– Очень. По целым дням только и думала о вас, – взглянув на него, ответила Марыня.
– В проницательности Машко не откажешь, – заметил Поланецкий. – Он сказал как-то: «Она не меня любит, а тебя ненавидит».
– Ой, да! Вот уж ненавидела…
За разговором они дошли до дома. Поланецкий не мог отказать себе в удовольствии показать Марыне пергамент. Но ей шутка не понравилась. Брак был освящен в ее представлении не только чувством, но и религией. «Такими вещами не шутят», – сказала она, признавшись, что Букацкий ей неприятен.
Букацкий явился после обеда. За несколько месяцев, проведенных в Италии, он отощал еще больше, что говорило явно не в пользу кьянти, якобы исцеляющего от катара желудка. Нос его заострился наподобие кончика ножа, а уморительное, с кулачок, иронически улыбающееся личико стало словно фарфоровое. От приходился родней и Поланецкому, и Марыне и потому без стеснения нес всякий вздор. Прямо с порога заявил, что ввиду участившихся везде случаев помешательства помолвка их нисколько его не удивляет, хотя огорчает, и приехал он в надежде еще спасти их, но теперь видит, что поздно и остается только смириться. Марыня рассердилась.
– Побереги свое остроумие для свадебного застолья, – укорил и хорошо к нему относившийся Поланецкий. – Скажи лучше, как поживает Васковский?
– тоже помешался, – с серьезным видом заявил Букацкий.
– Так нельзя шутить, – возразила Марыня.
– И совсем это не смешно, – прибавил Поланецкий.
– Да, помешался, – все с тою же серьезностью продолжал Букацкий. – Вот вам доказательства: во-первых, расхаживает по Риму без шляпы, вернее, расхаживал, сейчас он в Перуджии, во-вторых, накинулся на одну хорошенькую молодую англичанку, доказывая, что англичане только в частной жизни следуют евангельским заветам, а в отношении Ирландии ведут себя не по-христиански, в-третьих, он печатает брошюру, где утверждается, будто миссия возродить и обновить историю посредством христианства возложена на самое юное арийское племя. Согласитесь, что доказательства веские.
– Это мы знали еще до его отъезда и, если больше с ним ничего не случилось, надеемся, что увидим его в добром здравии.
– А он не собирается возвращаться.
Поланецкий вынул записную книжку, написал несколько слов карандашом и протянул Марыне со словами:
– Прочтите и скажите, согласны ли вы?
– Ну, если в моем присутствии начинают обмениваться записками, то я ухожу, – сказал Букацкий.
– Нет, нет, это не секрет!
Марыня покраснела от удовольствия и, словно не веря глазам, стала спрашивать:
– Да? Это правда?..
– Зависит только от вас.
– Ах, пан Стах, я даже мечтать об этом не смела. Пойду папе скажу.
И выбежала из комнаты.
– Будь я поэтом, я бы повесился, – сказал Букацкий.
– Почему?
– Если несколько слов, нацарапанных компаньоном торгового дома «Бигель и К°», могут произвести впечатление сильнее самого совершенного сонета, лучше в подмастерья к мельнику идти, чем писать стихи.
Марыня на радостях забыла записную книжку, и Поланецкий подал ее Букацкому.
– Прочти, – сказал он.
– «После свадьбы – Венеция, Флоренция, Рим, Неаполь, согласны?» – вслух прочел Букацкий. – Итак, путешествие по Италии?
– Да. Представь, бедняжка еще не была за границей; Италия кажется ей заколдованным царством, куда вступить ей не дано. Это для нее большая радость, а мне доставить ей удовольствие хочется, черт возьми!
– Любовь и Италия! Боже мой, неужто тебе это еще не надоело! Ведь это старо, как мир.
– Неправда! Влюбись, и увидишь все в другом свете.
– Я, милый мой, свое отлюбил и больше не влюблюсь. Загадка сфинкса давно уже разгадана мной и больше не соблазняет.
– Женись, Букацкий!
– Не могу – по причине слабого зрения и больного желудка.
– Какое это имеет отношение к женитьбе?
– Видишь ли, женщина – это как лист бумаги, с одной стороны он исписан ангелом, с другой чертом, бумага просвечивает, слова сливаются – получается каша, которой ни разобрать, ни переварить.
– Как ты можешь всю жизнь шутить?
– Женатый, холостой – все равно от смерти не уйдешь. Мы иной раз о ней позабываем, да она-то о нас нет.
Тут вернулась Марыня с отцом, который тотчас заключил Поланецкого в объятия.
– Марыня мне сказала, что вы после свадьбы в Италию собираетесь.
– Да, если будущая моя повелительница не возражает.
– Не только не возражает, – подхватила Марыня, – но от радости совсем голову потеряла и на одной ножке прыгать готова, как будто ей десять лет.
– Если благословение одинокого старца будет вам споспешествовать в далеком путешествии, то благословляю вас, – произнес Плавицкий, возводя очи горе и подымая длань на потеху Букацкому.
Но Марыня, схватив отцовскую руку, со смехом поцеловала ее.
– Папочка, ты еще успеешь, мы ведь только после свадьбы собираемся.
– И вообще, что особенного, – прибавил Букацкий, – купили билет, сдали вещи в багаж – и вся недолга. Садись да поезжай.
– Вы уже до того дошли, что благословение одинокого старца и отца почитаете излишним? – патетически вопросил Плавицкий циника.
Букацкий обнял его вместо ответа за плечи и, поцеловав в жилетку, сказал:
– А не хотите, одинокий старец, в пикет сыграть? А эти двое безумцев пускай всласть наговорятся.
– Но с Рубиконом?.. – осведомился старик.
– С чем вам только будет угодно, – ответствовал Букацкий и предложил молодой паре: – Давайте я буду вашим чичероне в Италии.
– Боже избави, – отвечал Поланецкий. – Я только в Бельгии и Франции побывал, в Италии не довелось, но хочется посмотреть, что покажется интересным нам, а не тебе. Знаю я таких оригиналов, для вас искусство – только предлог порисоваться своими познаниями. – И продолжал, обращаясь к Марыне: – Да, да, вот до чего доходят. Великого в своей простоте искусства они не понимают, им подавай что-нибудь поизысканней, чтобы пощекотать свой пресыщенный вкус и ученость свою продемонстрировать. Они за деревьями леса не видят. Их не великие произведения привлекают, которыми станем любоваться мы, а ничтожные, о которых никто не слыхал; откапывают какие-то никому не ведомые имена, рассуждают с ученым видом о разных живописных манерах, вбивая себе и другим в голову, что вещи слабые и недотянутые лучше сильных и совершенных. Воспользоваться его услугами – значит проглядеть храмы, таращась в лупу на мелочи какие-то. Все это снобизм, пресыщенность, изощренность, а мы люди простые, вот что я вам скажу.
Марыня с гордостью смотрела на своего жениха, точно желая сказать: «Видите, как умно!» И гордость ее еще возросла при словах Букацкого:
– Ты совершенно прав. – Но тут же он прибавил: – Но будь ты даже неправ, этот суд все одно решит дело в твою пользу.
Это задело Марыню.
– Простите, не настолько уж я ослеплена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181