Выждав несколько минут, оставшийся вытащил из кармана какой-то предмет и, приблизив его к огню своей сигары, стал со вниманием разглядывать его со всех сторон.
— Хм, да это золотые часы! — прошептал он. — И никто не видал, как я их взял — теми деньгами, что я за них выручу, мне ни с кем не придется делиться, — продолжал он, — хм, да они идут! В том лишь беда, что я смотреть-то по ним не умею. Эта унитарская штучка нам ни к чему, я и так знаю, что теперь полночь и…
— И это твой последний час, мерзавец! — воскликнул над самым его ухом дон Мигель сильно ударил по голове бандита, который тут же пал замертво, не издав ни звука. То был такой же удар, как тот, которым он уложил солдата, приставившего нож к горлу дона Луиса. Этот удар был нанесен каким-то малого размера оружием, не издающим никакого звука и почти незаметным в руках.
Ползком выбравшись из траншеи, дон Мигель осторожно подкрался к разбойнику и неожиданно нанес ему смертельный удар. Когда тот упал, он высвободил из руки убитого поводья и, взяв лошадь под уздцы, подвел ее к траншее; не выпуская из рук поводьев, он спустился и в порыве радости стал обнимать и целовать своего друга.
— Не падай духом! Не теряй надежды! Теперь ты спасен: провидение послало нам лошадь, то есть именно то, чего нам с тобой в данный момент недоставало.
— Я как будто чувствую себя немного бодрее, только ты подмоги мне, я не могу держаться на ногах.
— Нет, нет, этого вовсе не надо! — возразил дон Мигель, подняв своего друга на руки и вытащив его из траншеи. Здесь ему удалось, хотя и с большим трудом, посадить раненого на лошадь, которая тревожно озиралась, и не хотела стоять на месте. Подняв рапиру дона Луиса, дон Мигель одним прыжком вскочил на круп коня и, обхватив товарища, взялся за поводья и тронулся в путь.
— Мигель, ко мне нельзя, дом заперт, мой слуга не ночует сегодня дома.
— Caramba! Мне это даже и в голову не приходило, да я и не хочу везти тебя туда: это было бы непростительной глупостью.
— Но, в таком случае, куда же мы поедем?
— То мое дело! Не расспрашивай меня покуда ни о чем и говори, как можно меньше, тебе разговаривать вредно.
Дон Мигель почувствовал, что голова дона Луиса тихонько качнулась и опустилась на плечо. Он бережно прислонил ее к своей груди — раненый снова потерял сознание, но, к счастью, он на этот раз не надолго.
Лошадь шла шагом: дон Мигель опасался, что сильное сотрясение может повредить больному.
Миновав множество узких глухих пустынных улиц, они додрались до окраины города и стали спускаться в совершенно безлюдную и заброшенную местность Марко, куда и днем никто не решался ступить, так как это был глубокий овраг, весьма опасный, особенно в такую пору, когда земля сырая.
Дурная слава и существенные неудобства этой местности и побудили дона Мигеля избрать именно ее, потому что здесь ему нечего было опасаться нежелательных встреч. К тому же здесь ему были хорошо знакомы все тропинки, и они спустились с обрыва без всяких неприятных приключений. Проехав еще несколько улиц, они добрались наконец до улицы Барракас, не встретив на своем пути ни одной живой души.
— Ну, теперь ты спасен! — обратился дон Мигель к своему другу. — Еще немного и мы будем там, где ты найдешь самый заботливый уход и вполне надежное убежище.
— Где же это? — слабым, чуть слышным голосом осведомился дон Луис.
— Здесь! — отвечал дон Мигель.
И с этими словами он придержал лошадь, остановив ее перед красивым домиком, окна которого были занавешены белоснежными тюлевыми занавесками и защищены снаружи зелеными жалюзи, сквозь которые прокрадывались узкие полоски света.
Подъехав к самому окну, дон Мигель просунул руку в щель жалюзи и трижды стукнул в стекло.
В ответ на это женский голос с тревогой спросил:
— Кто там?
— Да это я, Эрмоса, я, твой Мигель.
Окно растворилось, маленькая белая ручка подняла жалюзи, и стройная фигура молодой женщины в черном высунулась в окно настолько, что ее рука коснулась чугунных перил балкончика.
При виде двух всадников на одном коне она быстро откинулась назад в испуге и недоумении.
— Разве ты не узнаешь меня, Эрмоса? — продолжал дон Мигель. — Послушай, поди и отвори сейчас же входную дверь, сделай это сама и не буди никого из прислуги — пойми, от этого зависит жизнь моего друга.
— Ах, Боже мой! — воскликнула молодая женщина, затворяя окно, и поспешно кинулась к дверям зала, а оттуда и к входным дверям, которые она порывисто отворила, не размышляя о том, следует ли ей остерегаться чего-нибудь или нет.
— Входи же! — обратилась она к дону Мигелю тем особым голосом, какой бывает у женщин только в такие моменты, когда они вдруг решаются на какой-нибудь смелый поступок под влиянием чувства, а не в силу рассудительности или расчета.
— Нет, подожди, — отвечал дон Мигель, уже успевший соскочить с коня вместе с доном Луисом, которого он поддерживал под руки, не выпуская в то же время поводья лошади.
— Замени меня здесь на одну минуту, Эрмоса, — сказал он, — поддержи этого молодого человека, он не может сам держаться на ногах.
Эрмоса, не раздумывая, обняла одной рукой стан молодого человека, который стоял прислонившись к косяку двери.
— Благодарю, сеньорита, благодарю, — прошептал дон Луис слабым растроганным голосом.
— Вы ранены? — участливо спросила молодая женщина.
— Да… немного…
— Ах, Боже мой! — воскликнула она, чувствуя, что у нее все руки в крови.
Покуда эти двое обменивались только что приведенными словами, дон Мигель вывел лошадь на средину улицы, повернул ее в сторону города и, предварительно привязав повод к седлу, ударил ее плашмя рапирой дона Луиса по крупу, после чего лошадь, не дожидаясь следующего удара, помчалась как стрела из лука в указанном ей направлении.
— Ну, а теперь, — сказал дон Мигель, — пойдемте в дом. И, подняв на руки дона Луиса, он внес его в дом и, плотно
затворив за собой двери, ведущие на улицу, внес раненого в гостиную и осторожно уложил на софу: этот мужественный и волевой человек, несмотря на самые отчаянные усилия не мог стоять на ногах без посторонней помощи даже одной минуты.
ГЛАВА III. Гостеприимство
Пока дон Мигель укладывал своего друга на софу, донья Эрмоса пробежала в маленький кабинет, смежный с гостиной, взяла с черного мраморного столика алебастровую лампу, при свете которой она читала «Contemplationes» Виктора Гюго, когда дон Мигель постучал в ее окно, и, вернувшись в гостиную, поставила эту лампу на этажерку, полную книг и цветов.
От волнения и испуга донья Эрмоса была чрезвычайно бледна, но, несмотря на эту бледность и на то, что светло-каштановые локоны ее роскошных волос были в беспорядке, дон Луис не мог не заметить, что ей не более двадцати лет, что у нее прекрасные черты и чудные глаза, кроткие нежные и голубые, а выражение этого милого лица самое привлекательное и чарующее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61