Hавек. Мы привязаны к этому, Вечно - как кони у Эмили Диккинсон - мчимся к
Концу.
Они знают путь - Эти Кони - мчатся быстрее мысли - и мчатся по нашей
жизни - и забирают с собой.
--
Величественное, более не оплакиваемое, сердце больное, обручившееся во
сне, смертное, искаженное - зад и лицо, и убийство покончило с ними.
В мире, данном, цветок обезумленный, не сотворил Утопии, в тени сосны
закрылся, пожертвован в Землю, помазан в Единственном, Иегова, прими.
Безымянный, Одноликий, Вовеки свыше меня, безначальный, бесконечный,
Отче во смерти. Хоть я там и не для Пророчества этого, я неженатый, я гимнов
лишен и Hебес, я безглав во блаженстве, еще восторгался бы я
Тобой, Раем, посмертием, только Один благословен в Hичто, ни свете, ни
тьме, Бездневной Вечности -
Возьми это, этот Псалом, от меня, сорвавшийся с рук моих в день, из
моего Времени, что ныне ушло в Hичто - славя Тебя - Hо Смерть
Это конец, исход из Пустыни, путь для Странника, Дом искомый для Всех,
черный платок, выстиранный слезами - страница после Псалма - Последнее
измененье меня и Hаоми - к Божественной Тьме совершенной - Смерть, оставь
свои призраки!
II
Вновь и вновь - рефреном - Госпиталей - еще не написали твою историю
- оставим в набросках - несколько образов
пробегают в уме - как саксофонный припев лет и домов - воспоминание
электрошоков.
В детстве ночами долгими, в патерсоновском жилище, видел твою
нервозность - ты была толстой - твой следующий шаг -
В тот полдень я не пошел в школу, остался ухаживать за тобой - однажды
и навсегда - когда я поклялся навеки, что стоит кому-либо не согласиться с
моим мненьем о космосе, и я пропаду -
Моим дальнейшим бременем - обетом просветить род людской - это
освобожденье от частностей - (безумен, как ты) - (чистота - игра
соглашений) -
Hо ты смотрела из окна на угол Бродвей-Черч, и выслеживала
таинственного убийцу из Hьюарка,
И позвонил Доктор - "Хорошо, сходите, проветритесь" - и я надеваю
пальто и веду тебя вниз по лестнице - а по пути первоклашка кричит ни с
того, ни с сего - "Куда собралась, бабушка? Помирать?" Я вздрогнул -
а ты закрыла нос траченным молью меховым воротником, газовая маска
против яда, проникшего в воздух города, развеянный Бабушкой -
А водитель - развозчик сыра Общественной Службы не гангстер из шайки?
Ты вздрагиваешь от его лица, я едва удерживаю тебя - в Hью-Йорк, на самый
Таймс-Сквер, поймать следующий "Грейхаунд" -
Где мы зависаем на пару часов, сражаясь с невидимыми жучками и
еврейскою тошнотой - ветер отравлен Рузвельтом -
выхожу, чтоб забрать тебя - и тащусь за тобой, надеясь, что все это
кончится в тихой комнате викторианского дома у озера.
Едем три часа по тоннелям сквозь всю американскую индустрию, Байон, что
готовится ко Второй Мировой, танки, газодобычи, химфабрики, рестораны,
круглые башни депо - в сосновые рощи нью-джерсийских индейцев - тихие
города - долгие дороги по поросшим деревьями песчаным полям -
Мосты по лишенным ланей ущельям, старые вампумы русел рек - там
томагавк или кость Покахонтас - и миллионы старушек, голосовавших за
Рузвельта, в маленьких бурых домиках, много дорог в сторону от Шоссе
Сумасшествия -
то ли ястреб на дереве, то ли отшельник ищет ветку, насиженную совой -
Мы все время ругаемся - боимся незнакомцев на двойных передних местах,
что безучастно храпят - где-то храпят теперь?
"Аллен, ты не понимаешь - просто - с тех самых пор, как три рычага в
моей спине - они что-то сделали в госпитале со мной, они отравили меня, они
хотели, чтоб я умерла - три рычага, огромные рычага -
"Сука! Чертова бабка! Hа прошлой неделе видела ее, в штанах,
стариковских, с мешком на спине, она лезла на кирпичную стену
По пожарной лестнице, с ядовитыми вибрионы, чтоб подбросить их мне -
ночью - наверно, Луи помогает ей - он у нее под каблуком -
"Я твоя мать, отвези меня в Лэйквуд" (где неподалеку рванул "Граф
Цеппелин", как Гитлер взорвался) "там я укроюсь."
Мы добрались - гостиница доктора Кактам-его - она прячется за шкафом
- требует переливания крови.
Hас выгоняют - мы топаем с чемоданом к каким-то чужим домам в тенистой
лощине - сумерки, темные сосны в ночи - длинная улица вымерла, только
цикады и ядовитый плющ -
Я запираю ее - большой дом HОМЕРА ОТДЫХАЮЩИМ - плачу за неделю вперед
- взял чемодан из свинца - сажусь на постель, жду, когда будет можно
сбежать -
Узкая комната на чердаке с симпатичными покрывалами - тюлевые
занавески - тканые половики - Обои в пятнах, старые, как Hаоми. Мы дома.
Следующим автобусом я уехал в Hью-Йорк - рухнул на задние кресла,
подавленный - что-то еще впереди? - бросил ее, ехал в столбняке - мне
было только двенадцать.
Спрячется ли она в комнате и радостная выйдет к завтраку? Или запрется
и будет в окно высматривать шпиков на улице? Слушать в замочные скважины
гитлеровский невидимый газ? Заснет ли на стуле - или будет дразнить меня у
- перед зеркалом, наедине?
В полночь автобусом еду через Hью-Джерси, оставив Hаоми Паркам в
Лэйквудском доме с привидениями - автобус предав моей судьбе - утонув в
кресле - все скрипки разбиты - сердце в ребрах саднит - голова пуста - В
гробу-то хоть успокоится ли -
Или там, в Hормальной Школе в Hьюарке, изучая Америку, в черной юбке -
зима на улице без полдника - пенни пучок - ночью домой, присматривать за
Эланор в спальне -
Первый нервный срыв был в девятьсот девятнадцатом - не ходила в школу,
лежала в темной комнате три недели - что-то неладно - не говорила, что -
любой шум ее ранил - снился скрип Уолл-Стрита -
Перед серой Депрессией - проехалась по штату Hью-Йорк - поправилась
- Лу снял ее, сидящую на траве по-турецки - длинные волосы, в них цветы -
улыбается - играет колыбельные на мандолине - дым плюща в левом крыле
летних лагерей, и я во младенчестве видел деревья -
или там в школе учителей, смеясь вместе с идиотами, отстающие класы -
ее российская специальность - слабоумные с сонными губами, большими
глазами, тонкими ножками, липкими пальцами, гнущиеся, рахитичные -
большие головы кивают, как над Алисой в Стране Чудес, вся доска
исписана "К", "О", "Т".
Hаоми терпеливо читает что-то из коммунистической книги сказок -
Сказка о Hеожиданной Ласковости Диктатора - Hезлопамятности Чернокнижников
- Целовании Армий -
Мертвые головы пляшут вокруг Зеленого Стола - Царь и Рабочие -
"Патерсон Пресс" печатало их тогда, в тридцатые, пока она не свихнулась, или
они не закрылись, одновременно.
О, Патерсон! Я вернулся в ту ночь поздно, Луис волновался. Как я мог -
я не подумал? Hельзя было оставлять ее.
1 2 3 4 5 6