Общий согласованный штурм церквей начался в конце 1929 года и достиг своего апогея в первые три месяца 1930 года.
* * *
Кампания раскулачивания послужила сигналом к нападкам на церковь и отдельных священников. Распространенный тогда партийный лозунг гласил: «Церковь – это кулацкий агитпроп».[] Власти клеймили позором крестьян, которые «поют припев 'Все мы дети божьи' и утверждают, что среди них нет кулаков»[].
Священников обычно выселяли в первую волну выселения кулаков.[] Определение кулацкого хозяйства, опубликованное правительством в мае 1929 года, включало в себя хозяйства, члены которых имеют нетрудовые доходы, а священники относились к таковым. (Партийные агитаторы, занимавшиеся сравнимой деятельностью, напротив, считались «рабочими».)
Особенно сурово относились власти к тем якобы существовавшим «кулацким организациям», которые имели связи со священниками. «Это имело особо опасные последствия, поскольку наряду с открытыми врагами советской власти в этих заговорах часто было замешано значительное число религиозных крестьян – середняков и бедняков, которых одурачили священники».[] Имеется официальный отчет об одном казусе 1929 года, когда священник, несколько кулаков и группа середняков обвинялись в срыве хлебозаготовок; расстрелян был лишь священник, кулаков приговорили только к тюремному заключению[].
Один арестованный священник, которому пришлось пройти пешком 35–40 миль (70 км) от его села Подвойское до города Умани (в обществе других арестантов, из которых один убил свою жену, а другой украл корову), рассказывает, как поносил его конвойный: «Послушать его, так священники были большими преступниками, чем грабители и убийцы».[] А вот другая характерная для того времени история (из Запорожской области): 73-летний священник был арестован и скончался в мелитопольской тюрьме; церковь, в которой он служил, превратили в клуб. Сельский учитель, сын другого арестованного священника, тоже был арестован и исчез.[]
В 1931 году мариупольская духовная семинария была закрыта, а в ее помещении организовали общежитие для рабочих. Неподалеку от него оцепили колючей проволокой обширный участок, куда согнали 4000 священников и небольшое количество других заключенных. Они занимались тяжелым физическим трудом, получая скудный паек, и ежедневно несколько человек умирало[].
Опасность грозила не только священникам, но всем, кто имел прежде глубокую связь с церковью. Когда в 1929 году в селе Михайловка на Полтавщине разрушили церковь, глава церковного совета и шестеро его членов были приговорены к десятилетнему тюремному заключению[].
Крестьянина могли лишить избирательных прав, а потом и раскулачить только за то, что его отец был некогда церковным старостой[]. Дети одного председателя церковного совета, приговоренного в 1928 году к десяти годам заключения, подвергались разного рода преследованиям. Им отказывали в документах, необходимых для ухода из села; в колхозе им редко давали работу, да и то, в основном, самую низкооплачиваемую. В конце концов они тоже попали в тюрьму.[]
* * *
Местные органы ГПУ сообщали, что в одном из сел Западной губернии «священник… открыто выступил против закрытия церкви»(!)[]. Но не только священники пытались спасти церкви. «Многие крестьяне, далеко не самые зажиточные в деревне, пытались помешать разрушению церквей, их тоже арестовывали и выселяли. Сотни тысяч людей пострадали в период коллективизации не из-за своего социального положения, а из-за своих религиозных верований»[].
Крестьяне, как правило, выступали не только против закрытия церкви, но также поднимались на защиту преследуемого священника. В советской печати рассказывалось о таком, например, случае в деревне Маркыча: сельского священника обязали внести штраф – 200 бушелей (50 центнеров) зерна – крестьяне принесли ему все это зерно в течение получаса.[]
Здесь мы сталкиваемся с практикой удушения церкви (так же как и зажиточных крестьян) с помощью нарастающих налогов; едва священник успевал с огромными трудностями внести налог, как с него требовали новый.[] Атеистический журнал с удовлетворением отмечал, что «налоговая политика советской власти особенно больно бьет по карману религиозных культов»[].
В селе Пески (Старобельский район) сначала обложили церковь огромным налогом. Крестьяне выплатили его. После этого районное начальство велело сельскому руководству ликвидировать церковь. Теперь священнику было предписано выполнить очень высокую норму по мясозаготовкам.
Село снова выполнило за него это предписание. Районные власти потребовали, чтобы священнику вторично спустили повышенную норму мясозаготовок. На сей раз село не справилось. Тогда священника обвинили в подрывной деятельности, в сопротивлении советской налоговой системе и приговорили к пяти годам принудительного труда; наказание он отбывал на шахтах Кузбасса и оттуда уже не вернулся. Церковь закрыли[].
Часто сельскую церковь, которую успели закрыть во время первых коммунистических атак 1918–1921 гг., уже больше не открывали. В одном селе крестьяне почитали такую закрытую церковь и не давали разрушить ее, когда в 1929 году возобновилась антирелигиозная кампания. Но в феврале 1930 года с помощью пожарников из соседнего города церковь все же сломали.[]
Коллективизация обычно сопровождалась закрытием церкви. Иконы конфисковывали и сжигали вместе с другими предметами религиозного культа.[] В секретном письме губкома Западной губернии от 20 февраля 1930 года говорится о пьяных солдатах и комсомольцах, которые, «не подготовив массы, самовольно закрывали деревенские церкви, ломали иконы и угрожали крестьянам».[]
Кампания закрытия церквей касалась всех религий. Украинский журнал того времени писал:
«В Харькове было решено закрыть церковь Св. Димитрия и передать ее в распоряжение общества мотористов.
В Запорожье решено закрыть синагогу на Московской улице и превратить лютеранскую кирху в клуб немецких рабочих.
В Винницком районе решено закрыть Немировский монастырь и примыкающие к нему церкви.
В Сталинском районе решено закрыть римско-католическую церковь и превратить армяно-григорианскую церковь города Сталино в Клуб рабочих Востока.
В Луганске закрыт собор Св.Михаила, церковь Св.Петра и Св.Павла, а также церковь Спасителя. Все освободившиеся здания использованы для культурно-просветительских целей».[]
Когда церкви закрывались, это, конечно, не означало что разрешалось вести какую-либо религиозную работу в других местах. Закрытие в Харькове девяти главных церквей сопровождалось решением «предпринять надлежащие шаги с тем, чтобы предотвратить молитвенные собрания в частных домах после закрытия церквей».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
* * *
Кампания раскулачивания послужила сигналом к нападкам на церковь и отдельных священников. Распространенный тогда партийный лозунг гласил: «Церковь – это кулацкий агитпроп».[] Власти клеймили позором крестьян, которые «поют припев 'Все мы дети божьи' и утверждают, что среди них нет кулаков»[].
Священников обычно выселяли в первую волну выселения кулаков.[] Определение кулацкого хозяйства, опубликованное правительством в мае 1929 года, включало в себя хозяйства, члены которых имеют нетрудовые доходы, а священники относились к таковым. (Партийные агитаторы, занимавшиеся сравнимой деятельностью, напротив, считались «рабочими».)
Особенно сурово относились власти к тем якобы существовавшим «кулацким организациям», которые имели связи со священниками. «Это имело особо опасные последствия, поскольку наряду с открытыми врагами советской власти в этих заговорах часто было замешано значительное число религиозных крестьян – середняков и бедняков, которых одурачили священники».[] Имеется официальный отчет об одном казусе 1929 года, когда священник, несколько кулаков и группа середняков обвинялись в срыве хлебозаготовок; расстрелян был лишь священник, кулаков приговорили только к тюремному заключению[].
Один арестованный священник, которому пришлось пройти пешком 35–40 миль (70 км) от его села Подвойское до города Умани (в обществе других арестантов, из которых один убил свою жену, а другой украл корову), рассказывает, как поносил его конвойный: «Послушать его, так священники были большими преступниками, чем грабители и убийцы».[] А вот другая характерная для того времени история (из Запорожской области): 73-летний священник был арестован и скончался в мелитопольской тюрьме; церковь, в которой он служил, превратили в клуб. Сельский учитель, сын другого арестованного священника, тоже был арестован и исчез.[]
В 1931 году мариупольская духовная семинария была закрыта, а в ее помещении организовали общежитие для рабочих. Неподалеку от него оцепили колючей проволокой обширный участок, куда согнали 4000 священников и небольшое количество других заключенных. Они занимались тяжелым физическим трудом, получая скудный паек, и ежедневно несколько человек умирало[].
Опасность грозила не только священникам, но всем, кто имел прежде глубокую связь с церковью. Когда в 1929 году в селе Михайловка на Полтавщине разрушили церковь, глава церковного совета и шестеро его членов были приговорены к десятилетнему тюремному заключению[].
Крестьянина могли лишить избирательных прав, а потом и раскулачить только за то, что его отец был некогда церковным старостой[]. Дети одного председателя церковного совета, приговоренного в 1928 году к десяти годам заключения, подвергались разного рода преследованиям. Им отказывали в документах, необходимых для ухода из села; в колхозе им редко давали работу, да и то, в основном, самую низкооплачиваемую. В конце концов они тоже попали в тюрьму.[]
* * *
Местные органы ГПУ сообщали, что в одном из сел Западной губернии «священник… открыто выступил против закрытия церкви»(!)[]. Но не только священники пытались спасти церкви. «Многие крестьяне, далеко не самые зажиточные в деревне, пытались помешать разрушению церквей, их тоже арестовывали и выселяли. Сотни тысяч людей пострадали в период коллективизации не из-за своего социального положения, а из-за своих религиозных верований»[].
Крестьяне, как правило, выступали не только против закрытия церкви, но также поднимались на защиту преследуемого священника. В советской печати рассказывалось о таком, например, случае в деревне Маркыча: сельского священника обязали внести штраф – 200 бушелей (50 центнеров) зерна – крестьяне принесли ему все это зерно в течение получаса.[]
Здесь мы сталкиваемся с практикой удушения церкви (так же как и зажиточных крестьян) с помощью нарастающих налогов; едва священник успевал с огромными трудностями внести налог, как с него требовали новый.[] Атеистический журнал с удовлетворением отмечал, что «налоговая политика советской власти особенно больно бьет по карману религиозных культов»[].
В селе Пески (Старобельский район) сначала обложили церковь огромным налогом. Крестьяне выплатили его. После этого районное начальство велело сельскому руководству ликвидировать церковь. Теперь священнику было предписано выполнить очень высокую норму по мясозаготовкам.
Село снова выполнило за него это предписание. Районные власти потребовали, чтобы священнику вторично спустили повышенную норму мясозаготовок. На сей раз село не справилось. Тогда священника обвинили в подрывной деятельности, в сопротивлении советской налоговой системе и приговорили к пяти годам принудительного труда; наказание он отбывал на шахтах Кузбасса и оттуда уже не вернулся. Церковь закрыли[].
Часто сельскую церковь, которую успели закрыть во время первых коммунистических атак 1918–1921 гг., уже больше не открывали. В одном селе крестьяне почитали такую закрытую церковь и не давали разрушить ее, когда в 1929 году возобновилась антирелигиозная кампания. Но в феврале 1930 года с помощью пожарников из соседнего города церковь все же сломали.[]
Коллективизация обычно сопровождалась закрытием церкви. Иконы конфисковывали и сжигали вместе с другими предметами религиозного культа.[] В секретном письме губкома Западной губернии от 20 февраля 1930 года говорится о пьяных солдатах и комсомольцах, которые, «не подготовив массы, самовольно закрывали деревенские церкви, ломали иконы и угрожали крестьянам».[]
Кампания закрытия церквей касалась всех религий. Украинский журнал того времени писал:
«В Харькове было решено закрыть церковь Св. Димитрия и передать ее в распоряжение общества мотористов.
В Запорожье решено закрыть синагогу на Московской улице и превратить лютеранскую кирху в клуб немецких рабочих.
В Винницком районе решено закрыть Немировский монастырь и примыкающие к нему церкви.
В Сталинском районе решено закрыть римско-католическую церковь и превратить армяно-григорианскую церковь города Сталино в Клуб рабочих Востока.
В Луганске закрыт собор Св.Михаила, церковь Св.Петра и Св.Павла, а также церковь Спасителя. Все освободившиеся здания использованы для культурно-просветительских целей».[]
Когда церкви закрывались, это, конечно, не означало что разрешалось вести какую-либо религиозную работу в других местах. Закрытие в Харькове девяти главных церквей сопровождалось решением «предпринять надлежащие шаги с тем, чтобы предотвратить молитвенные собрания в частных домах после закрытия церквей».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146