И, конечно, как и везде, он быстро «обрастал» людьми. В самые тяжелые дни, каковы бы ни были известия с фронта, его ни на минуту не покидала уверенность в победе.
О литературном мастерстве он, видимо, не забывал ни при каких обстоятельствах и однажды, когда мы проходили с ним по мрачным в то время улицам Ташкента, вне связи с предыдущим разговором он, вдруг остановившись, сказал мне:
– Понимаешь, какое дело… свое первое «А» – мое, толстовское, – я сказал впервые, когда мне было уже сорок шесть лет.
Театр Толстой всегда очень любил. Ему удавалось иногда «дорваться» до участия в профессиональных спектаклях в качестве актера. Было очень забавно, как он однажды «рвался» даже в балет. Когда мы работали над постановкой «Эсмеральды», он говорил:
– Татьяна, будет невероятным свинством, если мне не дадут возможности участвовать в этом спектакле! Возьмите меня хоть на роль козы.
– Какой козы? – спросила Вечеслова.
– Ну а как же, неужели ты будешь Эсмеральда без козы? Никакого успеха у тебя не будет и не может быть! Гельцер – Эсмеральда в Большом театре в Москве всегда выходила с козой!
Конечно, просьба его была шуткой, но стремление участвовать в спектакле было искренним.
Летом в Ташкенте Республиканская комиссия помощи эвакуированным детям устроила концерт в помещении Театра оперы и балета. Толстой написал для этого вечера очень смешной политический одноактный скетч. Основные роли в нем играли: Раневская, Михоэлс, Абдулов и сам А. Н. Толстой. Концер прошел с огромным художественным и материальным успехом. К концу скетча по ходу действия Михоэлс и Толстой (они изображали плотников) должны были последними уходить со сцены, но, как рассказал Михоэлс, Толстой подошел к нему и шепнул умоляюще:
– Давай поиграем еще – не уйду со сцены, – тебе, может быть, уже надоело, ты актер, а я вот дорвался…
Михоэлс не мог отказать Толстому, и они что-то импровизировали, и очень смешили зрителей.
…Приехала Ленинградская консерватория. Вслед появились Михоэлс, Раневская, Ахматова, Ладыжников с дочерью, Всеволод Иванов с семьей, артистка Пугачева с мужем, академик В. П. Филатов, Константин Липскеров, Миронова и Менакер, Тышлер, Луговской и его сестра, Булгакова, Корней Иванович Чуковский; он опекал Валю Берестова – поэта, которому лет четырнадцать, а может, двенадцать.
Корней Иванович часто заходит к нам. Басов иллюстрирует его «Айболита». Будут печатать отдельной книгой. Напечатали. Бумага ужасная, как промокашка, и многие иллюстрации Басова испорчены.
…К нам приходит Владимир Луговской, хочет читать свою новую поэму. Басов спрашивает: «Она длинна?» – «Да нет – четыре с половиной тысячи строк». Благодарим, отказываемся: некогда.
Когда я жила в 1963 году в ялтинском Доме творчества писателей, сестра Луговского Татьяна показала мне по дороге вниз в Ялту большой валун гранита, в котором замурована урна с сердцем Луговского. На стороне камня, выходящей на дорогу, вделана бронзовая доска с барельефом головы поэта, работа его друга скульптора. Такова была воля поэта, которую исполнила его вдова.
Знаменитая артистка Тамара Ханум, необычайно одаренная, умна, культурна, поехала на Дальний Восток с ансамблем обслуживать армию. Работая там, она просила расплачиваться с ней досками и бревнами (в Узбекистане – на вес золота, так как необходимы на постройку канала). Вернувшись в Ташкент с эшелоном этого груза, устроила в старом городе на площади «пир горой» для народа – плов, вино и ее песни и пляски. Потом говорили, что было больше тысячи человек. Вскоре получила звание народной артистки Узбекистана, и это по праву – народ оценил ее поступок.
…Балетмейстер театра Чекрыгин скоропостижно скончался в трамвае. Горюет жена, но пудель – больше.
…Привезла Андрея Романовича из больницы. Он еле живой, нужно особое питание. Басов выполняет живописные декорации в обоих театрах, да и я зарабатываю, но базар поглощает все, и не хватает… Пришлось нанять женщину для хождения на рынок и присматривать за Андреем Романовичем. Ему все хуже – заговаривается. Врачи, консилиумы – вероятно, напрасно. Он уже не встает, а по ночам видения – стонет и кричит, что толпа людей пробралась опять в комнату и угрожает ему – сидят на шкафах, везде… «Выгони, выгони!» – кричит… Передвигаю всю мебель – трудно (Басов часто всю ночь работает в театре). Андрей Романович благодарит, что «выгнала». Но это всего на несколько минут, и опять крик, опять отрываюсь от эскизов и передвигаю… И так три с половиной месяца!… Вызывают в Наркомпрос, пробирают – опаздываю сдавать эскизы. На меня кричит начальник театрального отдела. Говорю о болезни Андрея Романовича, а он: «Вы забываете, что война! Неужели если у директора оборонного завода заболеет жена, то завод прекратит делать танки?… Даю три дня на завершение эскизов». Он, конечно, был прав… Война! И я работала. Умер Андрей Романович без меня – я была в театре. Прибегаю – Басов дома, сообщает…
…Хоронить очень трудно, если не в общие ямы. Театр помог. Дали грузовик – кладбище далеко. Ничего не видела до ямы могилы.
Умер Андрей Романович 11 мая 1942 года. Через двадцать дней внезапно скоропостижно умер взятый на три дня в больницу для обследования Иван Николаевич Ракицкий – друг Горького и наш. Проглядели стенокардию…
Вскоре после смерти Андрея Романовича вместо соболезнующего письма прилетела из Алма-Аты мой друг – Вера Николаевна Трауберг. Когда несчастье, она всегда старалась помочь мне пережить и отвлечь. Удивительный человек!
Самые разнообразные болезни вдруг завладели мной – авитаминоз бросился на глаза: они болят, гноятся, белки залиты кровью. Попала к В. Н. Филатову, эвакуированному из Одессы, он и определил, что авитаминоз, а глаза здоровы. Филатов оказался страстно влюбленным в живопись – в доме, где его поселили, стены, двери и любая свободная плоскость покрыты его пейзажами и натюрмортами. Вокруг его дома в саду круглосуточные очереди слепых и больных глазами – со всех концов Советского Союза, даже из Владивостока – на прием к легендарному исцелителю. Многие устроили шалаши, а у некоторых палатки.
Вскоре я заболела двусторонним крупозным воспалением легких; болела два месяца, дальше – амёбным колитом. В небольших промежутках бросалась на работу в театре. Басов работал героически. Потом начал болеть и Басов. Ташкент нас не приветил. Да он ли? Так сложилось. Ведь война!
Январь 1943 года. Немцы разгромлены под Сталинградом. Голос Левитана по радио: «От Советского Информбюро…» – все более вселяет уверенность в нашей победе. Я и Басов сквозь болезни цепляемся за жизнь. Из знакомых уже уезжают в Москву кто «покрупнее»: А. Н. Толстой с женой, Михоэлс, Корнейчук, Ванда Василевская, В.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
О литературном мастерстве он, видимо, не забывал ни при каких обстоятельствах и однажды, когда мы проходили с ним по мрачным в то время улицам Ташкента, вне связи с предыдущим разговором он, вдруг остановившись, сказал мне:
– Понимаешь, какое дело… свое первое «А» – мое, толстовское, – я сказал впервые, когда мне было уже сорок шесть лет.
Театр Толстой всегда очень любил. Ему удавалось иногда «дорваться» до участия в профессиональных спектаклях в качестве актера. Было очень забавно, как он однажды «рвался» даже в балет. Когда мы работали над постановкой «Эсмеральды», он говорил:
– Татьяна, будет невероятным свинством, если мне не дадут возможности участвовать в этом спектакле! Возьмите меня хоть на роль козы.
– Какой козы? – спросила Вечеслова.
– Ну а как же, неужели ты будешь Эсмеральда без козы? Никакого успеха у тебя не будет и не может быть! Гельцер – Эсмеральда в Большом театре в Москве всегда выходила с козой!
Конечно, просьба его была шуткой, но стремление участвовать в спектакле было искренним.
Летом в Ташкенте Республиканская комиссия помощи эвакуированным детям устроила концерт в помещении Театра оперы и балета. Толстой написал для этого вечера очень смешной политический одноактный скетч. Основные роли в нем играли: Раневская, Михоэлс, Абдулов и сам А. Н. Толстой. Концер прошел с огромным художественным и материальным успехом. К концу скетча по ходу действия Михоэлс и Толстой (они изображали плотников) должны были последними уходить со сцены, но, как рассказал Михоэлс, Толстой подошел к нему и шепнул умоляюще:
– Давай поиграем еще – не уйду со сцены, – тебе, может быть, уже надоело, ты актер, а я вот дорвался…
Михоэлс не мог отказать Толстому, и они что-то импровизировали, и очень смешили зрителей.
…Приехала Ленинградская консерватория. Вслед появились Михоэлс, Раневская, Ахматова, Ладыжников с дочерью, Всеволод Иванов с семьей, артистка Пугачева с мужем, академик В. П. Филатов, Константин Липскеров, Миронова и Менакер, Тышлер, Луговской и его сестра, Булгакова, Корней Иванович Чуковский; он опекал Валю Берестова – поэта, которому лет четырнадцать, а может, двенадцать.
Корней Иванович часто заходит к нам. Басов иллюстрирует его «Айболита». Будут печатать отдельной книгой. Напечатали. Бумага ужасная, как промокашка, и многие иллюстрации Басова испорчены.
…К нам приходит Владимир Луговской, хочет читать свою новую поэму. Басов спрашивает: «Она длинна?» – «Да нет – четыре с половиной тысячи строк». Благодарим, отказываемся: некогда.
Когда я жила в 1963 году в ялтинском Доме творчества писателей, сестра Луговского Татьяна показала мне по дороге вниз в Ялту большой валун гранита, в котором замурована урна с сердцем Луговского. На стороне камня, выходящей на дорогу, вделана бронзовая доска с барельефом головы поэта, работа его друга скульптора. Такова была воля поэта, которую исполнила его вдова.
Знаменитая артистка Тамара Ханум, необычайно одаренная, умна, культурна, поехала на Дальний Восток с ансамблем обслуживать армию. Работая там, она просила расплачиваться с ней досками и бревнами (в Узбекистане – на вес золота, так как необходимы на постройку канала). Вернувшись в Ташкент с эшелоном этого груза, устроила в старом городе на площади «пир горой» для народа – плов, вино и ее песни и пляски. Потом говорили, что было больше тысячи человек. Вскоре получила звание народной артистки Узбекистана, и это по праву – народ оценил ее поступок.
…Балетмейстер театра Чекрыгин скоропостижно скончался в трамвае. Горюет жена, но пудель – больше.
…Привезла Андрея Романовича из больницы. Он еле живой, нужно особое питание. Басов выполняет живописные декорации в обоих театрах, да и я зарабатываю, но базар поглощает все, и не хватает… Пришлось нанять женщину для хождения на рынок и присматривать за Андреем Романовичем. Ему все хуже – заговаривается. Врачи, консилиумы – вероятно, напрасно. Он уже не встает, а по ночам видения – стонет и кричит, что толпа людей пробралась опять в комнату и угрожает ему – сидят на шкафах, везде… «Выгони, выгони!» – кричит… Передвигаю всю мебель – трудно (Басов часто всю ночь работает в театре). Андрей Романович благодарит, что «выгнала». Но это всего на несколько минут, и опять крик, опять отрываюсь от эскизов и передвигаю… И так три с половиной месяца!… Вызывают в Наркомпрос, пробирают – опаздываю сдавать эскизы. На меня кричит начальник театрального отдела. Говорю о болезни Андрея Романовича, а он: «Вы забываете, что война! Неужели если у директора оборонного завода заболеет жена, то завод прекратит делать танки?… Даю три дня на завершение эскизов». Он, конечно, был прав… Война! И я работала. Умер Андрей Романович без меня – я была в театре. Прибегаю – Басов дома, сообщает…
…Хоронить очень трудно, если не в общие ямы. Театр помог. Дали грузовик – кладбище далеко. Ничего не видела до ямы могилы.
Умер Андрей Романович 11 мая 1942 года. Через двадцать дней внезапно скоропостижно умер взятый на три дня в больницу для обследования Иван Николаевич Ракицкий – друг Горького и наш. Проглядели стенокардию…
Вскоре после смерти Андрея Романовича вместо соболезнующего письма прилетела из Алма-Аты мой друг – Вера Николаевна Трауберг. Когда несчастье, она всегда старалась помочь мне пережить и отвлечь. Удивительный человек!
Самые разнообразные болезни вдруг завладели мной – авитаминоз бросился на глаза: они болят, гноятся, белки залиты кровью. Попала к В. Н. Филатову, эвакуированному из Одессы, он и определил, что авитаминоз, а глаза здоровы. Филатов оказался страстно влюбленным в живопись – в доме, где его поселили, стены, двери и любая свободная плоскость покрыты его пейзажами и натюрмортами. Вокруг его дома в саду круглосуточные очереди слепых и больных глазами – со всех концов Советского Союза, даже из Владивостока – на прием к легендарному исцелителю. Многие устроили шалаши, а у некоторых палатки.
Вскоре я заболела двусторонним крупозным воспалением легких; болела два месяца, дальше – амёбным колитом. В небольших промежутках бросалась на работу в театре. Басов работал героически. Потом начал болеть и Басов. Ташкент нас не приветил. Да он ли? Так сложилось. Ведь война!
Январь 1943 года. Немцы разгромлены под Сталинградом. Голос Левитана по радио: «От Советского Информбюро…» – все более вселяет уверенность в нашей победе. Я и Басов сквозь болезни цепляемся за жизнь. Из знакомых уже уезжают в Москву кто «покрупнее»: А. Н. Толстой с женой, Михоэлс, Корнейчук, Ванда Василевская, В.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101