Потому —то меня особенно огорчает, когда в некоторых домах, где мне случается бывать и которые вам более или менее знакомы, что Народное Общество, достойным президентом которого вы состоите, недостаточно усердно содействует полиции в деле преследования унитариев, которые каждую ночь эмигрируют целыми партиями, с тем чтобы становиться под знамена Лаваля.
Ресторадор, вероятно, весьма огорчен этим, а я в качестве друга Вашего позволю себе посоветовать Вам собрать сегодня же наиболее выдающихся федералистов Народного общества в вашей квартире, отчасти для того, чтобы они дали вам подробный отчет о том, что им известно о тех лицах, которые только что сбежали, а также и для того, чтобы обсудить новые способы преследования и запугивания желающих последовать примеру этих беглецов.
Мне доставит большое удовольствие присутствовать на этом собрании, которое должно будет состояться по Вашему распоряжению и при этом я постараюсь, как обычно приготовить для Вас соответствующую речь для воодушевления защитников Ресторадора, хотя и сами Вы, как нельзя более, способны составить подобную речь, в особенности, когда дело касается священного вопроса федерации и жизни славного Ресторадора — восстановителя законов.
В случае, если Вы согласны созвать это собрание, благоволите известить вашего покорного слугу и располагать им во благо федерации.
Мигель дель Кампо
— Человек этот сделает все, что я ему скажу, — уверенно прошептал Мигель, — он и ему подобные растерзали бы Росаса на части, если бы только нашлось трое таких людей, как я, для того чтобы руководить ими — один в деревнях, другой в войске, а третий при Росасе, — а я повсюду, как Господь Бог или же черт…
— Ну, а теперь необходимо написать еще одно письмо, — сказал он и достал из потайного ящика бюро лист, испещренный какими-то условными знаками, после чего принялся писать, поминутно справляясь с этой бумажкой, которая лежала перед ним на бюро.
Вот содержание этого последнего письма:
Буэнос-Айрес, 5-го мая 1840 г. В эту ночь пятеро из наших друзей были захвачены при попытке переправиться на судно. Саласар, Пальмеро, Сандоваль и Маркес, очевидно, пали под ударами наемных убийц. Только одному каким-то чудом удалось спастись, если Вам придется услышать от кого-нибудь другого об этом, то не упоминайте никакого другого имени, кроме тех, которые я Вам сообщил.
И, сложив его особым образом, он вложил его в конверт, запечатал и надписал адрес: Z. de 53, Монтевидео, после
чего он вложил это письмо во второй конверт, надписал на нем другой адрес и, спрятав его под свою бронзовую чернильницу, дернул за шнурок сонетки. Тотчас же появился Тонильо.
— Да-а, дела складываются не совсем так, как бы я того желал, — сказал дон Мигель с беспечным видом, — воинская повинность стала для всех обязательной и придется вторично хлопотать для тебя у генерала Пинедо о свидетельстве, освобождающем от военной службы, если только ты не желаешь служить.
— Эге! Да как же я могу желать этого, сеньор, — отвечал Тонильо, по привычке деревенского жителя растягивая слова, — вообще как же я могу…
— Тем более что служба теперь будет ужасная: вероятно, армии придется пройти по всей республике, а ты ведь не привычен к таким утомительным переходам; ты родился и вырос в усадьбе моего отца и воспитывался всегда при мне при самом ласковом и нежном обхождении. Мне даже кажется, что я никогда не обижал тебя.
— Вы, сеньор! Вы! О, когда же это могло случиться! — воскликнул Тонильо со слезами на глазах.
— Я приставил тебя к своей особе, потому что питаю к тебе самое полное доверие, ведь ты у меня господин над всеми остальными слугами, ты расходуешь столько денег, сколько тебе вздумается, я даже, кажется, никогда не напоминаю тебе об этом.
— Да, правда ваша, сеньор.
— Ты знаешь, что я ни разу не выписывал коня для себя, чтобы не попросить у отца второго для Тонильо. Во всем Буэнос-Айресе найдется немного таких людей, которые бы не позавидовали тем коням, на каких ты у меня выезжаешь. Тебе было бы плохо, если бы нас с тобой разлучили.
— Нет, нет, сеньор, я не хочу служить, пусть лучше меня убьют, но я не расстанусь с вами.
— Ну, а согласился бы ты, чтобы тебя убили из-за меня в минуту угрожающей мне опасности?
— Конечно, сеньор! — отвечал Тонильо с чистосердечием юноши восемнадцати лет, вдыхавшего с первого дня жизни вольный воздух пампы.
— Я в этом уверен, — отвечал Мигель, — и если бы не умел до сих пор читать в твоем сердце, как в открытой книге, то заслуживал бы, чтобы все мои замыслы полетели к черту.
Произнеся эти слова, дон Мигель взял со стола три первые написанные им письма и продолжал:
— Нет, будь покоен, Тонильо, тебя не заберут в рекруты, но слушай внимательно, что я тебе теперь скажу. Сегодня в девять часов утра ты отнесешь букет цветов донье Авроре, и когда она к тебе выйдет, чтобы принять его, ты подашь ей вот это письмо, — но только ей самой, понимаешь; затем ты отправишься к дону Фелипе Аране, которому ты передашь вот это письмо, — а после к полковнику Соломону, которому ты отдашь третье письмо, — главное, прежде чем вручать эти письма, прочти внимательнее, кому именно они адресованы.
— О, будьте спокойны, сеньор!
— Ну, слушай дальше: исполнив эти поручения, ты отправишься к донье Марселине.
—г— К той-то…
— Ну да, к той самой, которую ты тогда днем не пустил в наш дом — и ты был прав тогда, — ну, а сегодня скажи ей, чтобы она сейчас же пожаловала ко мне.
— Слушаю.
— Часам к десяти ты должен вернуться и, если я к тому времени еще не встану ты меня разбуди сам.
— Слушаю, сеньор.
— Уходя, прикажи, чтобы меня сейчас же разбудили, если ко мне кто-нибудь придет.
— Слушаю, сеньор.
— Ну, а теперь еще одно последнее слово, и затем ты можешь идти ложиться, догадываешься, о чем я хочу сказать?
— Да, сеньор, — и при этом лицо Тонильо приняло удивительно умное и смышленое выражение.
— Прекрасно, я очень рад, что ты это помнишь; не забывай же никогда, что для того, чтобы всегда пользоваться моим полным доверием, ты должен быть молчалив как рыба и увертлив, как уж. Помни, что при малейшей нескромности с твоей стороны…
— Этого не бойтесь, сеньор!
— Прекрасно, можешь идти.
Тонильо вышел, а дон Мигель запер за ним дверь своих комнат, выходивших во двор, и в три часа утра после этой тревожной и хлопотливой ночи наконец-то заснул.
ГЛАВА VI. Логовище тигра
В ту же ночь четвертого мая, когда все вышеописанное разыгрывалось на улицах Буэнос-Айреса, другие события, несравненно более важные, происходили в стенах одного знаменитого дома на улице Ресторадора. Однако для того, чтобы сделать наш рассказ совершенно понятным для нашего читателя-европейца, необходимо его предварительно ознакомить с тем положением, в каком находилась в ту пору Аргентинская республика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Ресторадор, вероятно, весьма огорчен этим, а я в качестве друга Вашего позволю себе посоветовать Вам собрать сегодня же наиболее выдающихся федералистов Народного общества в вашей квартире, отчасти для того, чтобы они дали вам подробный отчет о том, что им известно о тех лицах, которые только что сбежали, а также и для того, чтобы обсудить новые способы преследования и запугивания желающих последовать примеру этих беглецов.
Мне доставит большое удовольствие присутствовать на этом собрании, которое должно будет состояться по Вашему распоряжению и при этом я постараюсь, как обычно приготовить для Вас соответствующую речь для воодушевления защитников Ресторадора, хотя и сами Вы, как нельзя более, способны составить подобную речь, в особенности, когда дело касается священного вопроса федерации и жизни славного Ресторадора — восстановителя законов.
В случае, если Вы согласны созвать это собрание, благоволите известить вашего покорного слугу и располагать им во благо федерации.
Мигель дель Кампо
— Человек этот сделает все, что я ему скажу, — уверенно прошептал Мигель, — он и ему подобные растерзали бы Росаса на части, если бы только нашлось трое таких людей, как я, для того чтобы руководить ими — один в деревнях, другой в войске, а третий при Росасе, — а я повсюду, как Господь Бог или же черт…
— Ну, а теперь необходимо написать еще одно письмо, — сказал он и достал из потайного ящика бюро лист, испещренный какими-то условными знаками, после чего принялся писать, поминутно справляясь с этой бумажкой, которая лежала перед ним на бюро.
Вот содержание этого последнего письма:
Буэнос-Айрес, 5-го мая 1840 г. В эту ночь пятеро из наших друзей были захвачены при попытке переправиться на судно. Саласар, Пальмеро, Сандоваль и Маркес, очевидно, пали под ударами наемных убийц. Только одному каким-то чудом удалось спастись, если Вам придется услышать от кого-нибудь другого об этом, то не упоминайте никакого другого имени, кроме тех, которые я Вам сообщил.
И, сложив его особым образом, он вложил его в конверт, запечатал и надписал адрес: Z. de 53, Монтевидео, после
чего он вложил это письмо во второй конверт, надписал на нем другой адрес и, спрятав его под свою бронзовую чернильницу, дернул за шнурок сонетки. Тотчас же появился Тонильо.
— Да-а, дела складываются не совсем так, как бы я того желал, — сказал дон Мигель с беспечным видом, — воинская повинность стала для всех обязательной и придется вторично хлопотать для тебя у генерала Пинедо о свидетельстве, освобождающем от военной службы, если только ты не желаешь служить.
— Эге! Да как же я могу желать этого, сеньор, — отвечал Тонильо, по привычке деревенского жителя растягивая слова, — вообще как же я могу…
— Тем более что служба теперь будет ужасная: вероятно, армии придется пройти по всей республике, а ты ведь не привычен к таким утомительным переходам; ты родился и вырос в усадьбе моего отца и воспитывался всегда при мне при самом ласковом и нежном обхождении. Мне даже кажется, что я никогда не обижал тебя.
— Вы, сеньор! Вы! О, когда же это могло случиться! — воскликнул Тонильо со слезами на глазах.
— Я приставил тебя к своей особе, потому что питаю к тебе самое полное доверие, ведь ты у меня господин над всеми остальными слугами, ты расходуешь столько денег, сколько тебе вздумается, я даже, кажется, никогда не напоминаю тебе об этом.
— Да, правда ваша, сеньор.
— Ты знаешь, что я ни разу не выписывал коня для себя, чтобы не попросить у отца второго для Тонильо. Во всем Буэнос-Айресе найдется немного таких людей, которые бы не позавидовали тем коням, на каких ты у меня выезжаешь. Тебе было бы плохо, если бы нас с тобой разлучили.
— Нет, нет, сеньор, я не хочу служить, пусть лучше меня убьют, но я не расстанусь с вами.
— Ну, а согласился бы ты, чтобы тебя убили из-за меня в минуту угрожающей мне опасности?
— Конечно, сеньор! — отвечал Тонильо с чистосердечием юноши восемнадцати лет, вдыхавшего с первого дня жизни вольный воздух пампы.
— Я в этом уверен, — отвечал Мигель, — и если бы не умел до сих пор читать в твоем сердце, как в открытой книге, то заслуживал бы, чтобы все мои замыслы полетели к черту.
Произнеся эти слова, дон Мигель взял со стола три первые написанные им письма и продолжал:
— Нет, будь покоен, Тонильо, тебя не заберут в рекруты, но слушай внимательно, что я тебе теперь скажу. Сегодня в девять часов утра ты отнесешь букет цветов донье Авроре, и когда она к тебе выйдет, чтобы принять его, ты подашь ей вот это письмо, — но только ей самой, понимаешь; затем ты отправишься к дону Фелипе Аране, которому ты передашь вот это письмо, — а после к полковнику Соломону, которому ты отдашь третье письмо, — главное, прежде чем вручать эти письма, прочти внимательнее, кому именно они адресованы.
— О, будьте спокойны, сеньор!
— Ну, слушай дальше: исполнив эти поручения, ты отправишься к донье Марселине.
—г— К той-то…
— Ну да, к той самой, которую ты тогда днем не пустил в наш дом — и ты был прав тогда, — ну, а сегодня скажи ей, чтобы она сейчас же пожаловала ко мне.
— Слушаю.
— Часам к десяти ты должен вернуться и, если я к тому времени еще не встану ты меня разбуди сам.
— Слушаю, сеньор.
— Уходя, прикажи, чтобы меня сейчас же разбудили, если ко мне кто-нибудь придет.
— Слушаю, сеньор.
— Ну, а теперь еще одно последнее слово, и затем ты можешь идти ложиться, догадываешься, о чем я хочу сказать?
— Да, сеньор, — и при этом лицо Тонильо приняло удивительно умное и смышленое выражение.
— Прекрасно, я очень рад, что ты это помнишь; не забывай же никогда, что для того, чтобы всегда пользоваться моим полным доверием, ты должен быть молчалив как рыба и увертлив, как уж. Помни, что при малейшей нескромности с твоей стороны…
— Этого не бойтесь, сеньор!
— Прекрасно, можешь идти.
Тонильо вышел, а дон Мигель запер за ним дверь своих комнат, выходивших во двор, и в три часа утра после этой тревожной и хлопотливой ночи наконец-то заснул.
ГЛАВА VI. Логовище тигра
В ту же ночь четвертого мая, когда все вышеописанное разыгрывалось на улицах Буэнос-Айреса, другие события, несравненно более важные, происходили в стенах одного знаменитого дома на улице Ресторадора. Однако для того, чтобы сделать наш рассказ совершенно понятным для нашего читателя-европейца, необходимо его предварительно ознакомить с тем положением, в каком находилась в ту пору Аргентинская республика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61