– До чего мы дойдем, если допустят такое неуважение к принцам!
– А я стою за то, что не мешает дать хорошенький урок Орлеанскому, – сказал Бурнишон.
– Да и я тоже, – прибавил Герен Буасо. Король шутов еще не все сказал.
– Между мистерией и соти, – продолжал он, – исполнена будет пляска скоморохов, потом Жером Кокильяр прочтет стихи (un lai) моего сочинения касательно дел храброго стрелка, именуемого Вильгельмом Телем, который ровно сто лет тому назад убил тирана Геслера. В заключении, люди парижские и иные, если таковые найдутся, прошу вас не стрелять горохом из сарбаканов в Бога-Отца и его товарищей. Это мешает их игре. Будьте же поскупее на… горох.
Новый взрыв хохота, опять заглушенный тяжелой и беспощадной музыкой.
– Это что еще за Геслер? – спросил Бурнишон у Герена Буасо.
– Должно быть что-нибудь в роде нашего герцога Орлеанского, – отвечал последний.
– Это был, – объяснил Лескалопье, – такой человек, который сбивал яблоки стрелами из лука, и никогда не давал промаху.
Во время этих переговоров, метр Гонен, сойдя с эстрады, пошел к Этьену Мюсто, находившемуся у места казни.
– Кузен, – сказал он, – я хотел бы освободить вот этого юнца, что там вертится.
– А он разве из твоих, – спросил Мюсто.
– Потом будет мой.
– Так тебе хочется спасти его от плетей?
– Именно.
– Невозможно! Вся эта чернь, которую ты привлек своим анонсом и которая теперь опять хлынула к моему театру, чуть не закидала меня камнями, когда я сцапал Карпалена, но она же заревет как легион ослов, если я лишу ее удовольствия присутствовать при обещанных сорока плетях.
– Что за славный народ! А я все-таки должен отнять у него эту добычу.
– Каким образом?
– Я нашел средство: ведь герцог Бургундский может спасти осужденного? Не правда ли?
– Конечно, может.
– Ну, так он сейчас будет проезжать здесь на церемонию. Дело мое в шляпе.
– Сколько еще у нас времени впереди?
– Полчаса.
– Этого довольно, тем более, что я уже слышу вдали крик: «Да здравствует Бургундия!»
Действительно подъезжал герцог. Он только что выехал из отеля своего на улице Pavee-Saint-Sauveur (в настоящее время улица Petit-Lion). Отель этот был настоящая крепость, от которой осталась теперь лишь одна толстая Четырехугольная башня, где в стрельчатом тимпане одного из наружных углублений, еще заметны два струга и проволока, вылепленные посреди готических узоров.
И так герцог Бургундский ехал несколько впереди своей свиты. На нем был строгий костюм без всякой золотой или серебряной вышивки. Это был черный всадник на вороном коне. Когда он остановился неподвижно, то, казалось, недоставало только пьедестала для этой конной статуи. Народ любовался его плотной фигурой и широкими плечами.
– Noel! Да здравствует Бургундия – кричала толпа.
Энтузиазм был так велик, что казалось толпа опрокинет герцога. Он радовался своей популярности, он часто говорил своим приближенным:
– Эти любезности те же фонды, они стоят капитала.
Увидев подошедшего к нему Гонена, он сказал:
– А-а! Вот и наш весельчак, король шутов! Ну что, как идет ваш театр?
– Плохо, ваша светлость. Самый забавник нашей труппы попал на пытку. Вот посмотрите, какую он корчит физиономию.
– Что же он сделал? – спросил герцог.
– Он позволил себе некоторые выходки против герцога Орлеанского.
– Напрасно. Значить он виноват.
– Очень виноват, конечно, но, ваше высочество, в такой торжественный день всякая вина отпускается, и вы знаете обычай: когда король проезжает мимо лобного места, он милует осужденного. Так как король наш болен, то ваше высочество, пользуясь одной из прерогатив власти, могли бы воспользоваться ею в деле помилования.
– Славно сказано, шут, я так и сделаю. Он тут же приказал двоим из своих офицеров, Монтодуэну и Раулю д'Актонвилю освободить осужденных.
Офицеры немедленно привели их.
– Моего весельчака зовут Ришаром Карпаленом, – сказал Гонен, представляя его герцогу.
– А другого я как будто видел где-то, – перебил герцог, указывая на того, кто порицал монету.
– Это водонос Николай Малье. Он стоит около отеля вашего высочества, – объяснил Рауль д'Актонвиль.
– Ну, и пусть он вернется к своим ведрам, а ты тоже ступай к своим шутам, – прибавил герцог, довольный своей шуткой.
Чернь приветствовала его новыми криками, всякому хотелось прикоснуться к руке его.
После этой овации, Иоанн Бесстрашный, как его называли тогда, продолжил свой путь, однако не без труда, – толпа теснила его со всех сторон. Стрелки вынуждены были расчищать дорогу.
Едва он отъехал, как послышалась труба со стороны Люксембургского дворца.
Герцог Орлеанский, узнав о том, что произошло здесь, вместо того, чтобы ехать прямо в церковь, решил сделать крюк, чтобы испытать расположение черни, или, лучше сказать, подразнить ее, так как ему слишком хорошо было известно, что его ненавидят.
XXII
ПАРИЖСКИЙ НАРОД И ГЕРЦОГ ОРЛЕАНСКИЙ.
«Уздой позорною стесняемый народ
Грызет ее порой и тягостно вздыхает,
Когда очнется он и свой позор поймет –
Ужасен в гневе он, пощады он не знает».
Когда герцог Орлеанский проезжал расстояние, отделяющее его от рынков, Мюсто привел к своему кузену Ришара Карпалена.
Дорогой сын Мариеты д'Ангиен, теснимый толпой, толкнул другого юношу, сына Колины Демер: молодые люди схватили друг друга за горло.
– Бастард! – сказал Ришар Карпален.
– Сам ты бастард! – ответил противник, угрожая ему ножом.
Они и не знали, что были так близки к истине.
Гонен с хохотом развел их. Жакоб Демер ушел, ругаясь.
– Поблагодари метра Гонена, – сказал Мюсто Ришару, – герцог Бургундский помиловал тебя по его просьбе.
– Благодарю вас, метр, – вскрикнул Ришар Карпален, – и верьте моей вечной признательности.
– Э! Что такое признательность? Дым один.
– Приказывайте: вы увидите мои дела, а не слова.
– Что-ж, посмотрим.
– Но только…
– Что такое?
– С одним условием, что вы не станете препятствовать мне совершить одно дело мести: в этом я дал клятву.
– Напротив! Но скажи мне, друг мой, ты еще слишком молод, чтобы носить в голове планы мщения.
– У меня в голове сидит это слово с тех пор, как я начал понимать слова!
– Отец тебе внушил?
– Да.
– А мать?
– Мать я мало знал.
– Ну, на первый раз довольно. Ступай за мной.
Гонен вошел к себе в театр, куда Ришар Карпален хотел за ним последовать, но в эту минуту послышался резкий звук труб и крики: «Да здравствует Орлеанский!»
В ту же минуту молодого человека увлекла толпа: сдавленный со всех сторон, бросаемый взад и вперед, он не устоял и упал как раз под ноги лошадей отряда стрелков, которыми командовал Рибле, напрасно старавшийся расчистить путь, крича:
– Назад, мужичье!
Стрелков окружила куча ребят, следовавшая за ними от самого дворца и с увлечением, видимо подогретым, орала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
– А я стою за то, что не мешает дать хорошенький урок Орлеанскому, – сказал Бурнишон.
– Да и я тоже, – прибавил Герен Буасо. Король шутов еще не все сказал.
– Между мистерией и соти, – продолжал он, – исполнена будет пляска скоморохов, потом Жером Кокильяр прочтет стихи (un lai) моего сочинения касательно дел храброго стрелка, именуемого Вильгельмом Телем, который ровно сто лет тому назад убил тирана Геслера. В заключении, люди парижские и иные, если таковые найдутся, прошу вас не стрелять горохом из сарбаканов в Бога-Отца и его товарищей. Это мешает их игре. Будьте же поскупее на… горох.
Новый взрыв хохота, опять заглушенный тяжелой и беспощадной музыкой.
– Это что еще за Геслер? – спросил Бурнишон у Герена Буасо.
– Должно быть что-нибудь в роде нашего герцога Орлеанского, – отвечал последний.
– Это был, – объяснил Лескалопье, – такой человек, который сбивал яблоки стрелами из лука, и никогда не давал промаху.
Во время этих переговоров, метр Гонен, сойдя с эстрады, пошел к Этьену Мюсто, находившемуся у места казни.
– Кузен, – сказал он, – я хотел бы освободить вот этого юнца, что там вертится.
– А он разве из твоих, – спросил Мюсто.
– Потом будет мой.
– Так тебе хочется спасти его от плетей?
– Именно.
– Невозможно! Вся эта чернь, которую ты привлек своим анонсом и которая теперь опять хлынула к моему театру, чуть не закидала меня камнями, когда я сцапал Карпалена, но она же заревет как легион ослов, если я лишу ее удовольствия присутствовать при обещанных сорока плетях.
– Что за славный народ! А я все-таки должен отнять у него эту добычу.
– Каким образом?
– Я нашел средство: ведь герцог Бургундский может спасти осужденного? Не правда ли?
– Конечно, может.
– Ну, так он сейчас будет проезжать здесь на церемонию. Дело мое в шляпе.
– Сколько еще у нас времени впереди?
– Полчаса.
– Этого довольно, тем более, что я уже слышу вдали крик: «Да здравствует Бургундия!»
Действительно подъезжал герцог. Он только что выехал из отеля своего на улице Pavee-Saint-Sauveur (в настоящее время улица Petit-Lion). Отель этот был настоящая крепость, от которой осталась теперь лишь одна толстая Четырехугольная башня, где в стрельчатом тимпане одного из наружных углублений, еще заметны два струга и проволока, вылепленные посреди готических узоров.
И так герцог Бургундский ехал несколько впереди своей свиты. На нем был строгий костюм без всякой золотой или серебряной вышивки. Это был черный всадник на вороном коне. Когда он остановился неподвижно, то, казалось, недоставало только пьедестала для этой конной статуи. Народ любовался его плотной фигурой и широкими плечами.
– Noel! Да здравствует Бургундия – кричала толпа.
Энтузиазм был так велик, что казалось толпа опрокинет герцога. Он радовался своей популярности, он часто говорил своим приближенным:
– Эти любезности те же фонды, они стоят капитала.
Увидев подошедшего к нему Гонена, он сказал:
– А-а! Вот и наш весельчак, король шутов! Ну что, как идет ваш театр?
– Плохо, ваша светлость. Самый забавник нашей труппы попал на пытку. Вот посмотрите, какую он корчит физиономию.
– Что же он сделал? – спросил герцог.
– Он позволил себе некоторые выходки против герцога Орлеанского.
– Напрасно. Значить он виноват.
– Очень виноват, конечно, но, ваше высочество, в такой торжественный день всякая вина отпускается, и вы знаете обычай: когда король проезжает мимо лобного места, он милует осужденного. Так как король наш болен, то ваше высочество, пользуясь одной из прерогатив власти, могли бы воспользоваться ею в деле помилования.
– Славно сказано, шут, я так и сделаю. Он тут же приказал двоим из своих офицеров, Монтодуэну и Раулю д'Актонвилю освободить осужденных.
Офицеры немедленно привели их.
– Моего весельчака зовут Ришаром Карпаленом, – сказал Гонен, представляя его герцогу.
– А другого я как будто видел где-то, – перебил герцог, указывая на того, кто порицал монету.
– Это водонос Николай Малье. Он стоит около отеля вашего высочества, – объяснил Рауль д'Актонвиль.
– Ну, и пусть он вернется к своим ведрам, а ты тоже ступай к своим шутам, – прибавил герцог, довольный своей шуткой.
Чернь приветствовала его новыми криками, всякому хотелось прикоснуться к руке его.
После этой овации, Иоанн Бесстрашный, как его называли тогда, продолжил свой путь, однако не без труда, – толпа теснила его со всех сторон. Стрелки вынуждены были расчищать дорогу.
Едва он отъехал, как послышалась труба со стороны Люксембургского дворца.
Герцог Орлеанский, узнав о том, что произошло здесь, вместо того, чтобы ехать прямо в церковь, решил сделать крюк, чтобы испытать расположение черни, или, лучше сказать, подразнить ее, так как ему слишком хорошо было известно, что его ненавидят.
XXII
ПАРИЖСКИЙ НАРОД И ГЕРЦОГ ОРЛЕАНСКИЙ.
«Уздой позорною стесняемый народ
Грызет ее порой и тягостно вздыхает,
Когда очнется он и свой позор поймет –
Ужасен в гневе он, пощады он не знает».
Когда герцог Орлеанский проезжал расстояние, отделяющее его от рынков, Мюсто привел к своему кузену Ришара Карпалена.
Дорогой сын Мариеты д'Ангиен, теснимый толпой, толкнул другого юношу, сына Колины Демер: молодые люди схватили друг друга за горло.
– Бастард! – сказал Ришар Карпален.
– Сам ты бастард! – ответил противник, угрожая ему ножом.
Они и не знали, что были так близки к истине.
Гонен с хохотом развел их. Жакоб Демер ушел, ругаясь.
– Поблагодари метра Гонена, – сказал Мюсто Ришару, – герцог Бургундский помиловал тебя по его просьбе.
– Благодарю вас, метр, – вскрикнул Ришар Карпален, – и верьте моей вечной признательности.
– Э! Что такое признательность? Дым один.
– Приказывайте: вы увидите мои дела, а не слова.
– Что-ж, посмотрим.
– Но только…
– Что такое?
– С одним условием, что вы не станете препятствовать мне совершить одно дело мести: в этом я дал клятву.
– Напротив! Но скажи мне, друг мой, ты еще слишком молод, чтобы носить в голове планы мщения.
– У меня в голове сидит это слово с тех пор, как я начал понимать слова!
– Отец тебе внушил?
– Да.
– А мать?
– Мать я мало знал.
– Ну, на первый раз довольно. Ступай за мной.
Гонен вошел к себе в театр, куда Ришар Карпален хотел за ним последовать, но в эту минуту послышался резкий звук труб и крики: «Да здравствует Орлеанский!»
В ту же минуту молодого человека увлекла толпа: сдавленный со всех сторон, бросаемый взад и вперед, он не устоял и упал как раз под ноги лошадей отряда стрелков, которыми командовал Рибле, напрасно старавшийся расчистить путь, крича:
– Назад, мужичье!
Стрелков окружила куча ребят, следовавшая за ними от самого дворца и с увлечением, видимо подогретым, орала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43