Ничего не выразилось на сонном лице Нарбутаса. Он огляделся.
– Горн – вот он, – показал Слижюс.
И прибавил извиняющимся голосом:
– Покуда старый. Твой же. Скоро поставим камерную печь.
Помолчал и снова:
– И манипулятор наладим. И обдувной вентилятор. И вообще все будет, как говорится, высший сорт «А». Как в самой Москве.
Он хлопнул Нарбутаса по плечу, рассмеялся и сказал:
– Ну что, Антанас, еще не вечер, а?
Кузнец ничего не ответил. Он скинул пальто и снова поискал глазами вокруг себя.
Слижюс сказал дурашливым голосом:
– Вот гардеробчика, извиняюсь, не приготовили.
Он развел руками с комическим сожалением. Он пытался развеселить Нарбутаса.
Кузнец молча и все с тем же отсутствующим выражением на лице положил пальто на каменный пол.
Потом он разжег горн. Все он делал медленно, словно нехотя. Видно, холод донимал его. Он жался к горну. Слижюс смотрел на кузнеца с беспокойством.
Старенький, жалкий, с бессильно повисшими руками. А против него это стальное чудовище с угрожающе выгнутой могучей станиной – спиной, с многопудовыми кулачищами-бойками… Оно, казалось, только и ждало момента, чтобы наброситься на старика и раздавить его.
Слижюс тряхнул головой, чтобы развеять это странное наваждение.
Вдруг Нарбутас сказал глухо:
– Слушай, Костас…
. – Что, Антанас?
– Ты мне, пожалуй, не нужен.
Слижюс потоптался на месте: уйдешь, а старик убежит – и тогда ищи ветра в поле!
– Ну ладно, – сказал он, вздохнув, – пойду, скоро моя смена…
Он все еще не уходил.
– А заготовки – вон они.
Кузнец нетерпеливо мотнул головой. Он давно заметил стальные бруски на столике у горна.
Оставшись наконец один, Нарбутас медленно обошел вокруг молота. Теперь он узнал его: да, это тот самый бегемот, что все лето валялся на заводском дворе, укутанный в рогожи. Теперь, значит, зверюга проснулся и просится на волю…
Кузнец потер в раздумье небритый подбородок. Потом нерешительно нажал черную кнопку на стене. Двигатель включился и с шумом заработал. Было похоже на то, что молот задышал. Но он оставался недвижим.
На исхудалом лице Нарбутаса была нерешительность. Он протянул ногу к педали, но медлил нажать ее. Он только чуть коснулся.
Из цилиндра, как из пасти, выскочил короткий и толстый стальной хобот и с громоподобным звуком обрушился на нижний боек. Дрогнул пол, загрохотали своды, кузнец в испуге отскочил. Ему стало стыдно. Он оглянулся. Цех был темен и пуст. Нарбутас рассердился на себя – не за бегство от молота, а за то, что оглянулся. Трусость не в том, что испугался молота, а в том, что оробел перед людьми.
Он снова обошел вокруг молота, внимательно вглядываясь в него. Теперь Антанас нашел, что он пытается походить на обыкновенную кувалду и наковальню, но грубо, в удесятеренном размере, как если бы великан пытался прикинуться лилипутом. В огромной, массивной глыбе шабота можно разглядеть очертания наковальни, гигантски разбухшей. А из нутра этой грузной бабы, свисающей сверху, просвечивает ее зернышко – тонкая, изящная кувалда.
Заглянув в лежавший на столике паспорт, Нарбутас прочел: «Вес падающих частей – 400 килограммов». Кузнец усмехнулся: молоточек! Самая тяжелая из его кувалд – та, любимая, что с березовой ручкой, – весила десять килограммов. Какая сила теперь у меня в руках! Какое там «в руках» – в пальце!
Антанас с опаской посмотрел на молот. «А захочет ли это чудовище слушаться меня?»
Он присел на краешек ящика для окалины и снова в раздумье потер серую щетину на подбородке. К чему, я вас спрашиваю, столько силы? Свободная ковка – работа деликатная. Какой расчет устраивать извержение вулкана только для того, чтобы прикурить папиросу? Верно, а?
Кузнец тихо засмеялся. Что-то в нем просыпалось от старого, бедового Нарбутаса. «Может, все-таки попробовать, раз уж я здесь?»
Он натянул брезентовые рукавицы и подошел к горну. Пламя яркое, слегка коптящее. Правильное пламя! Раскаленный металл бледнел и принимал светло-вишневый цвет. «А впрочем, ведь мне не крюк ковать, а так только, поиграть, потюкать молоточком, пощупать, каков он в ударе…»
Нарбутас вытащил раскаленную заготовку из печи и швырнул ее на столик возле молота. Поспешно сбил окалину, она разлетелась елочными огоньками, тускнея на лету. Потом он стиснул брусок челюстями клещей и перенес его на молот.
Осталось нажать педаль. Нарбутас чувствовал себя, как укротитель на пороге клетки с тигром.
Ба-бах!… Гром, искры. Еще удар. Еще! Еще!
Стоп!
Баба замерла в воздухе, как вертолет. Она подрагивала, словно в возбуждении.
Нарбутас посмотрел на поковку. Смята, как глина! Кузнец был взволнован. Ведь он не делал никакого усилия! Просто нажимаешь кнопку, как у входной двери, а потом – педаль, как на велосипеде. А кроме того, он тебе и молот, он же тебе и молотобоец. Уже не зависишь от подручного, от его неопытности, или неспособности, или лени. Вещь!
Нарбутас стал пробовать разные удары. Он «объезжал» молот, как дикого жеребца.
Первое время, готовясь к сильному удару, он по привычке всей жизни напрягал мускулы. Но вскоре он понял, что мощь человеческих мышц так ничтожна по сравнению с этим пневматическим колоссом, что здесь достаточно усилия не большего, чем то, которое делает швея, чтобы взмахнуть иглой, или мать, чтобы погладить ребенка по головке.
Нарбутаса беспокоило, что он не может точно рассчитать силу удара. Он чувствовал себя неумелым, как мальчуган-ремесленник. Он начинал горячиться. Лицо его пылало. В глазах разгорелся запальчивый блеск. «Черт собачий! – пробормотал он, обращаясь к молоту. – Так я же тебя подомну!» Но удары получались то сильнее, чем он хотел, то слабее, то медленнее, то быстрее.
Он остановил молот.
– Спокойненько, – сказал он сам себе, – спокойненько, Антанас, еще не вечер…
Он оперся на столик с измерительным инструментом, закрыл глаза и стал глубоко дышать – прием, которым он когда-то на спортивных площадках укрощал свое волнение.
Потом он вернулся к молоту. Проработав сосредоточенно около часа, он наконец как будто стал улавливать эту тонкую связь между нажатием педали и силой удара.
Иллюзия была так велика, что временами кузнецу казалось, будто у него в руке рукоять его старой кувалды.
Теперь по самому звону стали он начинал догадываться, насколько она прокована. Он чуял, как в нем самом мало-помалу нарастает то восхитительное состояние, которое можно назвать «чувством удара».
Бегемот словно покоряется. Он признал в нем своего господина. Работа с этим послушным исполином начинала доставлять Нарбутасу удовольствие. Как сладко опять ощущать себя сильным, не знающим усталости! Да и какая тут, к черту, может быть усталость – работаешь ножкой, прямо как танцор на именинах!
Ну что ж, можно, пожалуй, приниматься за дело, за свой первыйкрюк…
Он заглянул в печь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19