О том, что в магазинах продают разные украшения. И есть специальные комнаты для еды, куда приезжают есть люди со всего света.
Дороги там не такие хорошие, как те, что ведут из Синанджу в Пхеньян, но машин там гораздо больше.
Когда же ее спросили об их первой брачной ночи, она лишь загадочно улыбнулась и не сказала ничего, предоставив подробности воображению слушателей. Однако матери ей пришлось рассказать все как есть. А рассказывать было нечего. Потомства пока не будет.
— Он даже до меня не дотронулся, — лила слезы Пу. — Не дотронулся, не поцеловал... ничего такого.
— Совсем ничего? — встревоженно переспросила ее мать.
— Я же сказала — ничего такого.
— Но не забыла ли ты те средства, о которых я говорила тебе?
— Я все попробовала, кроме стальных наконечников.
— Так попробуй и их.
— Он же Мастер Синанджу. К нему и близко не подойдешь, если он не захочет этого. А он не хочет. Слышишь, мама, он не хочет меня!
— Но ему придется тебя захотеть. Он твой муж!
И взволнованная жена пекаря передала мужу рассказ безутешной дочери. Пекарь, в ушах которого еще звенел гневный голос супруги, подробнейшим образом объяснившей ему, что он, отец, должен делать, в великом страхе побрел к деревянному дому на склоне большого холма — тысячелетней обители Мастеров Синанджу.
— И запомни, — послышалось сзади, — не давай ему увильнуть!
Увильнуть? Пекарь совсем растерялся. Мастер Чиун, способный расколоть вражий череп, как ребенок — сухой земляной орех. За такие слова он убьет меня не задумываясь. По крайней мере, одно хорошо — я умру от руки Мастера Синанджу. Он это сделает быстро и наверняка не мучительно.
Смяв в руках соломенную шляпу и беспрестанно кланяясь, пекарь взошел на стертые от времени камни лестницы, ведущей в пристанище Мастеров. Посланцы каких только владык не поднимались по этим ступеням... Жители деревни были здесь нечастыми гостями, разве что приходили, оказавшись в крайней нужде, с просьбой о деньгах или восстановлении справедливости.
У двери, согласно обычаю, пекарь снял деревянные сандалии, нагнувшись, поцеловал пороги, плотно прижав губы к дверной щели, возопил показавшимся странным ему самому голосом:
— О великий Мастер Синанджу, я, Байя Каянг, отец Пу, смиренно прошу приблизить ко мне твое сияющее могущество!
— Входи, Байя Каянг, отец Пу, жены моего сына Римо, — послышался голос Чиуна из-за дощатой двери. — Входи и возрадуйся, ибо скоро дочь твоя подарит тебе внука!
Деревня между тем переживала потрясающие новости. Жена пекаря со всей серьезностью заявила односельчанам, что Римо не выполнил свои супружеские обязанности. Они и согласились взять этого белого в мужья Пу лишь потому, что были уверены — всякий, носящий звание Мастера, в какой бы цвет ни была окрашена его кожа, на славу справится с этим делом. Короче, семью пекаря обманули и Чиуну следует заявить об этом во всеуслышание. Либо этот его сын исполнит свой долг супруга, либо Пу вернется в отцовский дом. Выкуп, само собой, остается за ними.
Правда, на улицах Синанджу это звучало куда убедительнее, чем в деревянном доме на холме. Ну как сказать Мастеру, что тот белый, которого он любил больше, чем родное дитя, в разговоре о котором не позволял собеседнику и тени неуважения, — не мужчина?
Если сказавший такое сразу умрет — можно считать, он легко отделался.
Но пекарь Байя Каянг знал, что и дома его ожидает не лучший прием: ревущая Пу и жена, страшная в своем гневе. Так что выбор был небольшой — ужасный конец или бесконечный ужас. И Байя Каянг, отведав риса, предложенного Мастером, и поговорив с ним о видах на урожай, наконец с мужеством отчаяния приступил к делу.
— Для нас большая честь быть родителями Пу, той, которую выбрал Мастер.
— Это мы удостоились оказанной вами чести.
Для убедительности Чиун слегка потряс бородой. Семья Каянг не особенно ему нравилась — ленивые и к тому же жадюги. Но, по крайней мере, они уроженцы Синанджу, а при одной мысли о белых ведьмах, за которыми волочился в разное время его сын, Пу казалась Чиуну сущим ангелом.
— Как и вы, мы с нетерпением ожидаем внука, — осторожно продолжал Каянг.
Он даже отважился пододвинуть Мастеру свою чашку. Чиун налил Каянгу еще вина — гостям он в этом напитке никогда не отказывал, но считал всех, кто употребляет его, потерянными для мира. Сам он, как и Римо, не терпел алкоголя. Под его влиянием их нервная система приходила в расстройство, а постоянные тренировки требовали как раз обратного.
— Никто не ожидает рождения внука с большим нетерпением, чем я.
Чиун высокомерно поджал губы. Чего этот тупоумный Каянг хочет от него? Золота у них уже и так достаточно, чтобы до конца жизни объедаться свининой. Они даже пекарню могли бы закрыть, если бы Чиун не требовал по утрам свежей порции рисовых лепешек.
— Есть обычай... который нужно соблюсти, чтобы Пу наконец забеременела.
— А, вот в чем дело, — поморщился Чиун. — Для этого ей всего-навсего нужно лечь на спину. Но ты не можешь и вообразить, Байя, мою радость при мысли о том, что Римо перестал увиваться за белыми.
— А я слышал, что белые женщины сходят с ума по корейским мужчинам. Говорят, те проделывают с их телами разные странности.
Уж это точно, подумал Чиун, вспоминая о годах своего супружества. Дело женщины — рожать детей, готовить еду и держать рот закрытым. А Римо эти белые вертихвостки совсем замутили голову.
— Красота твоей драгоценной дочери убережет Римо от козней белых дьяволиц. Еще раз благодарю тебя, Байя.
— Я слышал, они носят особую одежду и издают особые запахи, — поделился своей осведомленностью пекарь.
— Но оставим пороки белых, восславим лучше добродетели твоей дочери.
— О великий Чиун! — без перехода срывающимся голосом завыл Байя. — Дочь моя осталась по сию пору нетронутой — такой же нетронутой, как в тот день, когда они начинали свой медовый месяц!
— Не понимаю тебя!
— Говорю тебе, о великий Чиун, ни один из нас не дождется внука!
— Что же случилось с твоей дочерью Пу?
— С ней — ничего. Но Римо не выполнил своих обязанностей.
В ожидании гибели Байя крепко зажмурил глаза. Затем медленно открыл их. Может быть, с закрытыми глазами Чиун не хочет его убивать. Но увидел он лишь вздрагивающие седые пряди Мастера Синанджу, энергично кивавшего в знак признания правоты Байи Каянга, деревенского пекаря, сообразившего, что он, похоже, доживет до следующего утра.
Повисла томительная пауза.
— Римо! — позвал Чиун.
— Ну чего?
Голос шел из самой глубины дома, отдаваясь эхом в углах комнаты — совершенно пустой, ибо великие сокровища, которые еще недавно хранила она, исчезли.
— Я хочу, чтобы ты подошел ко мне. — Голос Чиуна звучал сурово.
— Я занят.
— У него до сих пор дурные манеры американца, — пожаловался Чиун.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54