Любая квартира как минимум вдвое дороже ее этой.
На какие, спрашивается, шиши?
В библиотеке Катя не взяла трубку. Костя рванул в «Рибок», купил себе мягкую черную куртку во вкусе наркокурьеров, нарядился в нее и подошел к шести к Горьковке с цветами и пирожными.
Неудачно.
Катя вышла с сухим человеком в темном плаще и очках. Она безостановочно говорила. Видимо, нарочно, чтобы Костя не подошел к ним.
Гипса у Кати на руке уже не было.
Зря Костя старался, выбирал розы.
Касаткин нырнул в подземный переход, миновал Ленинку, прошел мост, добрел до подъезда…
Стоят и едут машины, ходят люди, на Доме на набережной висят безволосые яйцеголовые Фантомасы.
Мания преследования.
Ведь это всего-навсего мемориальные доски. Символические гладкие темена: Котовский, Демьян Бедный-Придворов, Серафимович, Шверник, Бабушкин в кожаном авиашлеме, гладкозачесанная Фотиева…
Что ж, яблоко от яблони. Отцы были буквальные Фантомасы, псевдохозяева, теперь дети с локонами лезут в лысые Ильичи, хоть и скинули папаш. Дети, может, и не их родные. Но это неважно. Совок был – общий. Засели они все в цитадели.
Этот гигантский дом связывает и кражи, и кровь. Без него все распадается. В конце концов, не берсе-невский, так другой такой же – «дом». «Дом» связывает всех: старух, любителей цацек, старых лагерников, бывших функционеров, Францевых, диггеров, Веру «Хю-хю-хю», Роджерса и, может быть, но это
вряд ли, Катю.
Глупый Виля что-то понял. А умный Касаткин – нет.
Все сейчас были при деле. Милиция рылась в картотеках. Газеты, за неимением лучшего, фантазировали и философствовали об искушении властью и тайнах
Кремля.
А Константин Касаткин сидел у разбитого корыта.
25
КОФЕ, КОНЬЯК, ПИРОЖНОЕ
– Костенька, помнишь «Операцию „Святой Януарий“»? – спросила Лидия Михайловна.
Вторник 2 августа Костя окончил у Фомичих кофейком с Катиными пирожными, розами. Заодно он вручил Маше конверт с сотней за бабку за июль.
У Фомичевых Костя нашел себе прибежище.
Женщин, пусть старых и зануд, Касаткин всегда предпочитал мужчинам.
А своих людей вокруг было много. Костя, любя человечество, своими, впрочем, считал всех, даже Яйцеголового. Да он, – чувствовал Касаткин, – и социально, видимо, был близким.
Костя мучительно, в голос, вздохнул.
– Костенька! – повторила Лидия
– А?
– Помнишь?
– Что?
– «Святой Януарий»?
– Нет.
– Мам, откуда ему помнить? Это было при Рюрике.
– Господи, и правда. Костя – дитя. Там тоже грабили.
– Где? – спросил Костя.
– В фильме. Чтобы взять драгоценности, разбили стекло.
– Бронированное?
– Ну да!
– И как же разбили?
– Били-били – не выходит. Наконец отчаялись. Швырнули в стекло чем-то с горя – и разбили. Оказывается, попали в критическую точку.
– Наш Фантомас умней, – решил Костя. – Плеснул кислотой.
– Что же это за кислота, Костя? – спросила генеральша.
– Неизвестно. Смесь.
– Костя, скажи ты мне, что же это такое теперь творится?
– Не теперь, мам, – спокойно сказала Маняша, сощипывая орешки с верха пирожного. – КГБ и раньше всё умел. Не знаешь, что ли.
Генеральша опустила глаза.
– Георгий Михайлович был на руководящей работе.
– Не всегда.
Генеральша тоже отщипнула орешек.
– Он не выдавал секреты кому ни попадя.
– Кому ни попадя, – думая о своем, повторил Костя.
– Секреты были и до них, – сказала Маняша. – Посмотри на свою брошь.
Брошь была кондово-советской, с филигранью и шариками. Такие производил Свердловский завод «Уральские самоцветы». Наверное, подарок квартиранта, Октября Бодайбо.
Лидия опустила глаза себе на бюст, потом подняла и величественно распрямилась.
– Ну и что моя брошь?
– Видишь: зернь, – авторитетно сказала искусствоведша Маняша. – Наши подражают старым мастерам. Только старые готовили в один миг – россыпь. А новые уже не умеют. Делают в час по зернышку.
Снова взяли по пирожному.
– Что ж ты раньше молчала? – удивилась Лидия. «Удивилась знаниям родной дочери», – подумал Костя, подперев кулаками подбородок.
– Подумаешь. КГБ тоже молчал. А теперь разговорился за деньги.
– И ты разговорись.
– О чем?
– Об этой… зерни.
– На зернь нет покупателей.
– Я покупатель! – раздался громовой голос.
Дружная троица подскочила, а Лидия к тому же звонко уронила на блюдце ложечку.
В дверях стоял Октябрь, в стандартном спортивном черном костюме. Куртка была на Октябре также модная, та же, что у Кости.
Октябрь, держа кейс, пьяно покачивался. Физиономия у него не духовная, гладкая, как у дамы после массажа. Глаза то сладкие, то колючие.
– Эй, бабешки! – начал было он.
– Приехали, Октяб Георгич, – перебила Лидия. Октябрь охлопал себя, как ухарь, изображая русскую пляску.
– Живем, бабешки. Жилка – две тонночки!
– Что – две тонночки? – сухо спросила Маняша.
– Две тонночки золота нашли на реке Поперечной.
– О-о-о! – протянула Лида.
– Теперь вы богач, – закончил Костя.
Октябрь замер, кольнул глазами, снова расплылся и еще поплясал, приговаривая: «Эх, да я, да эх, да я». Потом подсел к столу, между Костей и Маняшей, на угол, приставив кейс к ноге. Скособочился, щелкнул замочком, сунул в кейс руку, брезгливо вытащил черный ком:
– Хламида твоя, Машка, прости, уехал в ней сослепу.
Маняша взяла, развернула. Оказалось, это пропавшая раньше кофта.
Лидия с Маняшей глянули на Костю.
– А мы на Гошку грешили. А он, бедный, совсем спятил, забрали его в Кащенку.
– Все там будем, – рассеянно буркнул Октябрь.
Он снова пьяно пошарил в кейсе, выронил, не заметив, скомканную бумажку, вытащил большую бутылку коньяка «Реми Мартен», взмахнул ею, дешевый пижон, со стуком поставил на стол.
– Богач у нас Горбач, – сказал он.
– Горбачев – уже не актуально, – возразил Костя.
– Не актуально. Зато, когда они с Рыжковым сказали – туши свет и хапай, кое-кто нахапал. Тоже, скажешь, не актуально?
И Октябрь упер глаза в Касаткина.
– Не грабить же вам их, – как бы отмахнулся Костя.
– Нет. Мы другим путем… Ну, да ладно… – Октябрь налил всем коньяк до краев, звякая горлышком о края стопок и оставляя лужицы. – Будет и на нашей улице
праздник.
Он поднес стопочку к остальным трем, чокнулся.
– Бабочки, будьте. А где барышня? – Барышню, Катю, Октябрь Георгиевич, по его словам, уважал. Маняша уронила ложечку на пол.
– Где, где, – сказал Костя и полез под стол за ложечкой спасаться от ответа.
Бодайбо о Косте тут же забыл. О женщинах, казалось, тоже.
– Я на них управу найду.
– На кого, Октяб Георгич?
– А то наворуют и на Кремль указуют. А тот и подставляет им вторую щеку. Ну, ничего, я им подставлю хрен.
– Ох, Октяб, Октяб!
– Цыц. Мне Коська подмогнет. Да, Кось? Это было последней каплей. Костя встал.
– Костенька, куда же вы! – сказала Лидия.
Маняша пошла проводить, поджав губы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
На какие, спрашивается, шиши?
В библиотеке Катя не взяла трубку. Костя рванул в «Рибок», купил себе мягкую черную куртку во вкусе наркокурьеров, нарядился в нее и подошел к шести к Горьковке с цветами и пирожными.
Неудачно.
Катя вышла с сухим человеком в темном плаще и очках. Она безостановочно говорила. Видимо, нарочно, чтобы Костя не подошел к ним.
Гипса у Кати на руке уже не было.
Зря Костя старался, выбирал розы.
Касаткин нырнул в подземный переход, миновал Ленинку, прошел мост, добрел до подъезда…
Стоят и едут машины, ходят люди, на Доме на набережной висят безволосые яйцеголовые Фантомасы.
Мания преследования.
Ведь это всего-навсего мемориальные доски. Символические гладкие темена: Котовский, Демьян Бедный-Придворов, Серафимович, Шверник, Бабушкин в кожаном авиашлеме, гладкозачесанная Фотиева…
Что ж, яблоко от яблони. Отцы были буквальные Фантомасы, псевдохозяева, теперь дети с локонами лезут в лысые Ильичи, хоть и скинули папаш. Дети, может, и не их родные. Но это неважно. Совок был – общий. Засели они все в цитадели.
Этот гигантский дом связывает и кражи, и кровь. Без него все распадается. В конце концов, не берсе-невский, так другой такой же – «дом». «Дом» связывает всех: старух, любителей цацек, старых лагерников, бывших функционеров, Францевых, диггеров, Веру «Хю-хю-хю», Роджерса и, может быть, но это
вряд ли, Катю.
Глупый Виля что-то понял. А умный Касаткин – нет.
Все сейчас были при деле. Милиция рылась в картотеках. Газеты, за неимением лучшего, фантазировали и философствовали об искушении властью и тайнах
Кремля.
А Константин Касаткин сидел у разбитого корыта.
25
КОФЕ, КОНЬЯК, ПИРОЖНОЕ
– Костенька, помнишь «Операцию „Святой Януарий“»? – спросила Лидия Михайловна.
Вторник 2 августа Костя окончил у Фомичих кофейком с Катиными пирожными, розами. Заодно он вручил Маше конверт с сотней за бабку за июль.
У Фомичевых Костя нашел себе прибежище.
Женщин, пусть старых и зануд, Касаткин всегда предпочитал мужчинам.
А своих людей вокруг было много. Костя, любя человечество, своими, впрочем, считал всех, даже Яйцеголового. Да он, – чувствовал Касаткин, – и социально, видимо, был близким.
Костя мучительно, в голос, вздохнул.
– Костенька! – повторила Лидия
– А?
– Помнишь?
– Что?
– «Святой Януарий»?
– Нет.
– Мам, откуда ему помнить? Это было при Рюрике.
– Господи, и правда. Костя – дитя. Там тоже грабили.
– Где? – спросил Костя.
– В фильме. Чтобы взять драгоценности, разбили стекло.
– Бронированное?
– Ну да!
– И как же разбили?
– Били-били – не выходит. Наконец отчаялись. Швырнули в стекло чем-то с горя – и разбили. Оказывается, попали в критическую точку.
– Наш Фантомас умней, – решил Костя. – Плеснул кислотой.
– Что же это за кислота, Костя? – спросила генеральша.
– Неизвестно. Смесь.
– Костя, скажи ты мне, что же это такое теперь творится?
– Не теперь, мам, – спокойно сказала Маняша, сощипывая орешки с верха пирожного. – КГБ и раньше всё умел. Не знаешь, что ли.
Генеральша опустила глаза.
– Георгий Михайлович был на руководящей работе.
– Не всегда.
Генеральша тоже отщипнула орешек.
– Он не выдавал секреты кому ни попадя.
– Кому ни попадя, – думая о своем, повторил Костя.
– Секреты были и до них, – сказала Маняша. – Посмотри на свою брошь.
Брошь была кондово-советской, с филигранью и шариками. Такие производил Свердловский завод «Уральские самоцветы». Наверное, подарок квартиранта, Октября Бодайбо.
Лидия опустила глаза себе на бюст, потом подняла и величественно распрямилась.
– Ну и что моя брошь?
– Видишь: зернь, – авторитетно сказала искусствоведша Маняша. – Наши подражают старым мастерам. Только старые готовили в один миг – россыпь. А новые уже не умеют. Делают в час по зернышку.
Снова взяли по пирожному.
– Что ж ты раньше молчала? – удивилась Лидия. «Удивилась знаниям родной дочери», – подумал Костя, подперев кулаками подбородок.
– Подумаешь. КГБ тоже молчал. А теперь разговорился за деньги.
– И ты разговорись.
– О чем?
– Об этой… зерни.
– На зернь нет покупателей.
– Я покупатель! – раздался громовой голос.
Дружная троица подскочила, а Лидия к тому же звонко уронила на блюдце ложечку.
В дверях стоял Октябрь, в стандартном спортивном черном костюме. Куртка была на Октябре также модная, та же, что у Кости.
Октябрь, держа кейс, пьяно покачивался. Физиономия у него не духовная, гладкая, как у дамы после массажа. Глаза то сладкие, то колючие.
– Эй, бабешки! – начал было он.
– Приехали, Октяб Георгич, – перебила Лидия. Октябрь охлопал себя, как ухарь, изображая русскую пляску.
– Живем, бабешки. Жилка – две тонночки!
– Что – две тонночки? – сухо спросила Маняша.
– Две тонночки золота нашли на реке Поперечной.
– О-о-о! – протянула Лида.
– Теперь вы богач, – закончил Костя.
Октябрь замер, кольнул глазами, снова расплылся и еще поплясал, приговаривая: «Эх, да я, да эх, да я». Потом подсел к столу, между Костей и Маняшей, на угол, приставив кейс к ноге. Скособочился, щелкнул замочком, сунул в кейс руку, брезгливо вытащил черный ком:
– Хламида твоя, Машка, прости, уехал в ней сослепу.
Маняша взяла, развернула. Оказалось, это пропавшая раньше кофта.
Лидия с Маняшей глянули на Костю.
– А мы на Гошку грешили. А он, бедный, совсем спятил, забрали его в Кащенку.
– Все там будем, – рассеянно буркнул Октябрь.
Он снова пьяно пошарил в кейсе, выронил, не заметив, скомканную бумажку, вытащил большую бутылку коньяка «Реми Мартен», взмахнул ею, дешевый пижон, со стуком поставил на стол.
– Богач у нас Горбач, – сказал он.
– Горбачев – уже не актуально, – возразил Костя.
– Не актуально. Зато, когда они с Рыжковым сказали – туши свет и хапай, кое-кто нахапал. Тоже, скажешь, не актуально?
И Октябрь упер глаза в Касаткина.
– Не грабить же вам их, – как бы отмахнулся Костя.
– Нет. Мы другим путем… Ну, да ладно… – Октябрь налил всем коньяк до краев, звякая горлышком о края стопок и оставляя лужицы. – Будет и на нашей улице
праздник.
Он поднес стопочку к остальным трем, чокнулся.
– Бабочки, будьте. А где барышня? – Барышню, Катю, Октябрь Георгиевич, по его словам, уважал. Маняша уронила ложечку на пол.
– Где, где, – сказал Костя и полез под стол за ложечкой спасаться от ответа.
Бодайбо о Косте тут же забыл. О женщинах, казалось, тоже.
– Я на них управу найду.
– На кого, Октяб Георгич?
– А то наворуют и на Кремль указуют. А тот и подставляет им вторую щеку. Ну, ничего, я им подставлю хрен.
– Ох, Октяб, Октяб!
– Цыц. Мне Коська подмогнет. Да, Кось? Это было последней каплей. Костя встал.
– Костенька, куда же вы! – сказала Лидия.
Маняша пошла проводить, поджав губы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28