Дон Себастьян вернулся в свой отель к шести часам вечера в отчаянии и видя уже уничтоженными свои планы; донесение капатаца еще увеличивало его уныние, это была капля, переполнившая слишком наполненный сосуд; он удалился в свою комнату в бешенстве, сердясь на самого себя за то ужасное положение, в которое попал, потому что чувствовал, что быстро скользил по гибельному скату, на котором ему невозможно было удержаться.
Его тайное беспокойство увеличивалось еще оттого, что он должен был беспрестанно отправлять курьеров, принимать донесения, разговаривать со своими сообщниками и не только притворяться перед ними спокойным и веселым, но и поощрять их, сообщая им горячность и надежду, которых у него не было.
Вся ночь прошла таким образом, ночь ужасная, во время которой генерал терпел все пытки, осаждающие честолюбца накануне постыдной измены перед теми, кого он клялся защищать, глухой ропот совести, который никогда нельзя заглушить и который внушил бы жалость к этим несчастным, если бы они сами не позаботились поставить себя вне сострадания. Самый спасительный урок, какой только можно дать честолюбцам, которых так много во всяком обществе, это — сделать их свидетелями той ужасной тоски, которая овладевает заговорщиками в ночь, предшествующую мятежу планам.
Восход солнца застал генерала за последними распоряжениями. Разбитый усталостью от продолжительной бессонницы, с лицом бледным, с глазами горевшими лихорадкой, он хотел на несколько минут предаться тому успокоению, в котором он так нуждался, но его усилия были бесполезны: он находился в таком сильном волнении перед наступлением решительного часа, что сон не мог сомкнуть его век.
Уже колокола во всех церквах наполняли воздух радостным трезвоном; на всех улицах и на всех перекрестках мальчишки и леперо пускали ракеты с громкими криками, походившими скорее на вой бешенства, чем на проявления веселости; народ в самых лучших нарядах выходил толпами из домов и потоком разливался по городу.
Смотр войскам был назначен утром в семь часов, чтобы избавить солдат от дневного зноя.
Войска были расположены в Букарели и на дороге, которая соединяет его с Аламедой.
Мы имели уже случай говорить, что в мексиканской армии двадцать тысяч солдат и двадцать четыре тысячи офицеров. В огромной толпе, собравшейся на парад, более всего виднелось офицерских мундиров; все офицеры, находившиеся в эту минуту в Мехико, сочли своим долгом присутствовать на параде.
Без четверти восемь часов раздался барабанный бой, оглушительное «ура!» толпы, и президент республики подъехал в Букарели, в сопровождении главного штаба, сиявшего золотом и шитьем.
Мексиканцы любят до страсти все блестящее, и президент был встречен восторженной толпой.
Генерал Герреро, в парадном мундире, присоединился к главному штабу президента, так же, как и полковник Лупо, и многие из его сообщников; другие, смешавшись с толпой с оружием под плащами, пили с леперо, уже полупьяными, и подстрекали их к беспорядкам.
Между тем парад кончился; правда, президент только проскакал по рядам войск, потом приказал войскам пройти мимо себя, не рискуя — так как ему было известно невежество офицеров и солдат — исполнением какого-нибудь маневра, который нарушил бы очарование зрителей.
Потом президент отправился со своим главным штабом в собор. Мы ничего не скажем об официальных приемах, занявших все утро.
Настал час боя быков. После парада войсками уже не занимались; они как будто вдруг исчезали. Ни одного солдата нельзя было встретить на улицах, но народ не думал о них, он пускал шутихи, смеялся и ревел — этого было вполне достаточно для его удовольствия. Заметили только, что солдаты, незаметные во всех кварталах города, как будто назначили друг другу свидание, чтобы присутствовать на бое быков. Почти вся часть цирка, находившаяся на солнце, была занята солдатами, примешанными к толпе леперо и составлявшими с этими оборванцами самый неожиданный контраст.
Приехал президент; цирк в одну минуту заполонила толпа. С утра бесчисленное множество леперо пели и ели с криком свирепой радости у балаганов, устроенных посреди арены.
Вдруг, по данному сигналу, дверь отворилась, и бык устремился на арену. Тогда произошла сцена неслыханная, невообразимая: леперо, застигнутые неожиданным появлением быка, бросились с криком прочь, толкаясь, опрокидывая друг друга, стараясь убежать от быка, который, подстрекаемый шумом, гнался за ними.
В одну минуту арена очистилась, балаганы были растоптаны, пировавшие укрылись, как успели, за столбами, отвратительно кривляясь.
Несколько леперо, однако, посмелее других, устремились к парнасской горе, не только, чтобы искать там убежища, но и стащить все цветные платки, привязанные к ветвям. В одну минуту густые листья дерева исчезли под толпой бросившихся на него леперо.
Бык несколько минут забавлялся разбрасыванием обломков балагана, потом остановился и стал осматриваться кругом. Приметив дерево, единственное препятствие, мешавшее ему очистить арену, он остался в минуту неподвижен, как будто колебался, какое принять решение, потом опустил голову, вскинул песок передними ногами, замахал хвостом и, бросившись к дереву, несколько раз ударил его рогами.
Леперо закричали от страха. Дерево, слишком тяжело увешенное и беспрерывно толкаемое снизу быком, зашаталось, наклонилось, потом упало набок, увлекая в своем падении леперо, уцепившихся за его ветки.
Народ захлопал в ладоши, разразился неистовыми криками, которые перешли в рев, когда одного беднягу вдруг подхватил бык на рога и швырнул в воздух.
Вдруг в ту минуту, когда радость доходила до неистовства, раздалось несколько пушечных выстрелов, а за ними ружейная перестрелка.
Как бы по волшебству, бык исчез, солдаты, рассыпанные по цирку, бросились на арену и прицелившись в зрителей, которые сидели на скамейках и в ложах неподвижные от ужаса, не понимая, что происходит.
Вдруг двадцать музыкантов, за ними восемь офицеров и двенадцать солдат вошли на арену с барабанным боем.
Когда восстановилась тишина, было объявлено, что генерал дон Себастьян Герреро, поднявший мятеж против мексиканского правительства, должен подлежать военному суду.
Толпа выслушала это известие с изумлением, тем более что с каждой минутой перестрелка становилась сильнее и пушечные выстрелы раздавались ближе.
В Мехико опять началась одна из тех страшных сцен убийств и кровопролития, которые после провозглашения независимости так часто заливали кровью его улицы и площади.
Президент, сидя верхом на лошади посреди арены, отдавал распоряжения, принимал курьеров и посылал подкрепление туда, где была в нем надобность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53