Он положил их на стол и отодвинул от себя как можно дальше, насколько хватило руки. Надо бы скорее поставить их в воду, иначе они завянут прежде, чем их увидит отец.
Он думал о нем с непривычной нежностью. Как все произошло вчера? Он пришел к нему в мастерскую, папа работал, ему было некогда, и он стоял перед своей картиной такой одинокий, прилежный и немного грустный. Все это он помнил совершенно точно. А потом? Разве потом он не встретил отца в саду? Он напряженно пытался вспомнить. Да, отец ходил взад и вперед по саду, один, с каким-то отчужденным, страдальческим лицом, и он хотел позвать его… Как это было? То ли вчера и в самом деле произошло нечто ужасное, то ли кто-то говорил об этом, – он никак не мог вспомнить.
Откинувшись в глубоком кресле, он погрузился в свои мысли. Солнце золотило и грело его колени, но радостное чувство постепенно отступало от него. Он чувствовал, как его мысли все больше и больше приближаются к тому ужасному событию, и он знал, что, как только он вспомнит, эта жуть снова завладеет им; она стоит за спиной и ждет. Каждый раз, когда он в своих воспоминаниях подходил к этой границе, в нем поднималось гнетущее ощущение, напоминающее тошноту и головокружение, а в голове появлялась легкая боль.
Резкий запах гвоздик раздражал его. Они лежали на залитом солнцем плетеном столе и увядали; надо было не откладывая подарить их отцу. Но он больше не хотел, точнее, все же хотел, но его сковала такая усталость, и свет так резал глаза. И ему надо было во что бы то ни стало вспомнить, что же случилось вчера. Он чувствовал, что уже близок к этому, надо было только ухватиться за что-то, но это «что-то» всякий раз ускользало и исчезало.
Головная боль нарастала. Ах, зачем все это? Ведь ему сегодня было так хорошо!
Госпожа Адель позвала его из комнаты и тут же появилась на веранде. Она увидела лежавшие на солнце цветы и хотела послать Пьера за водой, но взглянула на него и увидела, что он безжизненно обмяк в кресле, а по щекам его текут крупные слезы.
– Пьер, мальчик, что с тобой? Тебе плохо?
Он посмотрел на нее, не пошевельнувшись, и снова закрыл глаза.
– Скажи же, моя радость, что у тебя болит? Хочешь в постель? Или давай поиграем? Где болит?
Он покачал головой и недовольно поморщился, словно она досаждала ему.
– Оставь меня, – прошептал он.
Она приподняла его и взяла на руки, и тогда он закричал тонким изменившимся голосом, словно в нем на миг вспыхнуло бешенство:
– Да оставь же меня!
Но его сопротивление тут же прекратилось, он поник на ее руках и, когда она подняла его, негромко застонал, мучительно вытянул вперед побледневшее лицо и затрясся в приступе рвоты.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
С тех пор как Верагут жил один в своей маленькой пристройке, его жена ни разу у него не бывала. Когда она стучавшись, быстро и взволнованно вошла в мастерскую, он сразу приготовился услышать плохую весть. И так силен был в нем отцовский инстинкт, что не успела она сказать хотя бы слово, как у него вырвалось:
– Что-нибудь с Пьером? Она торопливо кивнула.
– Кажется, он серьезно болен. Сначала он был какой-то странный, а потом его снова вырвало. Надо ехать за доктором.
Пока она говорила, ее глаза обежали большое, пустое помещение и остановились на новой картине. Она не видела фигур, не узнала даже маленького Пьера, она только смотрела на холст и вдыхала воздух комнаты, в которой годами жил ее муж, и она смутно почувствовала здесь такую же атмосферу одиночества и упрямого самоограничения, в какой долгие годы жила она сама. Это длилось всего одно мгновение, затем она оторвала взгляд от картины и попыталась ответить на торопливые вопросы художника.
– Пожалуйста, сейчас же вызови по телефону автомобиль, – наконец сказал он, – так будет быстрее, чем на лошадях. Я сам поеду в город, вот только вымою руки. Я сейчас приду в дом. Ты уложила его в постель?
Спустя четверть часа он сидел в автомобиле и разыскивал единственного врача, которого он знал и который раньше бывал у них в доме. В старой квартире он его не нашел, врач переехал. В поисках новой квартиры Верагут встретил его коляску, советник медицины поздоровался с ним, он кивнул в ответ и уже проехал было мимо, но вспомнил, что это тот самый человек, которого он ищет. Он повернул обратно и нашел коляску врача у дома одного из его пациентов, где ему пришлось провести какое-то время в мучительном ожидании. Затем он перехватил врача в дверях дома и усадил в свой автомобиль. Врач отказывался и сопротивлялся, Верагуту пришлось заполучить его почти силой.
В автомобиле, который сразу же стремительно помчался по направлению к Росхальде, врач положил ему руку на колено и сказал:
– Ну что ж, я ваш пленник. Меня ждут другие, нуждающиеся в моей помощи, вы это знаете. Итак, в чем же дело? Заболела жена? Нет? Значит, мальчик. Как бишь его зовут? Пьер, точно: Я давно уже его не видел. Так что же с ним? Несчастный случай?
– Он болен, со вчерашнего дня. Сегодня утром ему как будто бы стало лучше, он поднялся и немного поел. А теперь его опять рвет и, видимо, появились боли.
Врач провел худощавой рукой по умному, некрасивому лицу.
– Значит, что-то с желудком. Ну, мы увидим. А в остальном у вас все хорошо? Прошлой зимой я видел вашу выставку в Мюнхене. Мы гордимся вами, почтеннейший.
Он посмотрел на часы. Оба замолчали. Автомобиль сменил скорость и с громким пыхтением стал подниматься в гору. Вскоре они были на месте. Ворота оказались заперты, и им пришлось выйти из автомобиля.
– Подождите меня! – крикнул врач шоферу. Они быстро прошли через двор и вошли в дом. Мать сидела у постели Пьера.
Неожиданно у врача оказалось много времени. Он не торопясь приступил к исследованию, попытался разговорить мальчика, нашел добрые слова утешения для матери и своим спокойствием создал атмосферу доверия и деловитости, которая подействовала благотворно и на Верагута.
Пьер держался замкнуто, был молчалив, раздражителен и недоверчив. Когда ему ощупывали и сдавливали животик, он насмешливо кривил рот, словно находил все эти усилия глупыми и бесполезными.
– Отравление, похоже, исключается, – неуверенно сказал врач, – и в слепой кишке я тоже ничего не нахожу. Скорее всего, просто расстроенный желудок. В таких случаях лучше всего ждать и воздерживаться от пищи. Не давайте мальчику сегодня ничего, разве что немножко чаю, если у него появится жажда, а вечером можно дать глоточек бордо. Если все пойдет хорошо, дайте ему завтра утром чаю с сухариками. А если у него появятся боли, позвоните мне по телефону.
Только в дверях госпожа Верагут начала задавать врачу вопросы. Но не узнала ничего нового.
– По-видимому, сильное расстройство желудка, а ребенок, судя по всему, чувствительный и нервный. Температуры нет совсем, вечером можете измерить еще раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Он думал о нем с непривычной нежностью. Как все произошло вчера? Он пришел к нему в мастерскую, папа работал, ему было некогда, и он стоял перед своей картиной такой одинокий, прилежный и немного грустный. Все это он помнил совершенно точно. А потом? Разве потом он не встретил отца в саду? Он напряженно пытался вспомнить. Да, отец ходил взад и вперед по саду, один, с каким-то отчужденным, страдальческим лицом, и он хотел позвать его… Как это было? То ли вчера и в самом деле произошло нечто ужасное, то ли кто-то говорил об этом, – он никак не мог вспомнить.
Откинувшись в глубоком кресле, он погрузился в свои мысли. Солнце золотило и грело его колени, но радостное чувство постепенно отступало от него. Он чувствовал, как его мысли все больше и больше приближаются к тому ужасному событию, и он знал, что, как только он вспомнит, эта жуть снова завладеет им; она стоит за спиной и ждет. Каждый раз, когда он в своих воспоминаниях подходил к этой границе, в нем поднималось гнетущее ощущение, напоминающее тошноту и головокружение, а в голове появлялась легкая боль.
Резкий запах гвоздик раздражал его. Они лежали на залитом солнцем плетеном столе и увядали; надо было не откладывая подарить их отцу. Но он больше не хотел, точнее, все же хотел, но его сковала такая усталость, и свет так резал глаза. И ему надо было во что бы то ни стало вспомнить, что же случилось вчера. Он чувствовал, что уже близок к этому, надо было только ухватиться за что-то, но это «что-то» всякий раз ускользало и исчезало.
Головная боль нарастала. Ах, зачем все это? Ведь ему сегодня было так хорошо!
Госпожа Адель позвала его из комнаты и тут же появилась на веранде. Она увидела лежавшие на солнце цветы и хотела послать Пьера за водой, но взглянула на него и увидела, что он безжизненно обмяк в кресле, а по щекам его текут крупные слезы.
– Пьер, мальчик, что с тобой? Тебе плохо?
Он посмотрел на нее, не пошевельнувшись, и снова закрыл глаза.
– Скажи же, моя радость, что у тебя болит? Хочешь в постель? Или давай поиграем? Где болит?
Он покачал головой и недовольно поморщился, словно она досаждала ему.
– Оставь меня, – прошептал он.
Она приподняла его и взяла на руки, и тогда он закричал тонким изменившимся голосом, словно в нем на миг вспыхнуло бешенство:
– Да оставь же меня!
Но его сопротивление тут же прекратилось, он поник на ее руках и, когда она подняла его, негромко застонал, мучительно вытянул вперед побледневшее лицо и затрясся в приступе рвоты.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
С тех пор как Верагут жил один в своей маленькой пристройке, его жена ни разу у него не бывала. Когда она стучавшись, быстро и взволнованно вошла в мастерскую, он сразу приготовился услышать плохую весть. И так силен был в нем отцовский инстинкт, что не успела она сказать хотя бы слово, как у него вырвалось:
– Что-нибудь с Пьером? Она торопливо кивнула.
– Кажется, он серьезно болен. Сначала он был какой-то странный, а потом его снова вырвало. Надо ехать за доктором.
Пока она говорила, ее глаза обежали большое, пустое помещение и остановились на новой картине. Она не видела фигур, не узнала даже маленького Пьера, она только смотрела на холст и вдыхала воздух комнаты, в которой годами жил ее муж, и она смутно почувствовала здесь такую же атмосферу одиночества и упрямого самоограничения, в какой долгие годы жила она сама. Это длилось всего одно мгновение, затем она оторвала взгляд от картины и попыталась ответить на торопливые вопросы художника.
– Пожалуйста, сейчас же вызови по телефону автомобиль, – наконец сказал он, – так будет быстрее, чем на лошадях. Я сам поеду в город, вот только вымою руки. Я сейчас приду в дом. Ты уложила его в постель?
Спустя четверть часа он сидел в автомобиле и разыскивал единственного врача, которого он знал и который раньше бывал у них в доме. В старой квартире он его не нашел, врач переехал. В поисках новой квартиры Верагут встретил его коляску, советник медицины поздоровался с ним, он кивнул в ответ и уже проехал было мимо, но вспомнил, что это тот самый человек, которого он ищет. Он повернул обратно и нашел коляску врача у дома одного из его пациентов, где ему пришлось провести какое-то время в мучительном ожидании. Затем он перехватил врача в дверях дома и усадил в свой автомобиль. Врач отказывался и сопротивлялся, Верагуту пришлось заполучить его почти силой.
В автомобиле, который сразу же стремительно помчался по направлению к Росхальде, врач положил ему руку на колено и сказал:
– Ну что ж, я ваш пленник. Меня ждут другие, нуждающиеся в моей помощи, вы это знаете. Итак, в чем же дело? Заболела жена? Нет? Значит, мальчик. Как бишь его зовут? Пьер, точно: Я давно уже его не видел. Так что же с ним? Несчастный случай?
– Он болен, со вчерашнего дня. Сегодня утром ему как будто бы стало лучше, он поднялся и немного поел. А теперь его опять рвет и, видимо, появились боли.
Врач провел худощавой рукой по умному, некрасивому лицу.
– Значит, что-то с желудком. Ну, мы увидим. А в остальном у вас все хорошо? Прошлой зимой я видел вашу выставку в Мюнхене. Мы гордимся вами, почтеннейший.
Он посмотрел на часы. Оба замолчали. Автомобиль сменил скорость и с громким пыхтением стал подниматься в гору. Вскоре они были на месте. Ворота оказались заперты, и им пришлось выйти из автомобиля.
– Подождите меня! – крикнул врач шоферу. Они быстро прошли через двор и вошли в дом. Мать сидела у постели Пьера.
Неожиданно у врача оказалось много времени. Он не торопясь приступил к исследованию, попытался разговорить мальчика, нашел добрые слова утешения для матери и своим спокойствием создал атмосферу доверия и деловитости, которая подействовала благотворно и на Верагута.
Пьер держался замкнуто, был молчалив, раздражителен и недоверчив. Когда ему ощупывали и сдавливали животик, он насмешливо кривил рот, словно находил все эти усилия глупыми и бесполезными.
– Отравление, похоже, исключается, – неуверенно сказал врач, – и в слепой кишке я тоже ничего не нахожу. Скорее всего, просто расстроенный желудок. В таких случаях лучше всего ждать и воздерживаться от пищи. Не давайте мальчику сегодня ничего, разве что немножко чаю, если у него появится жажда, а вечером можно дать глоточек бордо. Если все пойдет хорошо, дайте ему завтра утром чаю с сухариками. А если у него появятся боли, позвоните мне по телефону.
Только в дверях госпожа Верагут начала задавать врачу вопросы. Но не узнала ничего нового.
– По-видимому, сильное расстройство желудка, а ребенок, судя по всему, чувствительный и нервный. Температуры нет совсем, вечером можете измерить еще раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40