В подземелье было светло и сухо. Свет и воздух, видимо, проникали через отверстия в камне, незаметные снаружи.
— Входи, Лопес, — произнес один всадник.
— Вы подниметесь наверх? — спросил другой.
— Да, ты последуешь за мной, если я не появлюсь. Лопес свистнул, прибежали лошади и по его знаку спустились в подземелье.
— До скорого свидания! — произнес Лопес.
Первый всадник кивнул головой, а второй, это был слуга, вошел и задвинул за собой камень, который слился со скалой так, словно составлял с ней одно целое. Непосвященному, разумеется, найти вход было невозможно.
Всадник огляделся, чтобы удостовериться, не следит ли кто-нибудь за ним, вскинул ружье на плечо и стал взбираться наверх по ступенькам, погруженный в раздумье.
С вершины горы открывался прекрасный вид: с одной стороны — Сапотекас, Холула, гасиенды и деревни; с другой — Пуэбло, со множеством расписных куполов, делающих его похожим на восточный город. Дальше, насколько хватало глаз, простирались поля алое, маиса и агавы, а между ними змеей извивалась дорога в Мехико.
На мгновение всадник остановился, устремив взор на долины, пустынные в этот утренний час, озаренные золотыми лучами солнца, затем, подавив готовый вырваться вздох, откинул бычью шкуру и вошел в ранчо.
Ранчо, снаружи имевшее жалкий вид, внутри было даже чересчур комфортабельно для страны, где потребности, особенно у низших классов, ограничены самым необходимым.
На ранчо было несколько комнат: первая — гостиная, она же столовая, сообщалась с наружной пристройкой, служившей кухней. На стенах — несколько гравюр под стеклом, с изображением эпизодов, взятых из войн Империи. В углу, на консоли зажженные свечи и фигура гваделупской Божьей Матери, покровительницы Мексики. Шесть стульев, четыре бутакки, буфет, большой стол. На окнах — красные занавески. На полу — ковер искусной работы.
Но что поражало больше всего, это часы черного дерева с вмонтированной в них птицей, которая каждые полчаса пела. Часы висели между двумя окнами напротив входной двери.
Дверь справа вела во внутренние комнаты.
Войдя в дом, всадник поставил ружье, сел у окна на бутакку и закурил сигару.
— Половина шестого! — прошептал он, взглянув на часы. — До его прихода есть еще время.
Мужчина откинулся на спинку бутакки, выронил сигару и крепко уснул.
Через полчаса дверь у него за спиной отворилась, вошла молодая женщина, очаровательная, лет двадцати двух — двадцати трех, белокурая, с голубыми глазами, на цыпочках приблизилась к спящему и устремила на него полный нежности взгляд.
Белое лицо отличало ее от остальных жен ранчеро — индианок. Выражение веселости и лукавства привлекало к себе. Хотя ее нельзя было назвать красавицей. Одета она была как и остальные женщины ее класса и при этом выглядела очень опрятно и кокетливо.
Итак, женщина подошла к спящему, обернулась и приложила палец к губам, сделав знак идущим за ней мужчине и женщине не шуметь.
Женщине было лет пятьдесят, мужчине — около шестидесяти. Лица их, ничем не примечательные, не были грубыми, а казались волевыми и энергичными.
Все трое стояли, не двигаясь, возле спящего, боясь его разбудить. Но вдруг луч солнца скользнул по лицу незнакомца. Он сразу проснулся и по-французски воскликнул:
— О боже! Я, кажется, задремал.
— Ах, господин Оливье, — ответил вакеро тоже по-французски, — что же тут дурного?
— Вы здесь, мои добрые друзья, — произнес Оливье с улыбкой. — Приятное пробуждение! Здравствуйте, Луиза, дитя мое, здравствуйте, мать Тереза, и ты, мой старый Луис. У вас такие счастливые лица, что приятно смотреть.
— Мне жаль, что мы разбудили вас, господин Оливье! — сказала Луиза.
— Тем более что вы, наверняка, устали! — добавил Луис.
— Я уже забыл об усталости, — ответил Оливье. — Вы не ожидали увидеть меня здесь?
— Лопес предупредил нас о вашем приезде, — сказала Луиза.
— Этот черт Лопес обязательно проболтается, — весело заметил Оливье.
— Вы позавтракаете с нами, не правда ли? — спросила молодая женщина.
— Об этом не спрашивают, девочка, — произнес вакеро, отец Луизы. — Хотел бы я посмотреть, как господин Оливье откажется завтракать.
— Хватит тебе ворчать, — смеясь, произнес Оливье, — разумеется, я позавтракаю.
— Это прекрасно! — воскликнула молодая женщина и вместе с Терезой, которая приходилась ей матерью, принялась готовить завтрак.
— Только ничего мексиканского, — предупредил Оливье, — терпеть не могу их национальные блюда!
— Не беспокойтесь, — ответил Луис, — завтрак будет французский.
— Это удваивает мой аппетит! Пока женщины хлопотали с завтраком, мужчины беседовали, отойдя к окну.
— Ну как, вы довольны? — спросил Оливье Луиса.
— Доволен, — ответил Луис. — Дон Андрес де ля Крус человек добрый, кроме того, как вам известно, я с ним почти не общаюсь.
— Да, вы, в основном, имеете дело с Лео Карралем.
— Это достойный человек и прекрасный мажордом. Мы отлично ладим друг с другом.
— Тем лучше! Я был бы огорчен, будь то иначе. Ведь это я рекомендовал вас на это место, и если бы что-нибудь…
— Я немедленно сообщил бы вам, господин Оливье. Но в этом смысле все вдет хорошо.
Оливье внимательно посмотрел на него.
— А в каком смысле плохо?
— Я не сказал, что плохо, — пробормотал вакеро в замешательстве.
Оливье покачал головой.
— Вспомните, Луис, — строго сказал он, — на каких условиях я простил вас.
— О, я очень хорошо помню.
— Вы еще не сказали?..
— Нет.
— Значит, Доминик все еще считает себя…
— Да, — ответил вакеро, опустив голову. — но он не любит меня.
— Почему вы так думаете?
— Я в этом уверен. С тех пор как вы увели его в прерии, он изменился до неузнаваемости. Эти десять лет сделали его совершенно равнодушным.
— Может быть, вам так кажется? — прошептал Оливье.
— О! Не говорите так! — с волнением вскричал вакеро, — нужда — страшный советник. Если бы вы знали, как я раскаиваюсь в содеянном.
— Знаю, потому и простил вас.
— Да, я трепещу при мысли, что замешан в эту ужасную историю!
— Действительно ужасную, — с жаром произнес Оливье. — И вы будете свидетелем ее развязки, Луис!
Вакеро вздохнул. Это не ускользнуло от Оливье, и он спросил:
— А где Доминик, спит еще?
— О нет! Уж кто-кто, а вы хорошо знаете, что он всегда поднимается первым.
— Почему же я его не видел?
— Он ушел, — робко произнес вакеро. — Теперь его не удержишь, ему двадцать два года!
— Двадцать два года, — словно эхо повторил Оливье и, тряхнув головой, уже совсем другим тоном произнес:
— Давайте завтракать!
Завтрак начался в печальном молчании, но, благодаря Оливье, к собравшимся вскоре вернулась прежняя веселость.
Вдруг стремительно вошел Лопес.
— Сеньор Луис, — сказал он, — там ваш сын. Не знаю, чем навьючена лошадь, но сам он идет пешком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64