он забыл, забыл все на свете. Ушла память. Ушла из головы, из глаз, из рук. И не вернется. Не успеет…
Он почувствовал, что ему холодно. Он поднял с пола пальто и надел его. «Зачем же я дал уговорить себя Слижюсу?… Ах ты, боже мой, ясно зачем. Ведь, в сущности, я все время тайно жаждал вернуться в кузню. Вот в чем самая гибельная ошибка! Не в том, что я пережег металл, не в том, что я не согнал с него окалины, а в том, что я вернулся в кузню!
Сейчас они придут сюда и увидят все. Но меня они больше не увидят…
Нет, нет, я не дезертир! Не смейте так говорить! Разве это я бегу из кузни! Это кузня убежала от меня, как убежала от меня молодость…
Он снова оглянулся. Никого… Он накинул пальто, езял глюкуи быстро зашагал по длинному пролету цеха, пустынному и темному, как туннель.
И двор пуст. Все еще не рассвело. Редкие фонари на столбах распространяют неяркий свет.
Вновой токарной светились окна. И в новой столовой тоже. Верно, готовят завтрак для смены. Надо всем ровный, безостановочный шум. Нарбутас, сам того не замечая, прислушивается к этому мощному, ритмичному дыханию завода, которое сопровождало всю его жизнь.
Трубчатые леса проштриховали двор полосатыми тенями. А дальше еще темнее. Там стояли сплошными рядами новенькие башенные краны, мачтовые подъемники, предназначенные к отправке. Они клали на землю длинную тень.
Нарбутас быстро нырнул туда. Скорей, скорей!
Он старался отогнать от себя мысли о том, что случилось. Он шагал под стеной, образованной кранами. Ему страшно было выходить на свет. На кранах висели таблички с названиями станций назначения. Нарбутас машинально читал: «Ростов», «Омск», «Куйбышев», «Брест»… И так же машинально он подумал: «А здорово пошли наши краны…»
Он рассердился на себя за эту мысль. Какое ему дело до завода!
Стена оборвалась. Надо пробежать открытое пространство мимо ящиков, набитых чем-то черным. А там уже недалеко и проходная.
Скорее! Вот старая узловатая липа под забором… Здесь его уложили когда-то. Это было начало конца… Порыв ветра вдруг принес из-за забора, из парка Вингис, свежий запах хвои. Кузнец вздрогнул и ускорил шаг.
Когда он поравнялся с ящиками, он увидел, что в них лежат крюки. Он остановился. Взял один крюк. Увидев на внутреннем изгибе складки, он горько усмехнулся: «Нет, я так не работал». Взял другой. Наметанные пальцы его нащупали на внешней стороне крюка две вмятины. Работка! Он брал один крюк за другим. Он рассматривал их придирчиво, как контролер. Он уже не думал о том, что его могут увидеть. Он вертел в руках эти железные ладони, полусогнутые, словно нацелившиеся таскать кирпич, балки, плиты.
Казалось, что все крюки на одно лицо. Но у каждого кузнеца своя хватка, и Нарбутас без труда узнавал то руку Копытова, то Зайончковского, то Виткуса. Он подумал снисходительно: «Нет, ничего, в общем ребята работают неплохо. Но это, конечно, не моикрюки…»
Он посмотрел назад. Там, вдали, темнеет громадина новой кузни. Виден пустынный пролет, длинный, как улица. И по-прежнему в конце его тускло желтеет лампочка. А под ней, покорно согнув могучую чугунную выю, – молот.
Старый кузнец смотрел на него с минуту. Тихонько выругался. Повернулся и зашагал обратно.
Он возвращался прежним путем, мимо башенных кранов, с головой окунаясь во мрак, мимо трубчатых лесов, покрываясь чересполосицей света и тени, мимо старой липы, мимо забора, из-за которого могучие ели посылают волны хвойной свежести, мимо новой столовой, новой токарной, старой кузни. Он шел и старался ни о чем не думать. Подобно тому как раньше он отстранял от себя мысли о том, почему он бежит из кузни, так сейчас он запрещал себе думать о том, почему он возвращается туда. Возвращается – и все.
Слижюс и три кузнеца давно издали наблюдали его. Когда он приблизился, они отступили в тень.
Дойдя до молота, Нарбутас вздохнул с облегчением. Он скинул пальто и со снисходительной ласковостью потрепал молот по холодной станине, как треплют по загривку пса. Потом раздул горн, подбросил кокс, раскалил брусок и начал ковать крюк.
Слижюс стоял в воротах новой кузни и никого туда не впускал. Только Стефан Зайончковский и Саша Копытов тихонько подобрались к молоту и издали наблюдали. Вернувшись, Стефан сказал Слижюсу с оттенком одобрения в голосе:
– Антанас борется с тем молотом, как патриарх Иаков с богом.
Копытов рассмеялся.
– Чудило ты, Стефан! Он же борется с собой. Он же сам себе бог.
Нарбутас был очень осторожен. Эскиз лежал перед ним. Он не пережег металла, и не забыл очистить его от окалины, и в пору закончил ковку.
Но он забыл другое. Он забывал простейшие вещи. Он упустил из виду усадку металла, то есть его свойство, остывая, уменьшаться. И крюк потом сам себя догнул на глазах раздосадованного Нарбутаса. Крепкий-то он получился крепкий, но какой-то сдавленный, ни в какие допуски не лезет.
Кузнец только стиснул зубы посильнее, отер пот с лица и снова ринулся в бой. Он словно учился ковке с азов, как мальчишка. Правда, эту учебу он прошел довольно быстро, часа за два. Старые навыки возвращались к нему.
Вскоре Нарбутас выдал третий крюк. Друзья собрались вокруг него и разразились преувеличенными похвалами. Старый кузнец молчал. Да, крюк приличный. Во всяком случае, техконтроль пропустит. Но ведь когда-то крюки мои были такие, что хоть сразу сдавай их заказчику. А этот… Над ним еще попотеют, пока сгонят с него лишний металл.
Он принялся за четвертый крюк. Но Слижюс отчеканил:
– Баста! На сегодня довольно.
Никакие крики Нарбутаса: «Еще не вечер!» – не помогли. Даже Копытов не стал на его сторону.
– Хорошего понемножку, – сказал он, успокоительно помахивая ладонью. – Ты бы лучше в дирекцию смотался оформить обратный прием.
Стефан, державшийся с Нарбутасом как ни в чем не бывало, тащил в столовую.
– Ты же ее еще не видел, Антанас. Интересно, что ты скажешь.
Все подхватили это. Но старый кузнец наотрез отказался.
Больше всех был разочарован Губерт. Он раструбил по всему заводу, что Нарбутас придет завтракать, и в столовую уже набились молодые ребята из свободных смен, жаждавшие увидеть наконец старого кузнеца.
После его ухода Виткус сказал:
– Да, крюк еще не тот…
Копытов сказал невесело:
– А человек тот?
Стефан обратился к Слижюсу:
– Хоть бы ты, Костас, сказал Антанасу. Неудобно получается: пришел в какой-то рванине, обросший, запущенный. Все ж таки это завод, а не свалка утиля.
Слижюс задумчиво покачал головой:
– Я его разгорячил, а дальше он уж должен сам догибаться.
Стефан мрачно пробормотал:
– Или догнется, или сломается…
Копытов спросил испуганно:
– А ты как думаешь, Иозае?
Виткус ответил:
– Антанас есть Антанас…
– Ты опять за свое, – с досадой сказал Слижюс.
Он знал, что скрывается за уклончивым ответом Виткуса, и это выводило его из себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Он почувствовал, что ему холодно. Он поднял с пола пальто и надел его. «Зачем же я дал уговорить себя Слижюсу?… Ах ты, боже мой, ясно зачем. Ведь, в сущности, я все время тайно жаждал вернуться в кузню. Вот в чем самая гибельная ошибка! Не в том, что я пережег металл, не в том, что я не согнал с него окалины, а в том, что я вернулся в кузню!
Сейчас они придут сюда и увидят все. Но меня они больше не увидят…
Нет, нет, я не дезертир! Не смейте так говорить! Разве это я бегу из кузни! Это кузня убежала от меня, как убежала от меня молодость…
Он снова оглянулся. Никого… Он накинул пальто, езял глюкуи быстро зашагал по длинному пролету цеха, пустынному и темному, как туннель.
И двор пуст. Все еще не рассвело. Редкие фонари на столбах распространяют неяркий свет.
Вновой токарной светились окна. И в новой столовой тоже. Верно, готовят завтрак для смены. Надо всем ровный, безостановочный шум. Нарбутас, сам того не замечая, прислушивается к этому мощному, ритмичному дыханию завода, которое сопровождало всю его жизнь.
Трубчатые леса проштриховали двор полосатыми тенями. А дальше еще темнее. Там стояли сплошными рядами новенькие башенные краны, мачтовые подъемники, предназначенные к отправке. Они клали на землю длинную тень.
Нарбутас быстро нырнул туда. Скорей, скорей!
Он старался отогнать от себя мысли о том, что случилось. Он шагал под стеной, образованной кранами. Ему страшно было выходить на свет. На кранах висели таблички с названиями станций назначения. Нарбутас машинально читал: «Ростов», «Омск», «Куйбышев», «Брест»… И так же машинально он подумал: «А здорово пошли наши краны…»
Он рассердился на себя за эту мысль. Какое ему дело до завода!
Стена оборвалась. Надо пробежать открытое пространство мимо ящиков, набитых чем-то черным. А там уже недалеко и проходная.
Скорее! Вот старая узловатая липа под забором… Здесь его уложили когда-то. Это было начало конца… Порыв ветра вдруг принес из-за забора, из парка Вингис, свежий запах хвои. Кузнец вздрогнул и ускорил шаг.
Когда он поравнялся с ящиками, он увидел, что в них лежат крюки. Он остановился. Взял один крюк. Увидев на внутреннем изгибе складки, он горько усмехнулся: «Нет, я так не работал». Взял другой. Наметанные пальцы его нащупали на внешней стороне крюка две вмятины. Работка! Он брал один крюк за другим. Он рассматривал их придирчиво, как контролер. Он уже не думал о том, что его могут увидеть. Он вертел в руках эти железные ладони, полусогнутые, словно нацелившиеся таскать кирпич, балки, плиты.
Казалось, что все крюки на одно лицо. Но у каждого кузнеца своя хватка, и Нарбутас без труда узнавал то руку Копытова, то Зайончковского, то Виткуса. Он подумал снисходительно: «Нет, ничего, в общем ребята работают неплохо. Но это, конечно, не моикрюки…»
Он посмотрел назад. Там, вдали, темнеет громадина новой кузни. Виден пустынный пролет, длинный, как улица. И по-прежнему в конце его тускло желтеет лампочка. А под ней, покорно согнув могучую чугунную выю, – молот.
Старый кузнец смотрел на него с минуту. Тихонько выругался. Повернулся и зашагал обратно.
Он возвращался прежним путем, мимо башенных кранов, с головой окунаясь во мрак, мимо трубчатых лесов, покрываясь чересполосицей света и тени, мимо старой липы, мимо забора, из-за которого могучие ели посылают волны хвойной свежести, мимо новой столовой, новой токарной, старой кузни. Он шел и старался ни о чем не думать. Подобно тому как раньше он отстранял от себя мысли о том, почему он бежит из кузни, так сейчас он запрещал себе думать о том, почему он возвращается туда. Возвращается – и все.
Слижюс и три кузнеца давно издали наблюдали его. Когда он приблизился, они отступили в тень.
Дойдя до молота, Нарбутас вздохнул с облегчением. Он скинул пальто и со снисходительной ласковостью потрепал молот по холодной станине, как треплют по загривку пса. Потом раздул горн, подбросил кокс, раскалил брусок и начал ковать крюк.
Слижюс стоял в воротах новой кузни и никого туда не впускал. Только Стефан Зайончковский и Саша Копытов тихонько подобрались к молоту и издали наблюдали. Вернувшись, Стефан сказал Слижюсу с оттенком одобрения в голосе:
– Антанас борется с тем молотом, как патриарх Иаков с богом.
Копытов рассмеялся.
– Чудило ты, Стефан! Он же борется с собой. Он же сам себе бог.
Нарбутас был очень осторожен. Эскиз лежал перед ним. Он не пережег металла, и не забыл очистить его от окалины, и в пору закончил ковку.
Но он забыл другое. Он забывал простейшие вещи. Он упустил из виду усадку металла, то есть его свойство, остывая, уменьшаться. И крюк потом сам себя догнул на глазах раздосадованного Нарбутаса. Крепкий-то он получился крепкий, но какой-то сдавленный, ни в какие допуски не лезет.
Кузнец только стиснул зубы посильнее, отер пот с лица и снова ринулся в бой. Он словно учился ковке с азов, как мальчишка. Правда, эту учебу он прошел довольно быстро, часа за два. Старые навыки возвращались к нему.
Вскоре Нарбутас выдал третий крюк. Друзья собрались вокруг него и разразились преувеличенными похвалами. Старый кузнец молчал. Да, крюк приличный. Во всяком случае, техконтроль пропустит. Но ведь когда-то крюки мои были такие, что хоть сразу сдавай их заказчику. А этот… Над ним еще попотеют, пока сгонят с него лишний металл.
Он принялся за четвертый крюк. Но Слижюс отчеканил:
– Баста! На сегодня довольно.
Никакие крики Нарбутаса: «Еще не вечер!» – не помогли. Даже Копытов не стал на его сторону.
– Хорошего понемножку, – сказал он, успокоительно помахивая ладонью. – Ты бы лучше в дирекцию смотался оформить обратный прием.
Стефан, державшийся с Нарбутасом как ни в чем не бывало, тащил в столовую.
– Ты же ее еще не видел, Антанас. Интересно, что ты скажешь.
Все подхватили это. Но старый кузнец наотрез отказался.
Больше всех был разочарован Губерт. Он раструбил по всему заводу, что Нарбутас придет завтракать, и в столовую уже набились молодые ребята из свободных смен, жаждавшие увидеть наконец старого кузнеца.
После его ухода Виткус сказал:
– Да, крюк еще не тот…
Копытов сказал невесело:
– А человек тот?
Стефан обратился к Слижюсу:
– Хоть бы ты, Костас, сказал Антанасу. Неудобно получается: пришел в какой-то рванине, обросший, запущенный. Все ж таки это завод, а не свалка утиля.
Слижюс задумчиво покачал головой:
– Я его разгорячил, а дальше он уж должен сам догибаться.
Стефан мрачно пробормотал:
– Или догнется, или сломается…
Копытов спросил испуганно:
– А ты как думаешь, Иозае?
Виткус ответил:
– Антанас есть Антанас…
– Ты опять за свое, – с досадой сказал Слижюс.
Он знал, что скрывается за уклончивым ответом Виткуса, и это выводило его из себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19