из Динки-джаза», мимо сводок Совинформбюро на стенах, мимо военкомата. Эскадрилья орала:
Жил на свете Джонни-подшкипер,
Плавал семнадцать лет,
Знал заливы, моря, лагуны, Старый и Новый Свет!..
Шла эскадрилья мимо станции и чайханы, шла мимо пристанционного базарчика...
– Старшина! Здоров! А старшина!.. – донеслось от базара.
Кацуба оглянулся и увидел инвалида, торговца папиросами.
– Попов! – крикнул Кацуба, и из строя выскочил сержантик. – Доведите эскадрилью до бани и раздевайте. Там все приготовлено. Я сейчас...
– Слушаю! – И Попов побежал догонять строй.
Кацуба подошел к базарному прилавку и сказал:
– Здорово, браток!
– Ишь, как тебя перекрестили!.. – восхищенно сказал инвалид.
– Не перекрестили, а перекрасили, – усмехнулся Кацуба.
– Один черт, – махнул рукой инвалид.
– Тоже верно, – согласился Кацуба. – Слушай, браток... А чего, эта краля тут больше не торгует?..
– Что за краля?
– Ну, которая тогда патруль звала...
– А, Наташка, эвакуированная..
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15