Да кто ты такой? Какое имеешь право? Почему тебе одни наши ошибки лезут в глаза? Почему ты не хочешь видеть достижения? Кто тебя, малограмотного парня, сделал красным профессором? Кто вывел захудалую Венгрию на большую дорогу жизни?
– Да ты пойми…
– Не пойму! Иди к бывшим лавочникам, они заслушаются твоими речами. Ох, горе ты мое! Я тебя ставил на ноги, под моим присмотром ты сделал свой первый шаг, мое слово было твоим первым словом, и все-таки…
Вошла Каталин. Лицо светится от огня плиты, от доброй улыбки, от желания сообщить что-то очень важное, приятное всем.
– Все еще гогочете, спорите, футбольные болельщики! Проспорили, проглядели Жужу, ротозеи! Девочка объявила доктора Арпада Ковача своим мужем. Бессвадебный муж.
Новость, принесенная женой, не испугала, не обидела Шандора. Старая новость. Он покачал головой, потрогал свои пушистые усы, улыбнулся.
– Эх ты, малограмотная мама! Я это объявление прочитал давно, месяца два назад.
– Обрадовались! А я бы на вашем месте… – Дьюла с силой швырнул в огонь камина буковое полешко. Искры брызнули ему в лицо, обожгли.
Отец засмеялся.
– Я же тебе сказал, профессор: захочешь обругать сестру или мать – язык потеряешь.
– А я все-таки выскажусь! Будь я родителем, я бы в три шеи выгнал этого… Арпада. А Жужанну…
– На цепь бы ее приковал, да? – усмехнулась мать. – Эх ты, холостяк! Сам не женишься и других под венец не пускаешь.
– Я предупредил, мама! А дальше…
– Дальше мы без твоего вмешательства обойдемся. Пойдем, Шани, благословим вертихвостку. – Она взяла мужа под руку.
– Правильно, вертихвостка! – согласился Шандор. – Благословим да за уши отдерем. Ишь, какая скрытная и своевольная!
Шандор обнял жену, и они пошли в комнату дочери.
Оставшись один, Дьюла принес из кабинета самые заветные пачки бумаг и писем и бросил их одну за другой в огонь.
Разбухает в очаге, скрывая жар, гора пепла. Черный пух вылетает из камина, носится по «Колизею», падает на подоконники, на стол, липнет к стеклам, оседает на плечи Дьюлы. Сжигает Дьюла Хорват свой вчерашний день, его следы, собственноручно засвидетельствованные на бумаге, и сам себя утешает: «Вот какой я поджигатель. Но ничего, ничего! Ничто не забудется. Все буду помнить».
Звонок в передней оторвал его от камина.
«Вот, в самый раз явились агенты АВХ!»
Дьюла вытер о штаны руки, испачканные пеплом, как можно выше вздернул голову и пошел к двери.
Опять не они!
Вошел друг Дьюлы, радиотехник из ремонтных мастерских Дома радио Ласло Киш. Он был такой же аккуратно маленький, как и его фамилия: короткие руки, короткие ноги, крошечный носик на плоском, блюдцеобразном лице. Одет Киш просто, до того просто, что с первого взгляда и не заметишь – во что. На нем не то полуспортивный пиджак, не то лыжная куртка, бесцветные брюки, из-под которых не видно обуви. Есть у него еще одна примета: передвигаясь, издает какой-то странный костяной скрежет, будто не живой человек идет, а скелет.
Дьюла обрадовался приходу друга.
– А, Лици! Сэрвус! Ты, конечно, прямо оттуда, с кладбища?
– Разве я похож на мертвеца? – засмеялся Киш.
– Ты не был у мавзолея Кошута? Не участвовал в торжественных похоронах Райка?
– Нет. И не собирался.
– Почему?
– Профессор, будьте любезны, объясните мне, чем похож я, экзаменуемый студент, на собаку? Отвечаю. Глаза умные, а сказать ничего не может. Вот так и я. А ты почему не там, не на кладбище?
– Видишь, вывихнул руку. Опасно толкаться в толпе.
– А я душу вывихнул, для меня толпа еще опаснее. И похороны эти тоже… Кулаки сжимаются. Язык хочет трехэтажное политическое здание построить. Капут! Были простофили, да вывелись. После долгих размышлений в донском котле и в Сибири, в лагере для военнопленных, я навсегда распрощался с политикой. Интересуюсь только работой, радиотехникой, футболом и тотализатором. Кстати, на какие команды ты поставил в эту неделю? Надеюсь, не изменил бразильцам?
– Пошел к черту со своим футболом! Судьба Венгрии на волоске, а он… Не понимаю, почему я дружу с таким животным?
Ласло опять рассмеялся.
– Подняв даже в справедливом гневе руку на своего ближнего, сначала почеши у себя за ухом, подтяни штаны, выругайся мысленно и улыбнись вслух. Вот так!
– Философия домашних шавок, лижущих своим хозяевам руки.
– Нет, профессор, это философия людей, на шкуре которых начертано: смирись, гордая тварь! Великие мудрецы еще несколько веков назад изрекли: «Для того чтобы человек научился говорить, ему потребовалось два года жизни. А для того чтобы он научился молчать, ему не хватило и семидесяти лет». Резюме: много рычишь, Дьюла, это не принесет тебе дивидендов.
Шандор вышел из комнаты дочери с двумя чемоданами. Отнес их в прихожую. Проходя через «Колизей», обратно к Жужанне, бросил в сторону сына:
– Профессор тоже не научился молчать. Все рычит. Но только из-под глухой подворотни.
Киш проводил старого Хорвата глазами, перевел беспокойно-вопрошающий взгляд на друга.
– Как прикажешь понимать этот ребус?
– Диспут тут у нас был.
– На тему?
– Культ личности и долг коммуниста.
– Гм!.. Многозначительно, но туманно.
– Ничего нового. Я высказал ему лишь то, с чем выступал в последние дни на собраниях в клубе Петефи.
– Ну, а он?
– Чуть не бросился врукопашную.
– Отец и сын!.. Трагедия из современной жизни Венгрии. Сенсационное представление.
Несмотря на свой малый рост, Киш обладал сильным, хорошо поставленным голосом. Он повышал его где надо, понижал, заставлял звенеть металлом, в общем, умело пользовался испытанными приемами опытного оратора и рассказчика. И смеялся он звучно, раскатисто, без оглядки. Не думал о тех, кому не нравится его смех. И правду-матку резал всегда так, что завоевал себе славу правдолюба.
Киш повел своим аккуратным кукольным носом налево и направо, потянул воздух.
– Пахнет паленым. Где-то волку хвост накрутили. Где? Кто?
Дьюла кивнул на камин.
– Я сжигал сочинения, предназначенные для самого себя.
– Почему? Что случилось? – Киш всерьез встревожился.
– Сюда скоро явятся агенты АВХ и арестуют Дьюлу Хорвата.
Киш так был потрясен, что потерял дар речи. Не сразу он обрел ее. Заикаясь, спросил:
– Тебя?.. Почему? За что?..
– Не знаю. Наверно, за то, что я венгр.
– Нет, больше я не буду молчать. Хватит! Прощай, молчальник Киш! Все сегодня понял.
Киш коротенькой рукой распахнул окно, за которым все еще была слышна траурная музыка.
– Четырнадцатого марта тысяча восемьсот сорок восьмого года Шандор Петефи вот так же стоял у окна кафе «Пилвакс» и, глядя на Будапешт, думал свою великую думу: «Чего хочет венгерская нация?» Венгерская нация захотела революцию. А сегодня венгерская нация требует, чтобы внеочередной экстренный пленум ЦК исключил из своего состава всех ракошистов, прежде всего Герэ… Венгерская нация хочет видеть молодых деятелей клуба Петефи в старых стенах нашего парламента, в министерских кабинетах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
– Да ты пойми…
– Не пойму! Иди к бывшим лавочникам, они заслушаются твоими речами. Ох, горе ты мое! Я тебя ставил на ноги, под моим присмотром ты сделал свой первый шаг, мое слово было твоим первым словом, и все-таки…
Вошла Каталин. Лицо светится от огня плиты, от доброй улыбки, от желания сообщить что-то очень важное, приятное всем.
– Все еще гогочете, спорите, футбольные болельщики! Проспорили, проглядели Жужу, ротозеи! Девочка объявила доктора Арпада Ковача своим мужем. Бессвадебный муж.
Новость, принесенная женой, не испугала, не обидела Шандора. Старая новость. Он покачал головой, потрогал свои пушистые усы, улыбнулся.
– Эх ты, малограмотная мама! Я это объявление прочитал давно, месяца два назад.
– Обрадовались! А я бы на вашем месте… – Дьюла с силой швырнул в огонь камина буковое полешко. Искры брызнули ему в лицо, обожгли.
Отец засмеялся.
– Я же тебе сказал, профессор: захочешь обругать сестру или мать – язык потеряешь.
– А я все-таки выскажусь! Будь я родителем, я бы в три шеи выгнал этого… Арпада. А Жужанну…
– На цепь бы ее приковал, да? – усмехнулась мать. – Эх ты, холостяк! Сам не женишься и других под венец не пускаешь.
– Я предупредил, мама! А дальше…
– Дальше мы без твоего вмешательства обойдемся. Пойдем, Шани, благословим вертихвостку. – Она взяла мужа под руку.
– Правильно, вертихвостка! – согласился Шандор. – Благословим да за уши отдерем. Ишь, какая скрытная и своевольная!
Шандор обнял жену, и они пошли в комнату дочери.
Оставшись один, Дьюла принес из кабинета самые заветные пачки бумаг и писем и бросил их одну за другой в огонь.
Разбухает в очаге, скрывая жар, гора пепла. Черный пух вылетает из камина, носится по «Колизею», падает на подоконники, на стол, липнет к стеклам, оседает на плечи Дьюлы. Сжигает Дьюла Хорват свой вчерашний день, его следы, собственноручно засвидетельствованные на бумаге, и сам себя утешает: «Вот какой я поджигатель. Но ничего, ничего! Ничто не забудется. Все буду помнить».
Звонок в передней оторвал его от камина.
«Вот, в самый раз явились агенты АВХ!»
Дьюла вытер о штаны руки, испачканные пеплом, как можно выше вздернул голову и пошел к двери.
Опять не они!
Вошел друг Дьюлы, радиотехник из ремонтных мастерских Дома радио Ласло Киш. Он был такой же аккуратно маленький, как и его фамилия: короткие руки, короткие ноги, крошечный носик на плоском, блюдцеобразном лице. Одет Киш просто, до того просто, что с первого взгляда и не заметишь – во что. На нем не то полуспортивный пиджак, не то лыжная куртка, бесцветные брюки, из-под которых не видно обуви. Есть у него еще одна примета: передвигаясь, издает какой-то странный костяной скрежет, будто не живой человек идет, а скелет.
Дьюла обрадовался приходу друга.
– А, Лици! Сэрвус! Ты, конечно, прямо оттуда, с кладбища?
– Разве я похож на мертвеца? – засмеялся Киш.
– Ты не был у мавзолея Кошута? Не участвовал в торжественных похоронах Райка?
– Нет. И не собирался.
– Почему?
– Профессор, будьте любезны, объясните мне, чем похож я, экзаменуемый студент, на собаку? Отвечаю. Глаза умные, а сказать ничего не может. Вот так и я. А ты почему не там, не на кладбище?
– Видишь, вывихнул руку. Опасно толкаться в толпе.
– А я душу вывихнул, для меня толпа еще опаснее. И похороны эти тоже… Кулаки сжимаются. Язык хочет трехэтажное политическое здание построить. Капут! Были простофили, да вывелись. После долгих размышлений в донском котле и в Сибири, в лагере для военнопленных, я навсегда распрощался с политикой. Интересуюсь только работой, радиотехникой, футболом и тотализатором. Кстати, на какие команды ты поставил в эту неделю? Надеюсь, не изменил бразильцам?
– Пошел к черту со своим футболом! Судьба Венгрии на волоске, а он… Не понимаю, почему я дружу с таким животным?
Ласло опять рассмеялся.
– Подняв даже в справедливом гневе руку на своего ближнего, сначала почеши у себя за ухом, подтяни штаны, выругайся мысленно и улыбнись вслух. Вот так!
– Философия домашних шавок, лижущих своим хозяевам руки.
– Нет, профессор, это философия людей, на шкуре которых начертано: смирись, гордая тварь! Великие мудрецы еще несколько веков назад изрекли: «Для того чтобы человек научился говорить, ему потребовалось два года жизни. А для того чтобы он научился молчать, ему не хватило и семидесяти лет». Резюме: много рычишь, Дьюла, это не принесет тебе дивидендов.
Шандор вышел из комнаты дочери с двумя чемоданами. Отнес их в прихожую. Проходя через «Колизей», обратно к Жужанне, бросил в сторону сына:
– Профессор тоже не научился молчать. Все рычит. Но только из-под глухой подворотни.
Киш проводил старого Хорвата глазами, перевел беспокойно-вопрошающий взгляд на друга.
– Как прикажешь понимать этот ребус?
– Диспут тут у нас был.
– На тему?
– Культ личности и долг коммуниста.
– Гм!.. Многозначительно, но туманно.
– Ничего нового. Я высказал ему лишь то, с чем выступал в последние дни на собраниях в клубе Петефи.
– Ну, а он?
– Чуть не бросился врукопашную.
– Отец и сын!.. Трагедия из современной жизни Венгрии. Сенсационное представление.
Несмотря на свой малый рост, Киш обладал сильным, хорошо поставленным голосом. Он повышал его где надо, понижал, заставлял звенеть металлом, в общем, умело пользовался испытанными приемами опытного оратора и рассказчика. И смеялся он звучно, раскатисто, без оглядки. Не думал о тех, кому не нравится его смех. И правду-матку резал всегда так, что завоевал себе славу правдолюба.
Киш повел своим аккуратным кукольным носом налево и направо, потянул воздух.
– Пахнет паленым. Где-то волку хвост накрутили. Где? Кто?
Дьюла кивнул на камин.
– Я сжигал сочинения, предназначенные для самого себя.
– Почему? Что случилось? – Киш всерьез встревожился.
– Сюда скоро явятся агенты АВХ и арестуют Дьюлу Хорвата.
Киш так был потрясен, что потерял дар речи. Не сразу он обрел ее. Заикаясь, спросил:
– Тебя?.. Почему? За что?..
– Не знаю. Наверно, за то, что я венгр.
– Нет, больше я не буду молчать. Хватит! Прощай, молчальник Киш! Все сегодня понял.
Киш коротенькой рукой распахнул окно, за которым все еще была слышна траурная музыка.
– Четырнадцатого марта тысяча восемьсот сорок восьмого года Шандор Петефи вот так же стоял у окна кафе «Пилвакс» и, глядя на Будапешт, думал свою великую думу: «Чего хочет венгерская нация?» Венгерская нация захотела революцию. А сегодня венгерская нация требует, чтобы внеочередной экстренный пленум ЦК исключил из своего состава всех ракошистов, прежде всего Герэ… Венгерская нация хочет видеть молодых деятелей клуба Петефи в старых стенах нашего парламента, в министерских кабинетах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87