Папа фабриковал свои пророчества при помощи незамысловатого механизма, и люди ему верили. В каждом откровении всегда можно обнаружить надувательство. В репертуаре моей памяти не было ни откровений, ни чудес.
Я стал перебирать свои воспоминания, как перелистывают картинки в альбоме: лису, которую я увидел при свете неприятельской ракеты, сброшенной над Орпингтоном, — она пробиралась вдоль изгороди птичника, неизвестно как попав сюда из своего ржавого логова на пограничных землях; тело заколотого штыком малайца, которого отряд гурков привез в кузове грузовика в горняцкий поселок в Паханге; китайские кули стояли рядом, истерически хихикая, а в это время другой малаец подкладывал под мертвую голову подушку; голубя, который вот-вот взлетит с камина в номере гостиницы; лицо жены в окне, когда я пришел, чтобы проститься в последний раз. Мысли мои оттолкнулись от нее и снова вернулись к ней. Она, должно быть, получила мое письмо больше недели назад, а телеграммы, которой я и не ждал, все не было. Но говорят, что, когда присяжные долго совещаются, для подсудимого есть надежда. Если ответа не будет еще неделю, смогу ли я надеяться? Со всех сторон было слышно, как заводят моторы военных и дипломатических машин: с торжествами было покончено еще на год. Начиналось бегство в Сайгон, приближался комендантский час. Я вышел, чтобы отыскать Пайла.
Они стояли с командиром в узкой полоске тени; никто и не пытался чинить его машину. О чем бы ни шла их беседа, но она уже кончилась, и они стояли молча, не решаясь разойтись из вежливости. Я подошел к ним.
— Ну, я, пожалуй, поеду, — заявил я. — Вам тоже лучше отправиться в путь, если хотите попасть домой до комендантского часа.
— Механик так и не пришел.
— Он скоро придет, — сказал командир. — Он был занят в процессии.
— Вы могли бы здесь заночевать, — заметил я. — Будут служить праздничную обедню, вам это будет интересно. Она длится три часа.
— Я должен вернуться домой.
— Вы не вернетесь, если не поедете сейчас же. — Я нехотя добавил: — Если угодно, я вас подвезу, а начальник пришлет вашу машину в Сайгон.
— Вам нечего беспокоиться о комендантском часе на территории каодаистов, — самодовольно произнес командир. — Конечно, там дальше… Но я завтра же пришлю вам машину.
— Смотрите, чтобы не пропала выхлопная труба, — добавил я, и на лице его показалась бодрая, подтянутая, вышколенная, чисто военная улыбочка.
Когда мы тронулись в путь, колонна автомобилей значительно нас опередила. Я прибавил скорость, пытаясь ее нагнать, но мы проехали каодаистскую зону и вступили в зону хоа-хао, а впереди не было видно ни облачка пыли. Мир казался плоским и пустым в этот вечерний час.
Местность как будто была и не подходящая для засады, но при желании легко было укрыться по самую шею в затопленных полях, тянувшихся вдоль дороги.
Пайл откашлялся — это было симптомом того, что он снова готов к излияниям.
— Надеюсь, Фуонг здорова, — сказал он.
— По-моему, она никогда не болеет.
Одна из сторожевых вышек прижалась у нас за спиной к горизонту, другая выросла впереди, — совсем как чаши весов.
— Я встретил вчера ее сестру, она шла за покупками.
— И, наверно, пригласила вас зайти.
— Вы угадали.
— Она не так-то легко отказывается от своих надежд.
— Каких надежд?
— Женить вас на Фуонг.
— Она сказала, что вы уезжаете.
— Ходят такие слухи.
— Вы ведь не станете меня обманывать, Томас, правда?
— Обманывать?
— Я попросил о переводе, — сказал он. — И не хотел бы, чтобы она лишилась сразу нас обоих.
— Я думал, вы отслужите здесь свой срок.
Он сказал без всякой жалости к себе:
— Выяснилось, что мне это не под силу.
— Когда вы уезжаете?
— Не знаю. Начальство полагает, что это можно будет устроить месяцев через шесть.
— А полгода вы выдержите?
— Придется.
— Какую вы указали причину?
— Я сказал нашему атташе — вы его знаете — Джо… почти всю правду.
— Наверно, он считает меня сукиным сыном за то, что я не дал вам увести мою девушку.
— Напротив, он скорее на вашей стороне.
Машина чихала и тянула из последних сил, — кажется, она стала чихать на минуту раньше, чем я это заметил, — я размышлял над невинным вопросом Пайла: «Вы ведь не станете меня обманывать?» Вопрос этот принадлежал к миру первозданной человеческой психики, где слова Демократия и Честь произносят с большой буквы, как писали в старину на надгробных плитах, и где каждое слово имеет для вас то же значение, какое оно имело для вашего деда.
— Готово, приехали, — сказал я.
— Нет горючего?
— Его было вдоволь. Я залил полный бак, прежде чем выехать. Эти негодяи в Тайнине его выцедили. Надо было проверить. На них это похоже — оставить нам ровно столько бензина, чтобы мы смогли выехать за пределы их зоны.
— Что же теперь делать?
— Мы кое-как доберемся до следующей вышки. Будем надеяться, что нас там выручат.
Но нам не повезло. Машина не дотянула до вышки метров тридцать и стала. Мы подошли к подножию вышки, и я крикнул часовым по-французски, что мы — друзья и поднимемся наверх. Мне вовсе не хотелось, чтобы меня застрелил вьетминский часовой. Ответа не последовало; никто даже не выглянул. Я спросил Пайла:
— У вас есть револьвер?
— Никогда не ношу.
— И я тоже.
Последние краски заката — зеленые и золотистые, как стебли риса, — стекали через край плоской земли; на сером однотонном небе резко чернела сторожевая вышка. Комендантский час почти настал. Я крикнул снова, и снова никто не ответил.
— Вы не помните, сколько вышек мы проехали от последнего форта?
— Не обратил внимания.
— И я тоже. — До следующего форта было не меньше шести километров — час ходьбы. Я крикнул в третий раз, и тишина снова была единственным ответом.
— Похоже на то, что там пусто, — заметил я. — Пожалуй, я влезу наверх и погляжу.
Желтый флаг с красными полосами, выгоревшими и ставшими оранжевыми, означал, что мы выехали с территории хоа-хао и находились на правительственной территории. Паял спросил:
— Вам не кажется, что, если обождать, может подойти машина?
— Возможно; но они могут подойти первыми.
— А что, если вернуться и зажечь фары? Дать сигнал.
— Ради бога, не надо.
Было уже так темно, что я споткнулся, отыскивая лестницу. Что-то хрустнуло у меня под ногой; казалось, звук понесся по рисовым полям, — кто его слышит? Пайл потерял очертания и превратился в неясное пятно на краю дороги.
Тьма в этих краях не спускается, а падает камнем.
— Постойте там, пока я вас не позову, — сказал я.
Уж не втянута ли лестница наверх? Нет, она стоит на месте — по ней может подняться и враг, но для часовых это — единственный путь к спасению. Я стал взбираться.
Как часто я читал, о чем думают люди в минуту страха: о боге, о семье, о женщине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Я стал перебирать свои воспоминания, как перелистывают картинки в альбоме: лису, которую я увидел при свете неприятельской ракеты, сброшенной над Орпингтоном, — она пробиралась вдоль изгороди птичника, неизвестно как попав сюда из своего ржавого логова на пограничных землях; тело заколотого штыком малайца, которого отряд гурков привез в кузове грузовика в горняцкий поселок в Паханге; китайские кули стояли рядом, истерически хихикая, а в это время другой малаец подкладывал под мертвую голову подушку; голубя, который вот-вот взлетит с камина в номере гостиницы; лицо жены в окне, когда я пришел, чтобы проститься в последний раз. Мысли мои оттолкнулись от нее и снова вернулись к ней. Она, должно быть, получила мое письмо больше недели назад, а телеграммы, которой я и не ждал, все не было. Но говорят, что, когда присяжные долго совещаются, для подсудимого есть надежда. Если ответа не будет еще неделю, смогу ли я надеяться? Со всех сторон было слышно, как заводят моторы военных и дипломатических машин: с торжествами было покончено еще на год. Начиналось бегство в Сайгон, приближался комендантский час. Я вышел, чтобы отыскать Пайла.
Они стояли с командиром в узкой полоске тени; никто и не пытался чинить его машину. О чем бы ни шла их беседа, но она уже кончилась, и они стояли молча, не решаясь разойтись из вежливости. Я подошел к ним.
— Ну, я, пожалуй, поеду, — заявил я. — Вам тоже лучше отправиться в путь, если хотите попасть домой до комендантского часа.
— Механик так и не пришел.
— Он скоро придет, — сказал командир. — Он был занят в процессии.
— Вы могли бы здесь заночевать, — заметил я. — Будут служить праздничную обедню, вам это будет интересно. Она длится три часа.
— Я должен вернуться домой.
— Вы не вернетесь, если не поедете сейчас же. — Я нехотя добавил: — Если угодно, я вас подвезу, а начальник пришлет вашу машину в Сайгон.
— Вам нечего беспокоиться о комендантском часе на территории каодаистов, — самодовольно произнес командир. — Конечно, там дальше… Но я завтра же пришлю вам машину.
— Смотрите, чтобы не пропала выхлопная труба, — добавил я, и на лице его показалась бодрая, подтянутая, вышколенная, чисто военная улыбочка.
Когда мы тронулись в путь, колонна автомобилей значительно нас опередила. Я прибавил скорость, пытаясь ее нагнать, но мы проехали каодаистскую зону и вступили в зону хоа-хао, а впереди не было видно ни облачка пыли. Мир казался плоским и пустым в этот вечерний час.
Местность как будто была и не подходящая для засады, но при желании легко было укрыться по самую шею в затопленных полях, тянувшихся вдоль дороги.
Пайл откашлялся — это было симптомом того, что он снова готов к излияниям.
— Надеюсь, Фуонг здорова, — сказал он.
— По-моему, она никогда не болеет.
Одна из сторожевых вышек прижалась у нас за спиной к горизонту, другая выросла впереди, — совсем как чаши весов.
— Я встретил вчера ее сестру, она шла за покупками.
— И, наверно, пригласила вас зайти.
— Вы угадали.
— Она не так-то легко отказывается от своих надежд.
— Каких надежд?
— Женить вас на Фуонг.
— Она сказала, что вы уезжаете.
— Ходят такие слухи.
— Вы ведь не станете меня обманывать, Томас, правда?
— Обманывать?
— Я попросил о переводе, — сказал он. — И не хотел бы, чтобы она лишилась сразу нас обоих.
— Я думал, вы отслужите здесь свой срок.
Он сказал без всякой жалости к себе:
— Выяснилось, что мне это не под силу.
— Когда вы уезжаете?
— Не знаю. Начальство полагает, что это можно будет устроить месяцев через шесть.
— А полгода вы выдержите?
— Придется.
— Какую вы указали причину?
— Я сказал нашему атташе — вы его знаете — Джо… почти всю правду.
— Наверно, он считает меня сукиным сыном за то, что я не дал вам увести мою девушку.
— Напротив, он скорее на вашей стороне.
Машина чихала и тянула из последних сил, — кажется, она стала чихать на минуту раньше, чем я это заметил, — я размышлял над невинным вопросом Пайла: «Вы ведь не станете меня обманывать?» Вопрос этот принадлежал к миру первозданной человеческой психики, где слова Демократия и Честь произносят с большой буквы, как писали в старину на надгробных плитах, и где каждое слово имеет для вас то же значение, какое оно имело для вашего деда.
— Готово, приехали, — сказал я.
— Нет горючего?
— Его было вдоволь. Я залил полный бак, прежде чем выехать. Эти негодяи в Тайнине его выцедили. Надо было проверить. На них это похоже — оставить нам ровно столько бензина, чтобы мы смогли выехать за пределы их зоны.
— Что же теперь делать?
— Мы кое-как доберемся до следующей вышки. Будем надеяться, что нас там выручат.
Но нам не повезло. Машина не дотянула до вышки метров тридцать и стала. Мы подошли к подножию вышки, и я крикнул часовым по-французски, что мы — друзья и поднимемся наверх. Мне вовсе не хотелось, чтобы меня застрелил вьетминский часовой. Ответа не последовало; никто даже не выглянул. Я спросил Пайла:
— У вас есть револьвер?
— Никогда не ношу.
— И я тоже.
Последние краски заката — зеленые и золотистые, как стебли риса, — стекали через край плоской земли; на сером однотонном небе резко чернела сторожевая вышка. Комендантский час почти настал. Я крикнул снова, и снова никто не ответил.
— Вы не помните, сколько вышек мы проехали от последнего форта?
— Не обратил внимания.
— И я тоже. — До следующего форта было не меньше шести километров — час ходьбы. Я крикнул в третий раз, и тишина снова была единственным ответом.
— Похоже на то, что там пусто, — заметил я. — Пожалуй, я влезу наверх и погляжу.
Желтый флаг с красными полосами, выгоревшими и ставшими оранжевыми, означал, что мы выехали с территории хоа-хао и находились на правительственной территории. Паял спросил:
— Вам не кажется, что, если обождать, может подойти машина?
— Возможно; но они могут подойти первыми.
— А что, если вернуться и зажечь фары? Дать сигнал.
— Ради бога, не надо.
Было уже так темно, что я споткнулся, отыскивая лестницу. Что-то хрустнуло у меня под ногой; казалось, звук понесся по рисовым полям, — кто его слышит? Пайл потерял очертания и превратился в неясное пятно на краю дороги.
Тьма в этих краях не спускается, а падает камнем.
— Постойте там, пока я вас не позову, — сказал я.
Уж не втянута ли лестница наверх? Нет, она стоит на месте — по ней может подняться и враг, но для часовых это — единственный путь к спасению. Я стал взбираться.
Как часто я читал, о чем думают люди в минуту страха: о боге, о семье, о женщине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50