«Ежели я, тетенька, за эти три дня не подыщу места, то и махну в деревню, там прокормиться легче».
Пригубив еще рюмку, я задумчиво сказал:
– Одно только в нашем деле нужно: чтобы человек был толковый, хорошо грамотный и чтобы физиономию имел эдакую приветливую, обходительную; чтобы умел к клиенту подойти и уговорить его.
– За этим дело не станет: мой Николай – разбитной малый, кончил городское училище и сам мужчина хоть куда: высокий, статный, красивый.
Я спросил как бы невзначай:
– Блондин или брюнет?
Матрена слегка помялась и конфузливо ответила:
– Нет, извините, он у нас рыжий.
– Егоровна, принеси-ка мне валерьянки с моей полочки, – сказала Баранова, – а то что-то сердце все колотится.
Я, как ни в чем не бывало, продолжал:
– Что ж, и рыжий цвет волос недурен, а к тому же у рыжих и цвет лица всегда хороший.
– Сущую правду изволите говорить, барин, и племянник мой румян, как красная девица.
– Ну, так ладно, Матреша! – сказал я. – Завтра же напишу вашему племяннику, а то, пожалуй, лучше и сам заеду, если по пути будет. Ведь не на краю же города он у вас живет?
– Какой там! Здесь близехонько, на Юшковом переулке, дому номер 4. Как войдете со двора, направо стоит деревянный флигель, а на нем вывеска «Столярная мастерская». В этом флигельке живет столяр да брат его с женой, племянник же снимает у них комнатушку.
– А звать-то как? Как спросить вашего племянника?
– Николай Семенов Буров.
– Ладно, не забуду и часика в 2-3 заеду.
Докончив ужин и посидев еще с полчаса, я распрощался с Барановой и Егоровной. Матреша, помогавшая мне надевать пальто, еще раз рассыпалась в благодарностях и заявила, что рано утром сбегает предупредить племянника о моем посещении.
Я вернулся к себе на Гнездниковский. Часов до 2 ночи я разбирался в срочных поданных мне рапортах, а затем, усадив 4-х агентов в свой автомобиль, я помчался на Юшков переулок. Без труда нашли мы флигель столяра, стуком разбудили его обитателей и врасплох предстали перед ними.
– Мы к вам с кладбища, – сказал я, – прямо от купца Баранова, прислал он поклоны и тебе, рыжий гробовщик, и тебе, читавшей над ним монахине, и тебе, лысоголовому покойнику, – обратился я к столяру.
Они растерянно переглянулись.
– Ну, где тут у вас запрятаны бриллианты и процентные бумаги покойного?
Как по команде, все четверо скорчили удивленные лица и в одно слово спросили: «Какие?»
– Какие? Не знаете? Ну, ладно, поищем.
Мои люди принялись за обыск. Часа три возились они в квартире и, наконец, обнаружили небольшой кожаный мешочек, висящий на длинной проволоке в трубе от печки. В нем оказались похищенные бриллианты. В соломенном тюфяке рыжего племян ника были обнаружены и процентные бумаги. В углу, в соре, были найдены куски белого глазета. Запираться являлось бесцельным, и мошенники покаялись. Гроб, оказывается, они сколотили сами, лег в него лысый столяр, рыжий же с братом столяра отнесли его к Барановой. Роль монахини выполняла жена брата.
Когда в 7-м часу утра мы выводили арестованных из дому во двор, то натолкнулись на Матрену. Завидя это печальное зрелище, она сильно удивилась и напугалась, но узрев меня и услышав распоряжения, мной отдаваемые, она прямо окаменела.
Выходя на улицу, я обернулся на Матрену: она все не шевелилась, разинутый рот, широко раскрытые глаза провожали меня.
Иногда и теперь мне кажется, что Матрена все продолжает стоять на том же на том же месте и поныне.
ЛОЖНАЯ ТРЕВОГА
Случай, о котором я хочу здесь рассказать, произошел в самом начале девятисотых годов.
Я в качестве помощника заменял начальника Петербургской сыскной полиции В. Г. Филиппова, находившегося в то время в отпуску. Однажды докладывают мне, что какой-то господин желает меня видеть по срочному делу.
– Просите!
В кабинет вошел молодой человек, благообразного вида, хорошо одетый. Скорбное выражение его лица меня сразу поразило; какая-то неподвижность в воспаленных глазах, морщинка печали между бровей, потрескавшиеся сухие губы – словом, такие лица мне приходилось наблюдать либо у глубоко потрясенных горем, либо у людей несколько суток подряд не спавших.
Он тяжело опустился в предложенное кресло и тотчас же заговорил:
– Я приехал к вам по весьма грустному и совершенно интимному делу. У меня пропала жена. Я именно настаиваю на выражении «пропала», так как она не сбежала и не уехала от меня с кем-либо, а просто-таки исчезла в одно печальное утро.
Я удивленно поднял брови; он продолжал:
– Не удивляйтесь, я сейчас вам все объясню. Конечно, о самом факте исчезновения жены не может быть секрета, об этом уже знает вся родня и немалая часть наших друзей и знакомых; но тут имеются подробности, о каковых я буду вынужден вам упомянуть, усиленно прося вас о сохранении их в тайне.
– Об этом вы можете не беспокоиться. Расскажите, пожалуйста, возможно подробнее, как произошло это грустное событие, не упуская ничего, так как иной раз и несущественная на первый взгляд деталь дает ключ к искомой разгадке.
Мой посетитель, по врученной им мне карточке оказавшийся Александром Ивановичем Рыкошиным, принялся рассказывать.
– Пять лет тому назад я окончил училище правоведения и начал службу в Министерстве юстиции. Разделавшись со школьной скамьей и начав свободную самостоятельную жизнь, я со свойственным молодости пылом жадно набросился на всевозможные столичные удовольствия и, строго говоря, в течение добрых трех лет, что называется, прожигал жизнь. Чуть ли не все вечера я проводил в излюбленном мною «Аквариуме», где положительно каждая собака меня знала. Однако в конце третьего года со мной случилось то, что обычно случается с людьми. Я встретил девушку моего круга, полюбил ее и вскоре женился. Тут для пользы дела я попытаюсь вам изобразить возможно точнее тип моей жены, отбрасывая, поскольку сумею, всякую к ней пристрастность. Мимочка (мою жену зовут Мария Александровна) принадлежит к тому сравнительно редкому сорту женщин, который наиболее близко подходит к моему идеалу. Воспитывалась она в Смольном институте, обожает цветы, танцы, шоколад миньон; духовной пищею ее являются по преимуществу французские романы. Она беззаботна, легкомысленна и о жизни, разумеется, не имеет ни малейшего представления. Огорчения не оставляют в ней глубокого следа.
Всегда она свежа и весела, как майское утро, и, конечно, так называемые проклятые вопросы не смущают ее покоя. Выходя замуж, она была увлечена мною со всем свойственным ей обожанием и пылом. Первые месяцы нашего супружества протекли, как и полагается, вне времени и пространства. Прошлым летом я брал отпуск, и мы совершили с ней очаровательную поездку в Крым, прожили мы там два месяца, обзавелись кое-какими новыми знакомствами, затем вернулись в Петербург, где и провели всю зиму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
Пригубив еще рюмку, я задумчиво сказал:
– Одно только в нашем деле нужно: чтобы человек был толковый, хорошо грамотный и чтобы физиономию имел эдакую приветливую, обходительную; чтобы умел к клиенту подойти и уговорить его.
– За этим дело не станет: мой Николай – разбитной малый, кончил городское училище и сам мужчина хоть куда: высокий, статный, красивый.
Я спросил как бы невзначай:
– Блондин или брюнет?
Матрена слегка помялась и конфузливо ответила:
– Нет, извините, он у нас рыжий.
– Егоровна, принеси-ка мне валерьянки с моей полочки, – сказала Баранова, – а то что-то сердце все колотится.
Я, как ни в чем не бывало, продолжал:
– Что ж, и рыжий цвет волос недурен, а к тому же у рыжих и цвет лица всегда хороший.
– Сущую правду изволите говорить, барин, и племянник мой румян, как красная девица.
– Ну, так ладно, Матреша! – сказал я. – Завтра же напишу вашему племяннику, а то, пожалуй, лучше и сам заеду, если по пути будет. Ведь не на краю же города он у вас живет?
– Какой там! Здесь близехонько, на Юшковом переулке, дому номер 4. Как войдете со двора, направо стоит деревянный флигель, а на нем вывеска «Столярная мастерская». В этом флигельке живет столяр да брат его с женой, племянник же снимает у них комнатушку.
– А звать-то как? Как спросить вашего племянника?
– Николай Семенов Буров.
– Ладно, не забуду и часика в 2-3 заеду.
Докончив ужин и посидев еще с полчаса, я распрощался с Барановой и Егоровной. Матреша, помогавшая мне надевать пальто, еще раз рассыпалась в благодарностях и заявила, что рано утром сбегает предупредить племянника о моем посещении.
Я вернулся к себе на Гнездниковский. Часов до 2 ночи я разбирался в срочных поданных мне рапортах, а затем, усадив 4-х агентов в свой автомобиль, я помчался на Юшков переулок. Без труда нашли мы флигель столяра, стуком разбудили его обитателей и врасплох предстали перед ними.
– Мы к вам с кладбища, – сказал я, – прямо от купца Баранова, прислал он поклоны и тебе, рыжий гробовщик, и тебе, читавшей над ним монахине, и тебе, лысоголовому покойнику, – обратился я к столяру.
Они растерянно переглянулись.
– Ну, где тут у вас запрятаны бриллианты и процентные бумаги покойного?
Как по команде, все четверо скорчили удивленные лица и в одно слово спросили: «Какие?»
– Какие? Не знаете? Ну, ладно, поищем.
Мои люди принялись за обыск. Часа три возились они в квартире и, наконец, обнаружили небольшой кожаный мешочек, висящий на длинной проволоке в трубе от печки. В нем оказались похищенные бриллианты. В соломенном тюфяке рыжего племян ника были обнаружены и процентные бумаги. В углу, в соре, были найдены куски белого глазета. Запираться являлось бесцельным, и мошенники покаялись. Гроб, оказывается, они сколотили сами, лег в него лысый столяр, рыжий же с братом столяра отнесли его к Барановой. Роль монахини выполняла жена брата.
Когда в 7-м часу утра мы выводили арестованных из дому во двор, то натолкнулись на Матрену. Завидя это печальное зрелище, она сильно удивилась и напугалась, но узрев меня и услышав распоряжения, мной отдаваемые, она прямо окаменела.
Выходя на улицу, я обернулся на Матрену: она все не шевелилась, разинутый рот, широко раскрытые глаза провожали меня.
Иногда и теперь мне кажется, что Матрена все продолжает стоять на том же на том же месте и поныне.
ЛОЖНАЯ ТРЕВОГА
Случай, о котором я хочу здесь рассказать, произошел в самом начале девятисотых годов.
Я в качестве помощника заменял начальника Петербургской сыскной полиции В. Г. Филиппова, находившегося в то время в отпуску. Однажды докладывают мне, что какой-то господин желает меня видеть по срочному делу.
– Просите!
В кабинет вошел молодой человек, благообразного вида, хорошо одетый. Скорбное выражение его лица меня сразу поразило; какая-то неподвижность в воспаленных глазах, морщинка печали между бровей, потрескавшиеся сухие губы – словом, такие лица мне приходилось наблюдать либо у глубоко потрясенных горем, либо у людей несколько суток подряд не спавших.
Он тяжело опустился в предложенное кресло и тотчас же заговорил:
– Я приехал к вам по весьма грустному и совершенно интимному делу. У меня пропала жена. Я именно настаиваю на выражении «пропала», так как она не сбежала и не уехала от меня с кем-либо, а просто-таки исчезла в одно печальное утро.
Я удивленно поднял брови; он продолжал:
– Не удивляйтесь, я сейчас вам все объясню. Конечно, о самом факте исчезновения жены не может быть секрета, об этом уже знает вся родня и немалая часть наших друзей и знакомых; но тут имеются подробности, о каковых я буду вынужден вам упомянуть, усиленно прося вас о сохранении их в тайне.
– Об этом вы можете не беспокоиться. Расскажите, пожалуйста, возможно подробнее, как произошло это грустное событие, не упуская ничего, так как иной раз и несущественная на первый взгляд деталь дает ключ к искомой разгадке.
Мой посетитель, по врученной им мне карточке оказавшийся Александром Ивановичем Рыкошиным, принялся рассказывать.
– Пять лет тому назад я окончил училище правоведения и начал службу в Министерстве юстиции. Разделавшись со школьной скамьей и начав свободную самостоятельную жизнь, я со свойственным молодости пылом жадно набросился на всевозможные столичные удовольствия и, строго говоря, в течение добрых трех лет, что называется, прожигал жизнь. Чуть ли не все вечера я проводил в излюбленном мною «Аквариуме», где положительно каждая собака меня знала. Однако в конце третьего года со мной случилось то, что обычно случается с людьми. Я встретил девушку моего круга, полюбил ее и вскоре женился. Тут для пользы дела я попытаюсь вам изобразить возможно точнее тип моей жены, отбрасывая, поскольку сумею, всякую к ней пристрастность. Мимочка (мою жену зовут Мария Александровна) принадлежит к тому сравнительно редкому сорту женщин, который наиболее близко подходит к моему идеалу. Воспитывалась она в Смольном институте, обожает цветы, танцы, шоколад миньон; духовной пищею ее являются по преимуществу французские романы. Она беззаботна, легкомысленна и о жизни, разумеется, не имеет ни малейшего представления. Огорчения не оставляют в ней глубокого следа.
Всегда она свежа и весела, как майское утро, и, конечно, так называемые проклятые вопросы не смущают ее покоя. Выходя замуж, она была увлечена мною со всем свойственным ей обожанием и пылом. Первые месяцы нашего супружества протекли, как и полагается, вне времени и пространства. Прошлым летом я брал отпуск, и мы совершили с ней очаровательную поездку в Крым, прожили мы там два месяца, обзавелись кое-какими новыми знакомствами, затем вернулись в Петербург, где и провели всю зиму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134