Тогда я был очень молод — мне только что минуло шестнадцать лет, — но я ничего не забыл; я сказал вам тогда: что бы ни случилось, моя жизнь, состояние и честь принадлежат вам; сказать короче, по одному вашему знаку я с радостью пожертвую всем. Говорите же теперь, мой друг и спаситель, я готов!
— Благодарю и принимаю, — звучно отчеканил капитан Дюран, — я знал, что вы так поступите, и потому прямо явился к вам.
— Говорите, я вас слушаю.
— Прежде всего, где ваш отец?
— Он живет среди индейцев, которые дали ему гражданство в своем племени. Он порвал всякие отношения с цивилизованным миром, до него не доходит никаких слухов.
— Счастлив ли он?
— Кажется; мой отец — человек с убеждениями. Его недостатки или преступления — или как бы ни были названы его действия в эпоху общего хаоса, когда все страсти были в брожении, когда всякая вражда и ненависть были доведены до крайности — не возбуждают в нем ни сожаления, ни раскаяния. Он убежден, что выполнил свой долг без страха и упрека.
— Я не могу да и не желаю быть его судьей; я, как и все люди, также подвержен слабостям и недостаткам. Одному Богу принадлежит суд в назначенный для каждого час. Он воздаст каждому по делам его, и тогда произнесется суд над вашим отцом, как и над другими низвергнутыми титанами той эпохи. Но мне надо видеть его. Как вы думаете, примет ли он меня?
— Вне всякого сомнения… Однако я поспешу предупредить его.
— Большего мне не надо.
— Через час к отцу будет отправлен нарочный, а завтра вечером или послезавтра утром, не позже, мы получим ответ.
— Благодарю. Получали ли вы письма за подписью: Друг несчастных дней!
— Получал; и этот неизвестный друг…
— Я.
— Почему вы в первую же минуту не дали о себе знать?
— Не мог.
— И все это истина, о чем говорилось в письмах?
— К несчастью.
— Недостойное, гнусное дело!
— Увы! Надеюсь на вас и на вашего отца, чтобы правосудие свершилось.
— Положитесь на меня; я видел вашего друга и полюбил его, хотя он, может быть, и не питает ко мне такого чувства, — ответил капитан с натянутой улыбкой.
— Весной замерзает, а на летнем солнышке тает.
— Но что может сделать мой отец в этом деле?
— Все и ничего; это зависит от него.
— В таком случае успокойтесь, все будет сделано.
— Надеюсь.
— Не надо ли вам еще чего передать мне?
— Да. Вы понимаете, любезный друг, что потребовались очень важные причины для того, чтобы я оставил в Нью-Йорке свой корабль на своего помощника, чтобы я, закаленный моряк, ненавидящий прежде всего сушу, совершил такое продолжительное путешествие по дремучим дебрям Америки?
— Понятно. И каковы эти причины?
— Вот они: самый неумолимый и свирепый враг моего друга находится здесь.
— Здесь?
— Да, здесь, на вашем острове, в вашей гостиной, рядом с нами.
— Вы уверены в истинности ваших слов?
— Вот уже пять лет как я преследую его шаг за шагом, наблюдая за всеми его действиями и попытками, хотя он и не подозревает об этом.
— Так он никогда вас не видел?
— Напротив, очень часто, — ответил Дюран, смеясь, — только никогда не видел в настоящем виде.
— Ага! Понимаю.
— Я сам перевез его в Америку; мы с ним лучшие друзья в мире. Он даже пробовал подкупить меня.
— Вот как!
— Клянусь честью! Да, я сдался ему, так что теперь я его преданнейший слуга, и он рассчитывают на мое содействие, чтобы покончить с известным человеком.
— Нечего сказать, он мастер выбирать себе соумышленников.
— Не правда ли? Молодые люди расхохотались.
— Так вы вместе из Нью-Йорка пожаловали ко мне?
— Как можно! Мы встретились с ним в форте два дня назад, а так как я теперь нахожусь в своем настоящем виде, то он и не узнал меня, несмотря на все лукавство — надо отдать ему справедливость, это демон хитрости.
— Какая же тут беда? Дело очень просто: этот человек находится у нас на острове, и не надо, чтобы он уходил отсюда; он улетучится — вот и вся штука.
— Нет! Напротив, мы ни в коем случае не должны браться за эту роль: он как угорь проскользнет между пальцами.
— Ну, я этого не думаю, — возразил атаман со зловещей улыбкой, которую капитан Дюран тотчас понял.
— На это всегда будет время, — сказал он, — сначала надо выведать все его планы, обличить его. Это будет тем удобнее сделать, что все преимущества в этом деле на нашей стороне: мы знаем его, а он нас нет.
— Я-то давненько его знаю и готовлю ему сюрприз; только не мешайте мне.
— Но будьте осторожны, одно слово может погубить нас.
— Вся моя жизнь не есть ли борьба с хитростью, окружающей меня?
— Правда. В таком случае я даю вам все полномочия.
— Кстати, вы должны знать, что в моих владениях вы можете быть свободны, как воздух и самовластный хозяин, — заметил Митчелл с улыбкой, потом взял цветок из вазы и прибавил: — Заткните его в петлицу. Это талисман, который откроет вам все двери… Теперь надо заняться вашими спутниками. Прошу за мной.
Он отворил двери с противоположной стороны и, пройдя через несколько комнат, впустил Дюрана в прекрасную залу, выходившую в обширный сад.
— Вот ваши покои; гуляйте, распоряжайтесь здесь как хотите. В конце сада вы увидите калитку, которая выведет вас в открытое поле. Мы обедаем в шесть часов. Если вы отправитесь погулять, то постарайтесь к этому времени вернуться. Стол будет накрыт в ваших покоях, и я буду ждать вас. До свидания!
С этими словами он еще раз пожал капитану Дюрану руку и ушел, предоставив ему полную свободу пораздумать.
Вернувшись в кабинет, Том Митчелл, или Мальяр, если так приятнее будет называть его читателю, сел за стол, написал несколько строк, торопливо запечатал печатью на большом перстне, который всегда носил на мизинце правой руки, и ударил в гонг.
В ту же минуту явился Камот. Атаман отдал ему письмо.
— Пошли с нарочным к моему отцу. Да пускай не жалеет лошади; падет — не беда, дело спешное, я срочно жду ответа.
— Через пять минут будет отправлено, — ответил Камот.
— Кстати, мимоходом впусти ко мне толстяка-американца, который ждет в гостиной.
Камот кивнул головой, вышел, и почти в ту же минуту в дверях появился американец, пыхтя и отдуваясь, как кашалот, и красный, как рак; двери за ним тотчас затворились.
Капитан молча указал ему на стул.
Толстяк, садясь, проворчал:
— Странное дело, что такого человека, как я…
— Извините меня, — перебил его капитан холодно, — не я, а вы нуждаетесь в моих услугах; вы желали видеть меня и потому пожаловали с другими товарищами. У каждого из вас были, вероятно, важные причины для совершения такого действия, которое, по правде сказать, совсем не лестно для моей чести. По вашей же просьбе я должен каждого выслушать отдельно; теперь настала ваша очередь. Не угодно ли вам объясниться?
Резко и холодно отчеканенная речь с оттенком насмешки усмирила, как бы по волшебству, лютый гнев толстяка — или, может быть, он сумел ловко притвориться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69