А кроме всего прочего, мне Димка уже нравился и так, без всяких своих анекдотов, и поэтому я улыбнулся ему и сказал:
– Мели, Емеля...
По тому, как Димка обрадовался, я понял, что он с самого начала заметил, что мне плохо, и своей трепотней просто пытался меня развлечь. Мало того, теперь он во что бы то ни стало хотел продолжить свою благородную миссию.
– А хотите, Сергей Николаевич, я вам потрясающий случай расскажу из своей жизни?
– Нет. Из твоей жизни не хочу, – сказал я и убавил обороты двигателя.
Димка посмотрел на приборы, на землю и повторил:
– Потрясающий! В прошлом году...
– Помолчи, – сказал я и начал снижение.
– Можно, я посажу? – Он положил руки на свой штурвал.
– Ладно уж, сиди отдыхай...
Я люблю прилетать на такие маленькие аэродромчики. На некоторых, как на этом, нет даже радиосвязи. Только телефон. Собственно говоря, это и не аэродром. Это «точка». Грунтовая взлетно-посадочная полоса, или, как говорят у нас, ВПП, домик дежурного, полосатый конус, журнал регистрации рейсов, расписание вылетов, пачка билетов и сам дежурный, он же диспетчер, он же завхоз, он же кассир – словом, царь, бог и воинский начальник.
На таких «точках» люди не меняются годами – они живут в этих домиках, обзаводятся маленьким и крепким хозяйством, а свои крохотные огородики доводят до такого совершенства, что любой из них мог быть удостоен самой большой сельскохозяйственной медали.
Но на эту «точку» я особенно люблю прилетать. Здесь живет мой старый приятель – Павел Федорович Бойко, мужичонка шестидесяти лет, одинокий, наивный и очень добрый. Для него каждая посадка – праздник. И поэтому у него самая лучшая полоса всего нашего района полетов.
Он в курсе всех эскадрильных дел, Знаком со всеми летчиками и техниками, и, несмотря на то что его домик стоит в двухстах километрах от нашего Добрынина, он сравнительно часто бывает у нас. Ходит по гостям, пьет чай, улыбается, помалкивает и со стариковским наслаждением курит «Казбек». Есть у него такая еще с довоенного времени страстишка.
Вот и сейчас у меня в портфеле для него лежит десять пачек «Казбека». Я наперед знаю, что он мне скажет, когда я передам ему папиросы. Он это говорит каждый раз, уже много лет подряд.
– Сергей, ты чего тратишься? Я, можно сказать, балуюсь, а ты потакаешь.
А когда я буду улетать, он сморщится, недовольно покачает головой, будто сожалеет, что ему приходится меня задерживать из-за пустяка, и скажет:
– Тут я Надежде гостинец сберег... Сунь куда-нибудь. Чтоб не опрокинулось только.
Он передаст мне баночку с чудесным медом и небрежно добавит:
– Только тару возверните, а то на вас не напасешься. Будет кто лететь, передай с ним, и ажур...
Я строго и внимательно смотрел на землю. Впереди от домика Павла Федоровича медленно отделилась стайка людей и поползла к месту посадки.
Осталось тридцать метров... двадцать... восемнадцать... пятнадцать... десять...
Я легонько потянул штурвал на себя.
Десять метров... семь...
И вдруг я перестал видеть землю!..
Я перестал ощущать оставшуюся высоту! Земля замелькала у меня в глазах... Она стала похожей на воду...
Тут же что-то мягко толкнуло меня в затылок, и боль горячей волной охватила всю голову...
Я резко дал газ и потянул штурвал на себя, уходя в спасительную высоту.
Что со мной? Что со мной такое?.. Я же прекрасно вижу приборы... Я же все прекрасно вижу!
Сейчас я закончу круг и снова зайду на посадку... И все будет в порядке. Все должно быть в порядке.
Я закончил круг, вышел на прямую и снова начал снижение.
Ничего не понимаю... Что происходит? Я же опять вижу пассажиров, а впереди них четко различаю человека в фуражке. Это, наверное, Паша... Я же все вижу!
Так. Внимание!.. Убрать газ... Спокойно. Еще чуть-чуть. Хорош... И слегка на себя штурвал... Порядок! Сейчас мы сядем...
Пятнадцать метров... десять... пять?..
И снова растаяла земля... Нет земли!!!
Что со мной? Газу! Газу!.. Наверх!.. Я не вижу землю...
Взревел двигатель, и самолет рванулся вверх, резко набирая высоту...
Я судорожно вздохнул, в отчаянии посмотрел на Димку и увидел его растерянные, испуганные глаза, устремленные на меня.
Наверное, так, боясь проронить слово, ничего не понимая, смотрят на умирающих, которым остался только один последний выдох.
Боль стискивала голову, и сердце стучало так, что я видел его сумасшедшее биение сквозь рубашку.
– Ну что смотришь? – задыхаясь, сказал я Димке. – Бери баранку, сажай...
И Димка взял управление в свои руки.
Как только я снял ноги с педалей и выпустил штурвал, боль стала затихать и в тело мое вошла томительная слабость, какое-то старческое одряхление.
Я опустил наушники на шею и отстегнул ларингофоны.
Я старый человек, и мне не нужны наушники и ларингофоны... Я бывший летчик. Бывший пилот первого класса.
Все... Я только не знал, что это произойдет именно так. Наденька, Наденька, что же мне теперь делать?..
Все изнашивается... Я сработался... Ты хороший мужик, Селезнев... Помнишь, ты спросил меня, зачем я беру Димку вторым пилотом? Я уже тогда знал, что такое может произойти. Мне это даже снилось... А со вторым пилотом я смог бы летать... С этим Димкой мне еще очень повезло.
А может быть, это пройдет? Может быть, просто нужно отдохнуть? От чего отдохнуть? От возраста? От старости?.. Мне нельзя было делать пятьдесят взлетов и посадок каждый день... Еще доктор Левин говорил: «Редкие спокойные рейсы...» Ах, доктор! Не бывает спокойных рейсов... Хотите, я вам честно скажу? Мне и в редкие рейсы уже выходить не стоит...
И тут я услышал, как чихнул двигатель. Это Димка неровно сбросил газ.
Я отнял руки от лица, посмотрел на Димку и, забыв, что у меня на шее нет ларингофонов, нажал кнопку СПУ и по привычке сказал:
– Не промажь начала полосы...
В последнюю секунду я сообразил, что Димка не может услышать меня. Но он услышал. Вернее, он понял меня и, не отрывая глаз от земли, так же привычно кивнул головой...
ДИМА СОЛОМЕНЦЕВ
На первом заходе я ничего не понял. Что приключилось со стариком, когда оставалось только коснуться колесами земли?
Я только видел, как он выматерился, шуранул по газам и ушел на второй круг. Возможно, он что-то увидел на полосе, чего не заметил я? Но в таком случае он бы мне обязательно сказал об этом. Старик никогда еще не упускал возможности привести пример из повседневной практики. Он их так и называет: «непредвиденные случайности, создающие предпосылки к летному происшествию».
Но что-то мне подсказывало, что лезть к нему сейчас с вопросами не стоит. Самое лучшее – сидеть, молчать и делать вид, что все в порядке.
Однако когда мы стали заходить на посадку во второй раз, я понял, что происходит что-то невероятное, непоправимое. У него были такие глаза!..
Он работал, как всегда, красиво и точно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
– Мели, Емеля...
По тому, как Димка обрадовался, я понял, что он с самого начала заметил, что мне плохо, и своей трепотней просто пытался меня развлечь. Мало того, теперь он во что бы то ни стало хотел продолжить свою благородную миссию.
– А хотите, Сергей Николаевич, я вам потрясающий случай расскажу из своей жизни?
– Нет. Из твоей жизни не хочу, – сказал я и убавил обороты двигателя.
Димка посмотрел на приборы, на землю и повторил:
– Потрясающий! В прошлом году...
– Помолчи, – сказал я и начал снижение.
– Можно, я посажу? – Он положил руки на свой штурвал.
– Ладно уж, сиди отдыхай...
Я люблю прилетать на такие маленькие аэродромчики. На некоторых, как на этом, нет даже радиосвязи. Только телефон. Собственно говоря, это и не аэродром. Это «точка». Грунтовая взлетно-посадочная полоса, или, как говорят у нас, ВПП, домик дежурного, полосатый конус, журнал регистрации рейсов, расписание вылетов, пачка билетов и сам дежурный, он же диспетчер, он же завхоз, он же кассир – словом, царь, бог и воинский начальник.
На таких «точках» люди не меняются годами – они живут в этих домиках, обзаводятся маленьким и крепким хозяйством, а свои крохотные огородики доводят до такого совершенства, что любой из них мог быть удостоен самой большой сельскохозяйственной медали.
Но на эту «точку» я особенно люблю прилетать. Здесь живет мой старый приятель – Павел Федорович Бойко, мужичонка шестидесяти лет, одинокий, наивный и очень добрый. Для него каждая посадка – праздник. И поэтому у него самая лучшая полоса всего нашего района полетов.
Он в курсе всех эскадрильных дел, Знаком со всеми летчиками и техниками, и, несмотря на то что его домик стоит в двухстах километрах от нашего Добрынина, он сравнительно часто бывает у нас. Ходит по гостям, пьет чай, улыбается, помалкивает и со стариковским наслаждением курит «Казбек». Есть у него такая еще с довоенного времени страстишка.
Вот и сейчас у меня в портфеле для него лежит десять пачек «Казбека». Я наперед знаю, что он мне скажет, когда я передам ему папиросы. Он это говорит каждый раз, уже много лет подряд.
– Сергей, ты чего тратишься? Я, можно сказать, балуюсь, а ты потакаешь.
А когда я буду улетать, он сморщится, недовольно покачает головой, будто сожалеет, что ему приходится меня задерживать из-за пустяка, и скажет:
– Тут я Надежде гостинец сберег... Сунь куда-нибудь. Чтоб не опрокинулось только.
Он передаст мне баночку с чудесным медом и небрежно добавит:
– Только тару возверните, а то на вас не напасешься. Будет кто лететь, передай с ним, и ажур...
Я строго и внимательно смотрел на землю. Впереди от домика Павла Федоровича медленно отделилась стайка людей и поползла к месту посадки.
Осталось тридцать метров... двадцать... восемнадцать... пятнадцать... десять...
Я легонько потянул штурвал на себя.
Десять метров... семь...
И вдруг я перестал видеть землю!..
Я перестал ощущать оставшуюся высоту! Земля замелькала у меня в глазах... Она стала похожей на воду...
Тут же что-то мягко толкнуло меня в затылок, и боль горячей волной охватила всю голову...
Я резко дал газ и потянул штурвал на себя, уходя в спасительную высоту.
Что со мной? Что со мной такое?.. Я же прекрасно вижу приборы... Я же все прекрасно вижу!
Сейчас я закончу круг и снова зайду на посадку... И все будет в порядке. Все должно быть в порядке.
Я закончил круг, вышел на прямую и снова начал снижение.
Ничего не понимаю... Что происходит? Я же опять вижу пассажиров, а впереди них четко различаю человека в фуражке. Это, наверное, Паша... Я же все вижу!
Так. Внимание!.. Убрать газ... Спокойно. Еще чуть-чуть. Хорош... И слегка на себя штурвал... Порядок! Сейчас мы сядем...
Пятнадцать метров... десять... пять?..
И снова растаяла земля... Нет земли!!!
Что со мной? Газу! Газу!.. Наверх!.. Я не вижу землю...
Взревел двигатель, и самолет рванулся вверх, резко набирая высоту...
Я судорожно вздохнул, в отчаянии посмотрел на Димку и увидел его растерянные, испуганные глаза, устремленные на меня.
Наверное, так, боясь проронить слово, ничего не понимая, смотрят на умирающих, которым остался только один последний выдох.
Боль стискивала голову, и сердце стучало так, что я видел его сумасшедшее биение сквозь рубашку.
– Ну что смотришь? – задыхаясь, сказал я Димке. – Бери баранку, сажай...
И Димка взял управление в свои руки.
Как только я снял ноги с педалей и выпустил штурвал, боль стала затихать и в тело мое вошла томительная слабость, какое-то старческое одряхление.
Я опустил наушники на шею и отстегнул ларингофоны.
Я старый человек, и мне не нужны наушники и ларингофоны... Я бывший летчик. Бывший пилот первого класса.
Все... Я только не знал, что это произойдет именно так. Наденька, Наденька, что же мне теперь делать?..
Все изнашивается... Я сработался... Ты хороший мужик, Селезнев... Помнишь, ты спросил меня, зачем я беру Димку вторым пилотом? Я уже тогда знал, что такое может произойти. Мне это даже снилось... А со вторым пилотом я смог бы летать... С этим Димкой мне еще очень повезло.
А может быть, это пройдет? Может быть, просто нужно отдохнуть? От чего отдохнуть? От возраста? От старости?.. Мне нельзя было делать пятьдесят взлетов и посадок каждый день... Еще доктор Левин говорил: «Редкие спокойные рейсы...» Ах, доктор! Не бывает спокойных рейсов... Хотите, я вам честно скажу? Мне и в редкие рейсы уже выходить не стоит...
И тут я услышал, как чихнул двигатель. Это Димка неровно сбросил газ.
Я отнял руки от лица, посмотрел на Димку и, забыв, что у меня на шее нет ларингофонов, нажал кнопку СПУ и по привычке сказал:
– Не промажь начала полосы...
В последнюю секунду я сообразил, что Димка не может услышать меня. Но он услышал. Вернее, он понял меня и, не отрывая глаз от земли, так же привычно кивнул головой...
ДИМА СОЛОМЕНЦЕВ
На первом заходе я ничего не понял. Что приключилось со стариком, когда оставалось только коснуться колесами земли?
Я только видел, как он выматерился, шуранул по газам и ушел на второй круг. Возможно, он что-то увидел на полосе, чего не заметил я? Но в таком случае он бы мне обязательно сказал об этом. Старик никогда еще не упускал возможности привести пример из повседневной практики. Он их так и называет: «непредвиденные случайности, создающие предпосылки к летному происшествию».
Но что-то мне подсказывало, что лезть к нему сейчас с вопросами не стоит. Самое лучшее – сидеть, молчать и делать вид, что все в порядке.
Однако когда мы стали заходить на посадку во второй раз, я понял, что происходит что-то невероятное, непоправимое. У него были такие глаза!..
Он работал, как всегда, красиво и точно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39