Граф скрытничал, остерегался сказать лишнего, но я все-таки сумел из него кое-что вытащить. Несколько имен, несколько возможных нитей.
Камергер Коссаковский, его прелестная племянница и граф Тышкевич с сыном.
С графом Коссаковским я уже знаком. Он показался мне легковесным острословом и слишком страстным поклонником южных вин.
А племянница его? О, эта женщина давно занимает мои мысли. Я наслышан о ее изысканной красоте.
На дворе – глубокая ночь. Меня клонит в сон. Завтра аудиенция у императора Александра. Государь ждет подробного отчета о работе воинской полиции и настроениях в Вильне.
А с Балашовым теперь начнется неминуемая война. Все сначала.
Министр полиции, конечно, не простит мне, что я завтра не явлюсь к нему на условленную встречу. Не простит и будет прав.
Но выхода нет. Я не могу ослушаться государя.
А ведь Балашов не так еще давно был моим благодетелем и покровителем – никак не могу забыть этого.
В начале царствования императора Александра он был сделан исправляющим должность петербургского военного губернатора. Я его помнил по юности своей в Ревеле, где он при императоре Павле был военным губернатором.
Явился я к Балашову в Петербурге, и он сразу же предложил мне служить при нем – я возглавил иностранное отделение.
В 1809 году открылось министерство полиции, и Балашова назначили министром. Он попросил мне написать устав министерства, и сей устав был утвержден государем без малейшей поправки. Вскоре я был сделан правителем Особой канцелярии при министре полиции. В этом звании я с Балашовым жил в добром согласии, как вдруг явились обстоятельства, совершенно от меня не зависящие.
Натурально, что я старался все заготовляемые для государя доклады писать сообразно тому, как говорил мне Балашов. А он говорил мне: государь любит, чтобы доклады были как можно более сокращены, переписаны четкой рукою и на хорошей бумаге.
Один раз министр сказал мне с видом явного неудовольствия: «Только ваши доклады сходят, а прочие, из других департаментов, я привез назад».
Чрез некоторое время объявил он мне, возвратясь от государя: «Поздравляю вас – и ироническая улыбка явилась на устах его, – государь приказал вам исправить доклады прочих департаментов».
Хотя я и видел, что мне предстоит беда, то есть неминуемая ссора с министром и благодетелем моим, но делать было нечего, и самолюбие не позволяло пренебрегать докладами.
Однажды Балашов с величайшим неудовольствием сказал мне: «Государь приказал мне брать вас с собою в Царское Село, чтобы вы, в случае неисправности, поправляли доклады других департаментов». И прибавил еще сердито: «Только ваши доклады и хороши».
С сего времени я уже всегда ездил с министром в Царское Село.
Но это еще не все. В декабре 1811 года, пополудни в 6 часов, вошел ко мне дежурный офицер с докладом, что меня желает видеть Зиновьев. Я думал, что это друг Балашова камергер Зиновьев, снабжавший министерский стол фруктами, и велел ему отказать. Дежурный воротился и объявил, что Зиновьев утверждает, будто имеет крайнюю нужду до меня.
Входит низенький, тоненький человек, который требует говорить со мной наедине. На вопрос мой «С кем имею честь говорить» он отвечал: «Я камердинер его величества». Я ввел его в свой кабинет, где он вручил мне записку. Можно представить себе мой испуг – то была рука императора.
Через несколько дней Зиновьев явился опять. Он пришел с объявлением: «Государь вас ожидает». – «Я только прощусь с женою и детьми», – сказал я.
Зиновьев ответил мне: «Сделайте милость, никому о том не говорите. Государь именно это запретил».
Однако я не послушался, ибо был убежден, что Балашов жаловался на меня государю. Я страшился ареста.
Под предлогом переодеться я пошел к жене и просил ее не беспокоиться. «Вероятно, на меня донесли, – говорил я ей, – может быть, куда-нибудь ушлют, но я увижу государя и буду просить об отправлении всех вас ко мне».
Мы сели с камердинером в сани, и нас повезли к маленькому подъезду. Повели меня по множеству лестниц. Наконец Зиновьев ввел меня в небольшую комнатку, в которой стояли комоды и шифоньеры, и просил меня тут обождать. Нигде не было свечей – темнота наводила на меня дурные предчувствия. Я все более утверждался в мысли, что буду отправлен.
Наконец сквозь щель двери в другой комнате проявился свет – зажглись свечи. Дверь отворилась, и император стоял передо мною. Я поклонился.
Государь с удивительно милостивою улыбкой сказал мне: «Entrеz, je vous prie».
Я вошел, император сам притворил дверь и сказал: «J’ai desir? faire votre connaissance, pour vous demander quelques renseignements sur des articles, que je ne puis bien concevoir, et que vous devez connaоtre».
Я подумал: «Не полагает ли император по фамилии моей, что я француз?», и отвечал: «Государь! Я русский и на отечественном своем языке изъясняюсь не менее свободно, чем на французском».
Государь засмеялся и сказал: «Очень рад, ведь и я русский. Будем говорить по-русски».
Погодя немного, он продолжал: «Вы имели, я думаю, случай заметить, что я вашими трудами доволен».
Я поклонился.
Государь заметил: «Я хотел бы получить некоторые разъяснения. Вот в чем состоит дело. Министр полиции Балашов жаловался мне на вас, но я хорошенько не понял, что, собственно, произошло».
Я отвечал: «По долгу моему я часто делаю представления господину министру, которые не всегда принимаются с тою благосклонностью, какой бы требовала чистота моих намерений. Но в точности мне неизвестно, в чем состояла жалоба господина министра».
Начиная с этой встречи, государь стал мне давать приватные поручения. Тут мы с Балашовым окончательно разошлись: благосклонности ко мне императора Александра Павловича перенести он никак не мог.
Апреля 18 дня. Два часа пополудни
Завтракал с майором Бистромом в трактире, который держит некто Кулаковский на углу Немецкой и Доминиканской улиц. Отличное заведение: чисто, вкусно и при том недорого.
Майор утверждает, что граф Коссаковский водит странные знакомства. Я приказал Бистрому установить наблюдение за домом камергера.
Вернувшись после завтрака к себе, я принялся разбирать свою корреспонденцию: ее скопилось предостаточно – три дня у меня не было ни малейшей возможности прикасаться к письмам, не считая, конечно, тех записочек, которые приносил мне императорский камердинер Зиновьев.
Копаясь в своей почте, ничего особенно ценного я, в общем-то, не обнаружил. Мое внимание привлекло только свеженькое донесение поручика Шлыкова.
Там было отмечено, что буквально каждый день, от пяти до шести, у графа де Шуазеля неизменно собирается одно и то же общество: аббат Лотрек, граф Коссаковский и граф Тышкевич.
Постоянно к ним присоединяется одна дама (судя по фигурке, чрезвычайно молоденькая), но кто она, нет никакой возможности узнать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41