Колесо набирало обороты и уже стремительно неслось вниз по Старосадскому. Оранжевые языки пламени трепетали на ветру прощальными шёлковыми платочками. Вспомнилась военная песня про синий платочек. Только в песне платочек принадлежал девушке, которая провожала солдата, а здесь она сама ринулась в бой. Густой чёрный дым придавал колесу эффект паровоза, идущего на фронт. Оно со свистом пронеслось мимо Исторической библиотеки и пустилось дальше, подскакивая на неровностях и приближаясь к развилке. Тут случилось неожиданное…
Справа, из улицы Забелина, резко выперла толпа скинхедов. Выперла, как выпирает кетчуп из горлышка, если резко сжать пластиковую бутылку. У меня сдавило грудь.
Тем временем Хохловский переулок, расположенный слева, выдавил из себя плотно сконцентрированных омоновцев со щитами и дубинками.
Скинхеды напоминали варваров, дикарей. Омоновцы олицетворяли собой всё рациональное, буржуазное, привычное. Скинхеды оторвались от земли в прыжке, готовые с рёвом кинуться на щиты. Омоновцы сомкнули строй.
В этот момент и те и другие одновременно заметили колесо. Огонь полыхал вовсю, скорость не поддавалась измерению…
– В том доме жила Настя Соколова, моя первая любовь… – каким-то отрешённым голосом произнёс Поросёнок.
Я не успел спросить, в каком именно доме. Сам догадался. Колесо, разделив огнём и дымом готовых к битве противников, врезалось в стену помпезного сталинского особняка. Стена выдержала. Покрутившись у подножия дома, колесо упало плашмя и осталось догорать, облизывая светло-жёлтую стену чёрной копотью.
Душа неизвестной фронтовички полетела в Валгаллу, где её заждался возлюбленный.
Скинхеды и омоновцы повернули головы в нашу сторону.
Мы кинулись наутёк.
Один раз я обернулся. Как всегда: полезешь разнимать дерущихся – тебя и поколотят. Было такое впечатление, что ни скинхедам, ни омоновцам не больно-то хотелось драки, и, как только подвернулась возможность отвлечься на двух обормотов, вроде нас, они с радостью бросились в погоню. Впереди бежал Поросёнок в своём полосатом пиджаке и брюках не по размеру. Барсетку он зажал двумя руками, как регбист свой мяч-дыню. Я, сломя голову, нёсся следом.
Мы пробежали мимо ларька. Два оборванных мужичка пошатывались, склонясь над урной. Под крышей ларька висели колонки, в них звучало радио. «Очи чёрные». Самое начало. Пела женщина.
Очи чёрные, очи страстные!
Очи жгучие и прекрасные!
Мы вбежали во двор Поросёнкового дома. Дверь в подъезде раскрыта настежь. Опять домофон сломали… Подъезд. Лифт гудит на верхнем этаже. Лестница. Первый пролёт. Перескакиваем через две ступеньки. Окно в переулок. Распахнуто. Ларёк…
Как люблю я вас!
Мужички принялись пританцовывать.
Как боюсь я вас!
Скачем выше. Под ногами дореволюционный кафель, разрисованный цветами. Ступеньки. Запыхались. Опять окно…
Ох, недаром вы глубины темней!
Вижу траур в вас по душе моей…
Один плясун стянул с себя грязный пиджак, крутит им над головой. Другой – в старой бейсболке и куртке, отбросил пакет с расплющенными жестяными банками и хлопает себя по ляжкам и груди. Пустился вприсядку. Оба раскрывают беззубые рты, подпевая невпопад отдельным словам…
Вижу пламя в вас я победное:
Сожжено на нем сердце бедное.
В окно виден чёрный дым столбом. Никто колесо не тушит. Все увлечены погоней. Нам надо выше. В правом боку колет. Проснулся детский задор. Мы убегаем не от скинов с омоновцами, а от учительницы, на голову которой только что скинули пакетик с водой. Снова окно.
Преследователи у ларька. Совсем сроднились, оглядываются по сторонам. Танцующие на них ноль внимания. Они напоминают шаманов, исполняющих ритуальный танец свободы. Как бы мне хотелось пуститься в пляс с ними вместе. Оказаться вне приличий, вбитых в голову в детстве. Поступать согласно велению инстинктов, а не общественных норм и запретов…
Но Поросёнок уже отпирает дрожащей рукой дверь своей квартиры. Я бегу за ним. Вслед наяривают балалайки, гремит хор и дурными голосами гикают танцующие:
Лай, лай, лай…
Но не грустен я, не печален я,
Утешительна мне судьба моя,
Всё, что лучшего в жизни Бог дал нам,
В жертву отдал я огневым глазам!
СПАСТИ НЕЗНАКОМОГО ЧЕЛОВЕКА
Вечером того дня, когда я уже свалил, к Поросёнку в гости пришла Нинка Жериченко. Кудрявая однокурсница. Таких принято называть аппетитными пышками. Жериченко ходит в солярий, всячески следит за собой и выглядит от всего этого ещё аппетитнее. Поскольку нынешний визит Нинки к Поросёнку был уже вторым, тратить время на хождение вокруг да около не стали. Пока Жериченко томно смотрела в окно, рассказывая что-то про университет, Поросёнок подошёл сзади и с чувством обхватил её пышный бюст. Нинка откинула голову ему на плечо. Одной рукой он полез ей под юбку. «Обожаю, когда ты в юбке. Задирать её – это так сексуально». Нинка закрыла глаза. Поросёнок целовал её смуглую шею, вспоминая розовые лосины, горящее колесо и скинхедо-омоновскую погоню. Ну и денёк. Рассказать, что ли?.. Нинка потёрлась об него задом, Поросёнок про всё забыл.
За окном раздался слабый зов: «Помогите…» Поросёнок забрался Нинке в трусики, она улыбнулась и застонала.
Крик о помощи повторился. Даже не крик, а какой-то недоразвитый крик. Крик-недоносок. Мужской голос слабо повторял одно слово: «Помогите». Опять кто-то в подъезде нажрался.
Нинка опёрлась руками о подоконник. Поросёнок стянул с себя джинсы и расстегнул ей лифчик. В истоме она высунулась в распахнутое окно. Высунулась и завопила. «Ой, мамочки!!!» И отскочила от окна.
«Что такое?!» – «Сам посмотри!»
Поросёнку неудобно признаться Нинке, что он из окна боится высовываться, пришлось выглянуть. Быстро так. Ого! Слева, метрах в пяти, цепляясь подбородком за раму подъездного окна, а руками, видимо, за подоконник, висел парень. Его губы еле раскрывались, произнося «помогите» почти беззвучно.
Поросёнку поплохело. Он представил самого себя висящим там, за окном, и чуть не блеванул. А Нинка тем временем причитает: «Что же делать, что же делать?» – «Надо милицию вызвать…» – «Пока милиция приедет, он свалится! Что же делать?!»
Нинка очень нравилась Поросёнку, их первое свидание прошло неплохо, но Поросёнок твёрдо решил показать Нинке, что он способен на куда большее. То, что этот висящий за окном прервал свидание, показалось Поросёнку небывалой бестактностью. О возвращении к страстным ласкам теперь не могло быть и речи. И вообще, над всей дальнейшей связью с Нинкой нависла угроза. И угораздило же его бояться высоты. А всё благодаря отцу-альпинисту, взявшему в детстве маленького Поросёнка с собой на тренировку на стенах заброшенного в то время Царицынского дворца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39