«Любой сюжет может стать предлогом для музыки, лишь бы он был человечным»,– так думал Бах. И вскоре арнштадтцы услыхали его «Пасхальную кантату», столь же необычную, как и его хоральные прелюдии. В ней преобладал мотив скорби: тяжелая, как бы изнемогающия мелодия, прерываемая паузами, словно вздохами, извиваясь, спускалась вниз. Кантата у многих вызывала слезы, несмотря на то что исполнение певцов было не на высоте.
Летом ненадолго приехал брат Якоб. Между ним и Себастьяном уже не было той дружбы, которая связывала их в детские годы. Якоб не любил писать письма. У него уже появились свои интересы, далекие от интересов младшего брата. Тем не менее, Себастьян огорчился, узнав, что Якоб приехал ненадолго перед своим отправлением в шведскую армию: он завербовался туда как полковый гобоист. Но так как старший брат был доволен своей участью, то и младший не предавался грусти. Он любовался рыжеволосым бравым Якобом, с удовольствием слушал грубоватые, не лишенные хвастовства рассказы о его похождениях и под конец посвятил ему фантазию для клавира, которую назвал «Каприччио на отъезд возлюбленного брата».
Это была импровизация, юношески вольная, может быть, несколько длинная, с резкими контрастами, со смелыми звукоподражаниями и забавными названиями отдельных частей – один из приступов веселья, порой настигавших серьезного Себастьяна.
Дядя Иоганн-Михаил, в доме которого жил Бах, сидел в стороне, куря трубку, и вполголоса разговаривал с соседом. Он сам был музыкант, но пьесы, подобные каприччио, называл «домашними шалостями» из-за их причудливого характера и свободной формы. Он не придавал им значения. Зато дочь Михаила, стройная Мария-Барбара, слушала «Каприччио» с интересом, хотя ей приходилось отлучаться на кухню и в погреб за пивом. Она прислушивалась к необычным поворотам мелодии.
Дело в том, что у «Каприччио» была своя программа: сначала друзья отговаривают путешественника от поездки и рисуют различные неприятности, которые могут случиться в дороге. Но веселый рожок зовет путника, и дилижанс увозит его вдаль.
Себастьян играл на клавире, Якоб, покручивая ус, выражал громкое одобрение после каждой части, а гости Себастьяна, которых он пригласил для проводов брата, от души смеялись, слушая, как скачет конь, переворачивается дилижанс, гремит гром, хлещет дождь и как на тему почтового рожка развивается целая фуга – веселая и стремительная, как поток.
Глава пятая. ДИТРИХ БУХСТЕХУДЕ.
Был уже конец ноября, когда Себастьян пустился в путь. Он шел пешком: его сбережения были распределены вперед на месяц. Но он привык к дальним прогулкам и шел, не чувствуя усталости. К вечеру он мог добраться до Любека, где жил Дитрих Бухстехуде.
Осень была не дождливая, а сухая, бодрая, с ясным небом и широко открывшимися далями. Собственно говоря, это было начало зимы. Дорога промерзла, шаги раздавались четко, гулко, одинокий кустарник выделялся на дороге. Недавно выпал снег.
С удовольствием вдыхая морозный воздух, Бах шел быстро, что-то напевая. Начальство отпустило его на целый месяц. Как раз в эту пору Бухстехуде давал свои концерты в Любеке. Удастся ли познакомиться с Бухстехуде? Или – только послушать его игру? Впрочем, кто знает, что полезнее: бывает, что великий человек проигрывает от близкого знакомства. Лучше знать и любить его дела.
Учиться – и как можно больше! У всех старых мастеров и у современников. И не только у музыкантов: у художников, поэтов, актеров. У Гомера и Вергилия, у Плутарха и Данте. В конце концов, что мы получаем готовым от природы? Только способности и волю. Но и это необходимо укреплять. А узнать надо столько, что не хватит всей жизни…
Звонкий топот заставил Себастьяна свернуть в сторону. Мимо проезжала коляска, и в ней – статный молодой человек в шелковом камзоле, в шляпе с перьями. Должно быть, удачник, баловень судьбы. Нетерпеливую жажду удовольствий выражало его смуглое, разрумянившееся лицо. Он торопил кучера. Коляска умчалась.
«Ишь ты!» – подумал Бах, глядя вслед. Он не знал, что этот юноша, его ровесник, – Георг-Фридрих Гендель, тоже музыкант.
Окрыленный успехом, Гендель покидал родные места ради большей славы, которая его ожидала. Он не был круглым сиротой, как Бах, предоставленный самому себе. Его родители, люди не без достатков, души в нем не чаяли. Мельком взглянул он на скромного пешехода, и тут же отвел взгляд. Но Себастьян хорошо запомнил горделивую осанку и острый взгляд незнакомца.
Внезапно он почувствовал, что ему холодно. Длинная, пустынная дорога расстилалась перед ним. Он поднял воротник своей куртки, подтянул котомку и ускорил шаг, чтобы согреться. Задумавшись, он не заметил, как погода изменилась, подул ветер, обильно стал падать снег. Невеселым, трудным показался Баху предстоящий зимний путь. Промчавшаяся коляска словно унесла частицу его бодрости…
Но все Бахи издавна отличались сильным характером и не поддавались минутной печали, а в Себастьяне фамильные черты были развиты сильнее, чем у предков. И природный юмор не оставлял его. Когда в вышине с громким карканьем пронеслась большая стая ворон, он взглянул на потемневшее небо и сказал:
– Это уж слишком!
И, надвинув шляпу на лоб, зашагал быстрее.
Себастьян пришел в Любек в субботу вечером, а на другой день уже слушал игру Бухстехуде на органе.
Дитрих Бухстехуде был душой Любека – города, не в пример Арнштадту, на редкость музыкального. Многочисленные посетители церкви святой Марии, где органист не только сопровождал богослужение, но и давал по вечерам свои концерты органной музыки, чтили его, как великого артиста.
Кое-кто из музыкантов уже ополчился против полифонии, фуги и самого органа, но Бухстехуде оставался королем органа, и все знали, что, покуда он жив, этот инструмент будет господствовать над другими.
Зал церкви был полон. Себастьян уселся в самом дальнем углу. И с первых звуков органа его охватило радостное чувство, никогда прежде не испытанное. Ибо никто из музыкантов, слышанных им, даже Георг Бём, казалось бы постигший все тайны органа, не владел в такой степени щедрым даром свободного высказывания.
Все они были скованы, и Себастьян – также. Он только мечтал об артистической свободе, тосковал по ней. Церковь сковывала его прямым запретом, но, если бы он даже освободился от этой внешней власти, внутренняя свобода еще не давалась ему. Исполнители часто зависят от учителей, и от традиций, и друг от друга, именно зависят, а не только учатся. Бухстехуде с его громадным житейским опытом сумел остаться независимым и утвердить свой стиль. Он не боялся замедлить фразу там, где ухо привычно ожидало ровного течения музыки, усиливал и приглушал звук в самых неожиданных местах и действительно «смешивал» регистры в причудливые сочетания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48