– Святая правда, – согласно кивает головой сторож. – Да кто это понимает?! А всего хуже летом. Сами понимаете – уборка. У каждого какой-никакой, а клочок земли. Днем наломаешься в поле, а вечером сюда, опять на работу. Дохнуть некогда!
– Ну, поспать-то здесь можно, – шутливо замечает Корч.
Сторож принимает его слова всерьез.
– Да оно-то, конечно, так, ничего здесь не случится, – соглашается он, – но другой раз глядишь, директор на ночь глядя наскочит, проверяет, не спим ли. А после пожара так и вовсе житья не стало. Будто мы во всем виноваты. Генеку Залясу выговор влепили, да еще премию срезали. Кто-то на него на клепал…
– По злобе, наверно… – подыгрывает Корч.
– Видать, и впрямь кому-то на мозоль наступил, вот его и подловили, – соглашается сторож. – А у мужика именины были, ну, «глотнул», конечно, малость… Что ж теперь на человека всех собак вешать?!
– Подумаешь – «глотнул», велика важность! – Корч не выходит из роли.
– Да если б только… А то еще докопались, что не было его на проходной. Ну не было… Но сидел-то он в соседнем доме и проходную из окна как на ладони видел… Куда она денется…
– Да ведь и люди все свои были… – осторожно закидывает удочку Корч.
– Известно – свои. Все из конторы. Как с ними не выпить?
Посвистывая, Корч уходит. Этот «кирпичик» укладывается в его пирамиду. «Ключи, значит, действительно можно было незаметно и взять, и унести, не обратив на себя внимания… Теперь остается только тщательно проверить алиби Антоса».
ГЛАВА XIII
Конференц-зал горсовета на этот раз забит до отказа. На сессии, посвященной итогам выполнения плана первого полугодия и задачам на второе, кроме депутатов, присутствуют руководители всех учреждений и предприятий города, весь местный актив. Сессия касается важнейших для города дел. Надо ли говорить, что приглашение на нее, участие в работе, а тем более выступление с трибуны – знак особого внимания и уважения. Оттого к выступлениям готовились тщательно, задолго до совещания. Собирались данные, сопоставлялись и отбирались цифры и в первую очередь, конечно же, свидетельствующие о достигнутых успехах. Список записавшихся в прения был длинным, но ораторы не особенно считались с регламентом и временем собравшихся.
Майор Земба с трудом сдерживает зевоту. Он прекрасно знает всех выступающих и заранее может предсказать все, что они скажут, на чем заострят особое внимание и какие сделают выводы. Сам он сегодня от участия в прениях свободен, ему не надо ни отчитываться, ни докладывать, хотя как депутату присутствовать необходимо. Он при полном параде. В зале духота, и в мундире жарко, но расстегнуть китель неудобно. Это могут расценить как неуважение к повестке дня и собравшимся. На лице у него сосредоточенное внимание, хотя выступающих он не слушает. Наблюдая за струйками папиросного дыма, медленно плывущими в открытые окна, он думает о тех срочных делах, которые из-за этой сессии ему пришлось отложить на завтра. Он свыкся уже с этой своей «повинностью», как и со многими прочими местными нравами и обычаями. Принял их, хотя, правда, не сразу и не без труда.
Прибыл он сюда в 1946 году, пройдя всю войну солдатом до самого Берлина, а потом – по руинам – обратно. Демобилизовавшись, вернулся в родное Кросно, но, увы, затем лишь, чтобы убедиться: возвращаться было не к чему. Дом их, правда, уцелел, но жили в нем чужие люди. Родителей замучили нацисты, однокашников судьба разбросала по всей стране, по всему свету. Ждать ему тут было нечего. С городом его ничто больше не связывало. Жить воспоминаниями? Для этого он был слишком молод. В нем кипела энергия, искавшая выхода. И он отправился искать свое счастье.
Судьба забросила его в Заборув. Поток переселенцев, репатриантов и спекулянтов, рвавшие ночную тишину выстрелы – отголоски черной работы «Вервольфа» и бандитов всех мастей – волей-неволей вынуждали жителей неотложно заняться организацией самообороны. Так ему вновь пришлось взять в руки оружие, но теперь уже в качестве сотрудника милиции.
Земба с удовольствием вспоминал те времена. Тревожные и бескомпромиссные, как сама смерть. Полные неожиданностей. Калейдоскоп событий и постоянно новые люди. Оседали здесь демобилизованные солдаты, переселенцы из-за Буга, из центральной Польши, те, кто, потеряв всех и все, стремился обосноваться там, где ничто не напоминало бы о пережитых трагедиях. Хватало и разного рода бродяг. С течением времени эта людская масса мало-помалу стала как-то отстаиваться, начали зарождаться первые знакомства, крепли связи с чужим поначалу городом и новыми местами. Стал давать первые ростки и местный патриотизм.
Но кое-кто все не мог никак успокоиться, искал приключений, и порой то драки, то дебоши будоражили едва устоявшийся в городе порядок.
Земба, хотя и медленно, но верно продвигавшийся по милицейской служебной лестнице, был одним из стражей этого порядка, а значит, обязан был пресекать, сажать, карать…
Порой невеселые эти обязанности будили в нем чувство горечи: вместе с людьми, которых с его помощью перемалывал в своих жерновах механизм правосудия, уходила часть и его прошлого, кончалась прожитая с ними его собственная юность, таяли в дымке овеянные неповторимым романтизмом времена. Смена людей неким образом обозначала и смену времени, обращая его в историю. В мертвый груз фактов, которых не в силах были оживить даже родительские воспоминания. Как, например, втолковать юнцам, изучающим эту самую историю, что Кацинский, ныне деклассированный и порой спящий на садовых скамейках пьянчуга, объект всеобщих насмешек и презрения, когда-то один вступил в перестрелку с целой бандой и один подорвал потом гранатой бункер, укрытый на берегу озера?
Этот полуразвалившийся и на вид совсем безобидный теперь бункер, место игр заборувской ребятни, в то время разил смертоносным огнем, вжимая людей в землю. И если бы не Кацинский, так и остаться бы им тогда навечно лежать на этой только что отвоеванной земле. Как же передать кошмар пережитого в те дни новому поколению, которое видит в старых бойницах лишь весело щебечущих птиц, а не место земли, изрытой пулеметными очередями из этих бойниц, пахнущий цветами луг? Как передать все это привыкшим с раннего детства к тихим, не расколотым взрывами закатам, к уютным квартирам и облику Кацинского, нетвердой походкой бредущего к пивной будке?
Кацинский тоже из тех, кто не сумел найти места в новой жизни. Оказался лишним. Образования у него не было, а идти учиться он не решился. По характеру гордый и самолюбивый, помыкать собой он не позволял. Держался всегда независимо, и от него охотно избавлялись. Приходилось часто менять работу, а в конце концов он и вовсе остался без места.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43