Мне потребуется больше времени, чем вы отводите на обычную консультацию.
- Приходи в четыре, - сказал он. - Я попрошу своего коллегу поработать за меня.
- Вы действительно сможете?
- Ну, конечно. Раз твой отец болен, я должен помочь. Буду ждать тебя в четыре часа.
* * *
Такси остановилось возле дома Сильвестри. Адрес нам дала католическая епархиальная служба. Этот скромный дом стоял рядом с церковью, окна его выходили на духовную семинарию. Дверь открыла экономка. Мы сообщили свои имена. Она попросила подождать в маленькой комнате, рядом с прихожей. На выкрашенных в коричневый цвет стенах висели картины религиозного содержания, на полу расстелен старенький ковер; несколько стульев с прямыми спинками. В доме стояла благочестивая тишина, и поднятые руки святых в черных рамах, казалось, предостерегали от пустых разговоров и смеха.
Прошло несколько минут. Время от времени мы поглядывали друг на друга, не осмеливаясь заговорить, как школьники, ожидающие выволочки от строгого учителя. Наконец дверь открылась. Вошел старик в свободном черном костюме и высоком воротнике и вопросительно посмотрел на нас.
- Я Сильвестри, - объявил он. - Чему обязан?
Генриетта встала. Было заметно, что она чувствовала себя неловко.
- Мы с вами встречались один или два раза, - сказала она. - Вы приходили навестить моего мужа, Яна, когда он болел. И я видела вас на его похоронах.
- Ян Гиллеспи, - проговорил священник. - Да, я его помню. И сожалею. Он был очень молод.
Генриетта кивнула, но не стала поддерживать разговор о смерти Яна. Она повернулась ко мне, потом - опять к Сильвестри.
- Это Эндрю Маклауд. Вы, наверное, слышали его имя. Ян вам рассказывал о нем. Он говорил вам, что боится за Эндрю, так как ему угрожает опасность. Милн...
Я обратил внимание на выражение глаз старика. Не страх, но что-то более ужасное. На вид ему можно было дать лет семьдесят. Высокий, костлявый, интеллигентный человек, иезуит, с торчащей из воротника тощей шеей, похожей на худосочное растение в горшке, но при этом ничуть не смешной. В нем было что-то мрачное и старомодное. Заметно было, что он много страдал и многое узнал. Можно было сказать, что сердце его и мозг сгорели во имя веры.
- Вы порвали с Милном? - спросил он. Челюсти его были плотно сжаты. Он ни разу не спустил с меня глаз.
Я кивнул.
- Но он не хочет отпускать меня, - добавил я. - Со мной происходят неприятные вещи. Я... больше так не могу.
Глаз он не отвел, но я почувствовал, что он как бы закрылся, как будто задернул вокруг себя занавеску или установил невидимый щит.
- Ян говорил мне, что встречался с вами, - вступила в разговор Генриетта. - Он сообщил подробности в письме.
- Тогда мне нечего прибавить.
Генриетта яростно тряхнула головой.
- Нет, - возразила она, - мы почти ничего не знаем. Одни только слухи, которым мы не можем доверять. Ян сказал, что вы можете рассказать нам остальное, что вы можете помочь нам.
- Я не могу никому помочь, - ответил священник. - Если вы связали себя с этим Милном, я вам уже ничем не смогу помочь. Я могу только молиться за вас, и больше ничего.
Генриетта протянула ему письмо Яна, которое она достала из сумки.
- Пожалуйста, - сказала она. - Прочтите письмо.
Сильвестри помедлил. Похоже, у него был артрит, но он все же держал себя прямо, невзирая на боль.
- Теперь слишком поздно, - сказал он. - Если бы вы пришли раньше, когда встретили Милна впервые, возможно...
- Пожалуйста, - попросил я. - Нам не к кому больше обратиться.
Последовала пауза, потом еле заметный кивок. Он протянул руку. Генриетта подала ему развернутое письмо. Он вынул из нагрудного кармана пенсне и нацепил на нос. Читал он внимательно, без комментариев. Один или два раза я заметил, как лицо его напряглось. Но руки не дрогнули. Таких уверенных рук я еще не встречал. Как будто они были обиты железом. Дочитав до конца, он сложил письмо и вернул его Генриетте.
- Благодарю, - сказал он. - Каждый день, утром и вечером, я поминаю вашего мужа в молитвах.
Казалось, он на что-то решался. Другие люди на его месте смотрели бы в пол или в окно, он же не спускал с меня глаз. Мне казалось, он видит меня насквозь.
- Вы бы лучше рассказали мне все, что вам известно, - сказал он. - И что произошло между Милном и вами. Здесь говорить неудобно. Пойдемте со мной.
Он провел нас в другую комнату. По размерам она была больше, мебели мало. Вероятно, здесь он встречался с прихожанами и беседовал со своими коллегами-священниками. Перед религиозной картиной горела красная лампада. На стене, на медном крюке, висело тяжелое деревянное распятие.
- С чего начать? - спросил я.
- С начала.
Глава 29
Когда я закончил, Сильвестри, не сказав ни слова, встал и подошел к шкафу. Оттуда он вынул простой деревянный ящичек, дарохранительницу, содержащую облатки.
- Они пока еще не освящены, - сказал он, поднимая крышку. - Но скоро будут. Во время мессы произойдет пресуществление. Вы, наверное, знакомы с этим термином. Они превратятся в плоть Христову. Они сохранят вкус и запах хлеба, но фактически станут плотью. Ваш друг Ян, конечно, не верил, что гостия превращается в плоть. Для него это был лишь духовный процесс, символ, нечто неосязаемое. Вы, полагаю, верите в это и того меньше. Вы думаете, что это шарада, спектакль, разыгранный для легковерных. Вот почему Яну так трудно было понять Дункана Милна, вот почему Милну так легко было вас обмануть. Все оттого, что Ян верил в дух и не верил в плоть, вы же верите только в плоть, - он посмотрел на Генриетту. - Моя церковь никогда не отрицала чудесного. У нас есть святые, реликвии, движущиеся статуи, кровоточащие иконы. Отрицая все это, муж ваш закрывал глаза на чудеса, присущие вере. Я не обвиняю его. Нам не привыкать к оскорблениям, связанным с чудесами. Доктор Маклауд прав: иногда легковерных обманывали. Но с чудесами дело обстоит не так просто, как вам кажется, - он помолчал, затем повернулся ко мне. - Когда я совершаю мессу, разве со стороны не кажется, будто я - чуть-чуть волшебник, обращающий хлеб в плоть и вино в кровь? Вот почему поклонники дьявола подражают нам, вот отчего они обращают ритуальные предметы в символы отрицания Бога. Разве Милн не учил вас этому?
Я кивнул. Обращение ритуальных предметов было излюбленной темой Дункана, на которую тот при занятиях со мной обращал особое внимание.
Сильвестри закрыл ящик и поставил в шкаф. Когда священник вернулся к столу, он выглядел подавленным.
- Дело будет сопряжено с большим риском. Дункан Милн знает о моем существовании, но ему неизвестно, насколько я информирован. Вы были его помощником. Даже сейчас он пытается найти и привязать вас к себе. Доверяясь вам, я вручаю вам собственную жизнь. Готовы ли вы взять на себя такую ответственность?
Я ответил не сразу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
- Приходи в четыре, - сказал он. - Я попрошу своего коллегу поработать за меня.
- Вы действительно сможете?
- Ну, конечно. Раз твой отец болен, я должен помочь. Буду ждать тебя в четыре часа.
* * *
Такси остановилось возле дома Сильвестри. Адрес нам дала католическая епархиальная служба. Этот скромный дом стоял рядом с церковью, окна его выходили на духовную семинарию. Дверь открыла экономка. Мы сообщили свои имена. Она попросила подождать в маленькой комнате, рядом с прихожей. На выкрашенных в коричневый цвет стенах висели картины религиозного содержания, на полу расстелен старенький ковер; несколько стульев с прямыми спинками. В доме стояла благочестивая тишина, и поднятые руки святых в черных рамах, казалось, предостерегали от пустых разговоров и смеха.
Прошло несколько минут. Время от времени мы поглядывали друг на друга, не осмеливаясь заговорить, как школьники, ожидающие выволочки от строгого учителя. Наконец дверь открылась. Вошел старик в свободном черном костюме и высоком воротнике и вопросительно посмотрел на нас.
- Я Сильвестри, - объявил он. - Чему обязан?
Генриетта встала. Было заметно, что она чувствовала себя неловко.
- Мы с вами встречались один или два раза, - сказала она. - Вы приходили навестить моего мужа, Яна, когда он болел. И я видела вас на его похоронах.
- Ян Гиллеспи, - проговорил священник. - Да, я его помню. И сожалею. Он был очень молод.
Генриетта кивнула, но не стала поддерживать разговор о смерти Яна. Она повернулась ко мне, потом - опять к Сильвестри.
- Это Эндрю Маклауд. Вы, наверное, слышали его имя. Ян вам рассказывал о нем. Он говорил вам, что боится за Эндрю, так как ему угрожает опасность. Милн...
Я обратил внимание на выражение глаз старика. Не страх, но что-то более ужасное. На вид ему можно было дать лет семьдесят. Высокий, костлявый, интеллигентный человек, иезуит, с торчащей из воротника тощей шеей, похожей на худосочное растение в горшке, но при этом ничуть не смешной. В нем было что-то мрачное и старомодное. Заметно было, что он много страдал и многое узнал. Можно было сказать, что сердце его и мозг сгорели во имя веры.
- Вы порвали с Милном? - спросил он. Челюсти его были плотно сжаты. Он ни разу не спустил с меня глаз.
Я кивнул.
- Но он не хочет отпускать меня, - добавил я. - Со мной происходят неприятные вещи. Я... больше так не могу.
Глаз он не отвел, но я почувствовал, что он как бы закрылся, как будто задернул вокруг себя занавеску или установил невидимый щит.
- Ян говорил мне, что встречался с вами, - вступила в разговор Генриетта. - Он сообщил подробности в письме.
- Тогда мне нечего прибавить.
Генриетта яростно тряхнула головой.
- Нет, - возразила она, - мы почти ничего не знаем. Одни только слухи, которым мы не можем доверять. Ян сказал, что вы можете рассказать нам остальное, что вы можете помочь нам.
- Я не могу никому помочь, - ответил священник. - Если вы связали себя с этим Милном, я вам уже ничем не смогу помочь. Я могу только молиться за вас, и больше ничего.
Генриетта протянула ему письмо Яна, которое она достала из сумки.
- Пожалуйста, - сказала она. - Прочтите письмо.
Сильвестри помедлил. Похоже, у него был артрит, но он все же держал себя прямо, невзирая на боль.
- Теперь слишком поздно, - сказал он. - Если бы вы пришли раньше, когда встретили Милна впервые, возможно...
- Пожалуйста, - попросил я. - Нам не к кому больше обратиться.
Последовала пауза, потом еле заметный кивок. Он протянул руку. Генриетта подала ему развернутое письмо. Он вынул из нагрудного кармана пенсне и нацепил на нос. Читал он внимательно, без комментариев. Один или два раза я заметил, как лицо его напряглось. Но руки не дрогнули. Таких уверенных рук я еще не встречал. Как будто они были обиты железом. Дочитав до конца, он сложил письмо и вернул его Генриетте.
- Благодарю, - сказал он. - Каждый день, утром и вечером, я поминаю вашего мужа в молитвах.
Казалось, он на что-то решался. Другие люди на его месте смотрели бы в пол или в окно, он же не спускал с меня глаз. Мне казалось, он видит меня насквозь.
- Вы бы лучше рассказали мне все, что вам известно, - сказал он. - И что произошло между Милном и вами. Здесь говорить неудобно. Пойдемте со мной.
Он провел нас в другую комнату. По размерам она была больше, мебели мало. Вероятно, здесь он встречался с прихожанами и беседовал со своими коллегами-священниками. Перед религиозной картиной горела красная лампада. На стене, на медном крюке, висело тяжелое деревянное распятие.
- С чего начать? - спросил я.
- С начала.
Глава 29
Когда я закончил, Сильвестри, не сказав ни слова, встал и подошел к шкафу. Оттуда он вынул простой деревянный ящичек, дарохранительницу, содержащую облатки.
- Они пока еще не освящены, - сказал он, поднимая крышку. - Но скоро будут. Во время мессы произойдет пресуществление. Вы, наверное, знакомы с этим термином. Они превратятся в плоть Христову. Они сохранят вкус и запах хлеба, но фактически станут плотью. Ваш друг Ян, конечно, не верил, что гостия превращается в плоть. Для него это был лишь духовный процесс, символ, нечто неосязаемое. Вы, полагаю, верите в это и того меньше. Вы думаете, что это шарада, спектакль, разыгранный для легковерных. Вот почему Яну так трудно было понять Дункана Милна, вот почему Милну так легко было вас обмануть. Все оттого, что Ян верил в дух и не верил в плоть, вы же верите только в плоть, - он посмотрел на Генриетту. - Моя церковь никогда не отрицала чудесного. У нас есть святые, реликвии, движущиеся статуи, кровоточащие иконы. Отрицая все это, муж ваш закрывал глаза на чудеса, присущие вере. Я не обвиняю его. Нам не привыкать к оскорблениям, связанным с чудесами. Доктор Маклауд прав: иногда легковерных обманывали. Но с чудесами дело обстоит не так просто, как вам кажется, - он помолчал, затем повернулся ко мне. - Когда я совершаю мессу, разве со стороны не кажется, будто я - чуть-чуть волшебник, обращающий хлеб в плоть и вино в кровь? Вот почему поклонники дьявола подражают нам, вот отчего они обращают ритуальные предметы в символы отрицания Бога. Разве Милн не учил вас этому?
Я кивнул. Обращение ритуальных предметов было излюбленной темой Дункана, на которую тот при занятиях со мной обращал особое внимание.
Сильвестри закрыл ящик и поставил в шкаф. Когда священник вернулся к столу, он выглядел подавленным.
- Дело будет сопряжено с большим риском. Дункан Милн знает о моем существовании, но ему неизвестно, насколько я информирован. Вы были его помощником. Даже сейчас он пытается найти и привязать вас к себе. Доверяясь вам, я вручаю вам собственную жизнь. Готовы ли вы взять на себя такую ответственность?
Я ответил не сразу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53