Впрочем, и в этом безвыходном положении я не был покинут. Спутники следили за мной и снова предприняли попытку к моему спасению. Возле меня раздался голос ефрейтора Хенгстмана – длинного, светлорусого парня из Нижней Саксонии: «Я возьму герра лейтенанта на спину, мы прорвемся или поляжем!»
К сожалению, мы не прошли: слишком много орудий стояло на краю деревни. Хенгстман побежал, тогда как я обеими руками обхватил его за шею. Тут же поднялась стрельба, как на полигоне, когда целятся в мишень за сто метров. И тонкое металлическое жужжание оповестило о выстреле, заставившем обмякнуть тело Хенгстмана подо мной. Он упал беззвучно, но я почувствовал, как смерть еще прежде, чем мы коснулись земли, завладела им. Я высвободился из его рук, еще крепко державших меня, и увидел, что пуля пробила ему каску и висок. Смельчак был сыном учителя из Леттера под Ганновером. Как только я снова смог ходить, я разыскал его родителей и обо всем им рассказал.
Неудачный пример не помешал другому сопровождающему предпринять новую попытку спасти меня. Это был сержант санитаров Штрихальски. Он взял меня на плечи и донес, хотя рой пуль снова кружил возле нас, до тихого угла следующей высоты.
Стемнело. Люди отыскали брезент с мертвецом и понесли меня по одинокой равнине, на которой то близко, то далеко вспыхивали колючим сиянием звезды. Я впервые ощутил, как это ужасно, когда чувствуешь, что задыхаешься. Запах сигареты, которую курил человек в десяти шагах от меня, чуть меня не задушил.
Наконец мы добрались до санитарного блиндажа, там мой добрый знакомый доктор Кай нес свою службу. Он намешал мне восхитительного напитка с лимоном и сделал укол морфия, погрузившего меня в целительный сон.
На следующий день началась обычная, разделившаяся на этапы транспортировка. Тряска в автомобиле до военного лазарета была последним тяжким испытанием моей способности выжить. Затем я поступил в руки сестер и продолжал чтение «Тристрама Шенди» там, где его прервал приказ о выступлении.
Множество проявлений участия приносили мне облегчение во время кризисов, характерных для легочных ранений. Солдаты и начальство дивизии посещали меня. Участники штурма Сапинье все, конечно, или погибли, или были, как Киус, в английском плену. Супруги Планко, несмотря на то что уже первые снаряды наступавшего противника рвались в Камбре, прислали мне милое письмо, банку молока, оторванную от себя, и единственную дыню – все, что было в их саду.
Мой последний денщик не составил исключения из длинного ряда своих предшественников, он остался при мне, хотя в лазарете ему не был положен паек и он должен был выпрашивать себе съестное на кухне.
Когда скучаешь лежа, ищешь всякие способы развеяться; так, однажды я проводил время, подсчитывая свои ранения. Я установил, что, не считая таких мелочей, как рикошеты и царапины, на меня пришлось в целом четырнадцать попаданий, а именно: пять винтовочных выстрелов, два снарядных осколка, четыре ручных гранаты, одна шрапнельная пуля и два пулевых осколка, входные и выходные отверстия от которых оставили на мне двадцать шрамов. В этой войне, где под обстрелом были скорей пространства, чем отдельные люди, я все же удостоился того, что одиннадцать из этих выстрелов предназначались лично мне. И потому я по праву прикрепил к себе на грудь Золотой Знак раненого, присужденный мне в эти дни.
Спустя четырнадцать дней я лежал на мягкой постели санитарного поезда. Уже появился немецкий ландшафт в первых проблесках осени. К счастью, нас выгрузили в Ганновере и отправили в Приют клементинок. Среди множества посетителей, которые скоро явились, я особенно радовался брату. Он еще вырос со времени своего ранения. Впрочем, его правая, сильно задетая сторона тела не действовала.
Я делил свою комнату с молодым военным летчиком эскадрильи Рихтхофен по имени Венцель, – одним из тех высоких, отчаянных парней, каких еще рождает Германия. Он делал честь девизу своей эскадрильи: «Железный, но бешеный!» – и уничтожил в воздушном бою двенадцать противников, из которых последний, прежде чем умереть, прострелил ему плечевую кость.
Свой первый выход я отпраздновал с ним, моим братом и несколькими товарищами, ожидавшими своего транспорта в залах старого Ганноверского Гвардейского полка. Поскольку наша боеспособность теперь была под сомнением, мы чувствовали настоятельную потребность поупражняться с тяжелым креслом. Это плохо кончилось: Венцель сломал себе руку, я же на следующий день лежал в постели с температурой сорок; более того, температурная кривая совершила даже несколько рискованных скачков к красной линии, за которой искусство врачей бессильно. При такой температуре исчезает ощущение времени; пока сестры боролись за меня, я лежал в горячечных снах, многие из которых бывают даже очень веселыми.
В один из этих дней, это было 22 сентября 1918 года, я получил следующую телеграмму:
«Его Величество кайзер присуждает Вам Орден за Мужество. Поздравляю Вас от имени всей дивизии.
Генерал фон Буссе»

Иллюстрации

Волонтеры в августе 1914


В окопах Монши. Шанцевые работы осенью 1915


Немецкий полевой лазарет в зоне огня


Разгромленный Монши-о-буа, вид у церкви


Командир взвода среди своих товарищей. Эрнст Юнгер – фенрих


Фенрих Юнгер в стрелковом окопе


Лейтенант Юнгер перед битвой на Сомме (1916)


Под обстрелом. Верден


Шоссе Аррас – Камбре


Разгромленный английский танк: в битве на Сомме (1916) союзные войска впервые применили танки, но безуспешно


Лейтенант Эрнст Юнгер (1920)


Обложка дневниковых записей «В стальных грозах» (1920)

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83