Она ворошила хрупким шагом камушник и не различала впереди ничего для себя вдохновенного. Никаких ответных призраков. В её взгляде не было даже любопытства к новой персоне. Не то что интереса. Это почему-то больно задело воина.
– Тебя поехал искать твой товарищ. На такой страшной повозке, привязанной к двум ослам, – равнодушно сказала Намати, поравнявшись с Индрой.
– К коням, а не к ослам, – поправил её воин.
Девушка не обратила внимания на столь важное уточнение и скрылась в пещере.
– Пойдём! – позвал молодой дан, поманив кшатрия рукой.
Мрачное жерло пещеры сторожила престрашная старуха. Она перебирала кривыми пальцами россыпь костей, бубня при этом что-то себе под нос и вращая безумными глазами.
– Это – праматерь Намари. Говорят, она старше камней, из которых сложена пещера. Никто не знает, сколько ей лет.
Индра шагнул было вперёд, но Намари подняла голову и, увидев кшатрия, пронзительно закричала. Индра оцепенел.
– Он пришёл! – кричала старуха, протягивая к воину высохшие руки. – Он пришёл, чтобы кровью воина обагрился рассвет!
– Не обращай внимания, – сказал Нами, увлекая Индру за собой. – В её предсказаниях больше безумия, чем открытий.
– Не смей так говорить о праматери! – возмутилась его сестра, внезапно появившаяся из темноты.
Юноша скорчил ей рожу:
– Как мне надоели твои поучения!
– Кто из вас старше? – поинтересовался Индра, обходя неугомонную праматерь.
– Я, – загордился Нами, – на год. После отца и Намучи я самый старший в роду. Если, конечно, не считать Намари и мать.
– Это верно, зачем считать женщин? – улыбнулся воин. – Ты согласна, Намати?
Девушка гневно отвернулась.
– Кто тут не считается с моей матерью? – послышалось снаружи.
– Берегись, воин! Берегись, воин! – заверещала старуха, взывая к новому персонажу семейного клана данов.
Солнце светило ему в спину, отчего лицо идущего съедала серая тень.
– Я – Намучи, сын Нама Рыжего, из рода данов. Как твоё имя, пришелец?
– Индра, сын Гарджи из клана марутов.
– Что ты ищешь в наших краях? – снова спросил Намучи, чувствовавший себя здесь хозяином. Он развязал длинный и нескладный меховик со стоячим ворсом, совершенно неуместный в жару, и кинул его на землю.
– Слышали мы, что кто-то плавает по морю, придумав такую себе хитрость, что его вода держит, – заговорил Индра, – потому я и здесь.
– Какая же хитрость в лодке? – спросил старший из детей пещеры.
Намати высокомерно хмыкнула. Ей, видимо, понравились слова брата.
– Верно, в лодке хитрости нет. Нельзя верить слухам. Разве могли бы вы придумать что-нибудь, кроме бревна? – улыбнувшись девушке, сказал Индра.
Намучи ничего не ответил. Он уселся возле котла и запустил в него лапу.
Индра сглотнул голодную слюну. Поняв, что делать в пещере больше нечего, кшатрий повернулся к свету и шагнул прочь.
– Это твоя повозка стоит у входа? – не глядя на пришельца, спросил Намучи. О том, что было и так очевидно. – Как тебе удалось заставить лошадей повиноваться?
– Это было не самым трудным делом.
– Подожди! – властно крикнул Намучи. – Подожди. Ты что, так вот и уйдёшь?
– Меня больше ничего здесь не держит.
Намучи продолжал шамкать уловом, добытым из котла. Под обожаемые взгляды сестры.
– Да-а, – просопел он, раскусывая костяной обрубок. – Что здесь может держать? Мы живём в такой глухомани. Впереди – море, сзади – степь, полдня пути до нишадов, одни и те же рожи. Что здесь может держать? Но вот появляется какой-то лошадник, разглядывает нас, как украшение, обзывает дураками и собирается преспокойно улизнуть.
Он замолчал, и в пещере воцарилась нервная тишина. В ожидании дальнейшего поворота дела.
Намучи внезапно обернулся и запустил в Индру кость.
– Ты можешь считать нас дураками, – заорал дан, – потому что мы плаваем на бревне! Да, мы плаваем на бревне. Может быть, мы не умеем приручать лошадей. Но даны способны проучать нахалов!
Он поднялся с земли и испытывающе посмотрел Индре в глаза.
Кшатрия мало впечатлил этот выпад.
– И что дальше? – спокойно спросил Индра.
– Дальше? – Намучи оскалился и скривил руки какими-то нелепыми жестами. Индра осторожно посмотрел на юную красавицу. Она была в восторге. Должно быть, Намати уже приходилось видеть что-то подобное. Девушка держалась на безопасном расстоянии и с явным удовольствием наблюдала за злобными дурачествами старшего брата.
– Дальше? – переспросил Намучи. – Уж не таит ли угрозу твой вопрос?
От глаз Индры не скрылось, как рука бузотёра скользнула по бедру. К чехлу ножа. Кшатрий и не пошевелился.
Намучи сделал ещё шаг. Пяля глаза и неестественно улыбаясь. Теперь противников разделял только выпад. Один стремительный удар в длину руки. Намучи впился взглядом в глаза чужака. «Значит, будет атаковать», – уверился Индра.
Кшатрий открыл сердце, отпустил руки и прогнал голову. Из боя, потому что бой уже начался. Бой всегда начинается задолго до первого удара, и только простак и неумеха выслеживает его глазами по внешним признакам агрессии. Желаемое и произведённое – неразделимы.
Всякий собирающий агрессию по рукам противника рискует снова и снова оказаться мишенью. Ибо руки – всего лишь посыльные головы, и потому атаковать нужно предводителей их неуёмного разгула – нрав, волю, инстинкты противника. Всё то, что определяется как независимое эго. Если ты хочешь выжить во враждебном окружении, – подави его независимое эго. Глядишь, и не придётся воевать вообще.
Но для того чтобы драться успешно, необходимо, во-первых, любить драку и даже больше чем любить – получать от неё удовольствие. Невзирая на собственную боль, страдания или обиду поражения.
А во-вторых, уметь драться, что никак не связано с формальным знанием приёмов рукопашного боя. Именно культ приёма стал главной ошибкой и принципиальным заблуждением в наставничестве боевого искусства.
Способность победить использует познание приёма лишь в малой доле, ибо самое вредное заблуждение заключено именно в том, что победа – результат умения выворачивать руки или выдавливать противнику глаза. Нет, враждебные поползновения, как правило, не совпадают с вашими ожиданиями и затеями, не вписываются в них, а реальная опасность не оставляет времени на обдуманное поведение, на спланированное, подготовленное действие.
В том и заключён смысл боевого искусства, чтобы совершенству умышленного действия противопоставить боевое бессознательное и доказать его преимущество. А тот, кто не может этого сделать, – не Воин.
У Индры не было учителей. Главным его наставником являлся инстинкт, связующий свойства его натуры с голосом крови. Теперь воин превратился в чуткое звероподобное существо, кипящее боем. Повадки врага это существо воспринимало чутьём.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123