– С каких пор несовершенное преступление считается преступлением? – сказал он, храбрясь.
– Ты, как всегда, говоришь глупости. Варвар. Варвар, у которого ни капельки интуиции. Ты предупреждал его, что персоналу гостиницы не разрешается спать с девицами из дискотеки?
– Не похоже, чтобы ему хотелось.
– Вот то-то и оно! Было бы лучше, если бы ему хотелось.
– Послушай, он здоровый, нормальный парень, – вскипел наконец мсье Лятюлип, который, как истинный славянин, разогревался медленно. – У него есть отдушина. Он бегает. Ездит в лес. Ходит на яхте. Гоняет на мотоцикле. Он готовит. Он, наконец, спит. Не каждый же мужчина сексуальный маньяк!
– Значит, он tapette! Я поняла, как только взглянула. Ивонна зря тратит время. Это будет ей хорошим уроком.
– Он вовсе не tapette! Спроси украинцев-портье. Он абсолютно нормален!
– Но ты даже не видел его паспорта!
– Ну что тебе даст его паспорт, даже если он и tapette! Паспорт отправлен в посольство Швейцарии на переоформление. Только потом его заверят в Оттаве. Ему просто не повезло с бюрократами.
– С бюрократами! Опять двадцать пять! Кем он себя воображает? Виктором Гюго? Швейцарец так не разговаривает!
– Я не знаю, как разговаривают швейцарцы.
– Спроси у Сиси! Сиси говорит, что все швейцарцы – мужланы. Она знает. Была замужем за одним. Борегар – француз. Я в этом убеждена. Он готовит, как француз. Говорит, как француз. Ведет себя надменно, как француз. Он хитер, как француз. Потому что все французы – испорченные люди. Конечно, он француз, кто же еще! Француз и лжец.
Тяжело вздохнув, она уставилась глазами в потолок, изукрашенный бумажными звездами, мерцавшими в темноте.
– Его мать – немка, – сказал Лятюлип, пытаясь успокоиться.
– Что? Чепуха! Немцы – блондины. Кто тебе сказал?
– Он сам. На последней дискотеке было несколько немецких инженеров. Борегар говорил с ними по-немецки, как заправский фашист, Я поинтересовался у него. По-английски он тоже говорит.
– Ты должен посоветоваться с властями. Пусть он сделает все по закону или убирается ко всем чертям. Это моя гостиница или нет? Он скрывается. Я уверена. Это слишком бросается в глаза.
Повернувшись к мужу спиной, она включила радио и с раздражением стала разглядывать бумажные звезды.
* * *
Через десять дней после того, как Ивонна одела его во все белое, он уже мчал ее на своем мотоцикле по шоссе к северу от Эсперанса. Они встретились в коридоре мансарды как будто случайно, узнав друг друга по звуку шагов. Он сообщил, что завтра у него выходной, и она спросила, что он собирается делать.
– Кататься на мотоцикле, – ответил Джонатан. – Может быть, заверну к озерам.
– Там есть коттедж, где отец держит катер. – Матери для нее словно не существовало. На следующий день она ждала его в условленном месте, бледная, но решительная.
Пейзаж вокруг не радовал разнообразием. Голубые леса проносились мимо под совершенно невыразительным небом. Чем дальше они продвигались на север, тем больше темнело, и наконец восточный ветер стал сечь изморосью. Когда они добрались до коттеджа, дождь уже хлестал вовсю. Они раздели друг друга, и следующие часы показались Джонатану целой жизнью, в течение которой он расплачивался за месяцы воздержания, не получая ни радости, ни удовлетворения. Она упорно сражалась с ним. Ее взгляд отрывался от Джонатана, только когда она меняла положение, чтобы предстать вновь совсем иной женщиной.
– Подожди, – прошептала она.
Ее тело прогнулось, упало, поднялось опять, лицо мучительно напряглось, однако разрядки не последовало. У нее вырвался стон отчаяния, но такой приглушенный, что казалось, он исходил из окружавших их мокрых лесов или из глубин серого озера. Она снова прижалась к нему, и они продолжили схватку на равных, пока их не захлестнула одна волна.
Он лежал рядом, слушая ее ровное дыхание и немножко по-детски обижаясь на спящую. Попытаемся разобраться, кого же мы предали на этот раз? Софи? Или, как обычно, он предал самого себя? Мы предали Томаса. Она перекатилась на бок, повернувшись к нему спиной. Очарование спящей девушки лишь подчеркивало его одиночество. Джонатан снова принялся ласкать ее.
* * *
– Он хороший человек, – сказала Ивонна. – Занимается антропологией и правами индейцев. Его отец – юрист. Работает с племенем кри. Томас хочет пойти по его стопам. – Она отхлебнула вина из бутылки и снова положила голову ему на грудь.
– Наверное, он бы мне понравился, – вежливо сказал Джонатан, представляя себе честного мечтателя в аккуратненьком пуловере, строчащего любовные записки на линованной бумаге.
– Ты лжешь, – говорила она, осыпая его поцелуями. – В чем-то ты лжешь. Ты – весь правда, но ты лжешь. Я не понимаю тебя.
– Я в розыске, Ивонна. Натворил в Англии бед.
Она прижалась к нему еще крепче.
– Расскажи.
– Мне нужно раздобыть паспорт. Я не швейцарец. Я англичанин.
– Ты – кто!
Она разволновалась. Нашарила бутылку и приникла к горлышку, наблюдая за ним искоса.
– Может быть, удастся где-нибудь стянуть, – предположила она. – Наклеим твою фотографию. Один мой приятель так сделал.
– Может быть, – согласился Джонатан.
Она принялась ласкать его. Глаза у нее горели.
– Я пытался уже, – сказал он. – Искал в спальных комнатах, смотрел в машинах. Никто здесь с собой паспорт не возит. Заходил на почту, взял формы, изучил формальности. Был в морге. Искал молодого человека моего возраста. Думал, может, удастся заинтересовать кого-то из родственников. Но никогда не знаешь, чем это обернется: а вдруг всех умерших заносят в компьютер в полиции?
– Как тебя зовут? По-настоящему? – прошептала она. – Кто ты? Кто ты?
На какое-то мгновение на него снизошел удивительный покой, когда он сделал ей последний подарок:
– Пайн, Джонатан Пайн.
* * *
Они не стали одеваться и, когда дождь прекратился, отплыли на катере к острову посередине озера и купались там нагишом, одни на усеянном галькой берегу.
– Через пять недель он защищает диссертацию, – продолжила она тему.
– А потом?
– Женится на Ивонне.
– А потом?
– На индейские территории. – Она сообщила куда. Они сделали небольшой заплыв.
– Вместе с тобой? – спросил он.
– Конечно.
– Надолго?
– На пару лет. Видишь ли, мы собираемся делать детей. Не меньше шести.
– Ты будешь ему верной женой?
– Обязательно. Временами.
– Что там за индейцы?
– В основном из племени кри. Он их любит больше всех. Прекрасно объясняется на их языке.
– А как насчет медового месяца? Есть какие-нибудь планы?
– У Томаса? Обедать у Макдональдса и гонять в хоккей на площадке – все, что ему нужно.
– Он что, совсем не любит путешествовать?
– Только по северо-западным территориям. Йеллоунайф. Большое Невольничье озеро. Норман-Уэлс. Все там объездил.
– Я имею в виду заграницу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
– Ты, как всегда, говоришь глупости. Варвар. Варвар, у которого ни капельки интуиции. Ты предупреждал его, что персоналу гостиницы не разрешается спать с девицами из дискотеки?
– Не похоже, чтобы ему хотелось.
– Вот то-то и оно! Было бы лучше, если бы ему хотелось.
– Послушай, он здоровый, нормальный парень, – вскипел наконец мсье Лятюлип, который, как истинный славянин, разогревался медленно. – У него есть отдушина. Он бегает. Ездит в лес. Ходит на яхте. Гоняет на мотоцикле. Он готовит. Он, наконец, спит. Не каждый же мужчина сексуальный маньяк!
– Значит, он tapette! Я поняла, как только взглянула. Ивонна зря тратит время. Это будет ей хорошим уроком.
– Он вовсе не tapette! Спроси украинцев-портье. Он абсолютно нормален!
– Но ты даже не видел его паспорта!
– Ну что тебе даст его паспорт, даже если он и tapette! Паспорт отправлен в посольство Швейцарии на переоформление. Только потом его заверят в Оттаве. Ему просто не повезло с бюрократами.
– С бюрократами! Опять двадцать пять! Кем он себя воображает? Виктором Гюго? Швейцарец так не разговаривает!
– Я не знаю, как разговаривают швейцарцы.
– Спроси у Сиси! Сиси говорит, что все швейцарцы – мужланы. Она знает. Была замужем за одним. Борегар – француз. Я в этом убеждена. Он готовит, как француз. Говорит, как француз. Ведет себя надменно, как француз. Он хитер, как француз. Потому что все французы – испорченные люди. Конечно, он француз, кто же еще! Француз и лжец.
Тяжело вздохнув, она уставилась глазами в потолок, изукрашенный бумажными звездами, мерцавшими в темноте.
– Его мать – немка, – сказал Лятюлип, пытаясь успокоиться.
– Что? Чепуха! Немцы – блондины. Кто тебе сказал?
– Он сам. На последней дискотеке было несколько немецких инженеров. Борегар говорил с ними по-немецки, как заправский фашист, Я поинтересовался у него. По-английски он тоже говорит.
– Ты должен посоветоваться с властями. Пусть он сделает все по закону или убирается ко всем чертям. Это моя гостиница или нет? Он скрывается. Я уверена. Это слишком бросается в глаза.
Повернувшись к мужу спиной, она включила радио и с раздражением стала разглядывать бумажные звезды.
* * *
Через десять дней после того, как Ивонна одела его во все белое, он уже мчал ее на своем мотоцикле по шоссе к северу от Эсперанса. Они встретились в коридоре мансарды как будто случайно, узнав друг друга по звуку шагов. Он сообщил, что завтра у него выходной, и она спросила, что он собирается делать.
– Кататься на мотоцикле, – ответил Джонатан. – Может быть, заверну к озерам.
– Там есть коттедж, где отец держит катер. – Матери для нее словно не существовало. На следующий день она ждала его в условленном месте, бледная, но решительная.
Пейзаж вокруг не радовал разнообразием. Голубые леса проносились мимо под совершенно невыразительным небом. Чем дальше они продвигались на север, тем больше темнело, и наконец восточный ветер стал сечь изморосью. Когда они добрались до коттеджа, дождь уже хлестал вовсю. Они раздели друг друга, и следующие часы показались Джонатану целой жизнью, в течение которой он расплачивался за месяцы воздержания, не получая ни радости, ни удовлетворения. Она упорно сражалась с ним. Ее взгляд отрывался от Джонатана, только когда она меняла положение, чтобы предстать вновь совсем иной женщиной.
– Подожди, – прошептала она.
Ее тело прогнулось, упало, поднялось опять, лицо мучительно напряглось, однако разрядки не последовало. У нее вырвался стон отчаяния, но такой приглушенный, что казалось, он исходил из окружавших их мокрых лесов или из глубин серого озера. Она снова прижалась к нему, и они продолжили схватку на равных, пока их не захлестнула одна волна.
Он лежал рядом, слушая ее ровное дыхание и немножко по-детски обижаясь на спящую. Попытаемся разобраться, кого же мы предали на этот раз? Софи? Или, как обычно, он предал самого себя? Мы предали Томаса. Она перекатилась на бок, повернувшись к нему спиной. Очарование спящей девушки лишь подчеркивало его одиночество. Джонатан снова принялся ласкать ее.
* * *
– Он хороший человек, – сказала Ивонна. – Занимается антропологией и правами индейцев. Его отец – юрист. Работает с племенем кри. Томас хочет пойти по его стопам. – Она отхлебнула вина из бутылки и снова положила голову ему на грудь.
– Наверное, он бы мне понравился, – вежливо сказал Джонатан, представляя себе честного мечтателя в аккуратненьком пуловере, строчащего любовные записки на линованной бумаге.
– Ты лжешь, – говорила она, осыпая его поцелуями. – В чем-то ты лжешь. Ты – весь правда, но ты лжешь. Я не понимаю тебя.
– Я в розыске, Ивонна. Натворил в Англии бед.
Она прижалась к нему еще крепче.
– Расскажи.
– Мне нужно раздобыть паспорт. Я не швейцарец. Я англичанин.
– Ты – кто!
Она разволновалась. Нашарила бутылку и приникла к горлышку, наблюдая за ним искоса.
– Может быть, удастся где-нибудь стянуть, – предположила она. – Наклеим твою фотографию. Один мой приятель так сделал.
– Может быть, – согласился Джонатан.
Она принялась ласкать его. Глаза у нее горели.
– Я пытался уже, – сказал он. – Искал в спальных комнатах, смотрел в машинах. Никто здесь с собой паспорт не возит. Заходил на почту, взял формы, изучил формальности. Был в морге. Искал молодого человека моего возраста. Думал, может, удастся заинтересовать кого-то из родственников. Но никогда не знаешь, чем это обернется: а вдруг всех умерших заносят в компьютер в полиции?
– Как тебя зовут? По-настоящему? – прошептала она. – Кто ты? Кто ты?
На какое-то мгновение на него снизошел удивительный покой, когда он сделал ей последний подарок:
– Пайн, Джонатан Пайн.
* * *
Они не стали одеваться и, когда дождь прекратился, отплыли на катере к острову посередине озера и купались там нагишом, одни на усеянном галькой берегу.
– Через пять недель он защищает диссертацию, – продолжила она тему.
– А потом?
– Женится на Ивонне.
– А потом?
– На индейские территории. – Она сообщила куда. Они сделали небольшой заплыв.
– Вместе с тобой? – спросил он.
– Конечно.
– Надолго?
– На пару лет. Видишь ли, мы собираемся делать детей. Не меньше шести.
– Ты будешь ему верной женой?
– Обязательно. Временами.
– Что там за индейцы?
– В основном из племени кри. Он их любит больше всех. Прекрасно объясняется на их языке.
– А как насчет медового месяца? Есть какие-нибудь планы?
– У Томаса? Обедать у Макдональдса и гонять в хоккей на площадке – все, что ему нужно.
– Он что, совсем не любит путешествовать?
– Только по северо-западным территориям. Йеллоунайф. Большое Невольничье озеро. Норман-Уэлс. Все там объездил.
– Я имею в виду заграницу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141