«Преследование теряющих силу общественных групп, возможно, некрасивое зрелище, но объясняется оно не только человеческой низостью. Люди подчиняются власти и терпят ее - или, наоборот, ненавидят потерявших власть богачей - в силу разумного инстинкта, подсказывающего, что власть есть функция, существующая в обществе на благо всех. Даже эксплуатация и подавление обеспечивают общественный порядок. Зато богатство без власти и без участия в политике воспринималось людьми - как чистый паразитизм, бесполезность и ненормальность: подобное явление воспринималось как парадокс, как нарушение нормального баланса общественных связей».
Именно такой вылепилась в истории российская Народная Воля, какой за 130 лет до нее была Народная Воля французская.
События в Тобольске развернулись, однако, не так, как виделось наивным солдатам. Вскоре после возвращения их делегатов от Свердлова сюда же в Тобольск вместо долгожданного большевистского комиссара прорвались с боями (по их рассказам) два вооруженных отряда: один из Омска, другой из Екатеринбурга. Во главе последнего стоял комиссар Заславский.
«Раза два у Соколова мелькает фамилия третьего еврея, Заславского, - замечает Бруцкус. - Но тут уже было такое ничтожество, притом убийствам в Алапаевске и Екатеринбурге совершенно чуждое, что Соколов, назвав этого Заславского «важным деятелем», более его не упоминает, не пояснив толком, что такое учинил Заславский, не потрудившись приставить ему явно звучащее еврейское имя, Хаима или Янкеля. Просто еврей Заславский, без особой надобности выскочивший на страницы следствия об убийстве царской семьи».
Бруцкус в этом случае прав - и неправ.
Прав, когда обвиняет Соколова в дурном ведении следствия, в том, что в сочиненном деле Заславский выглядит ненароком выскочившим фигурантом, вставленным из-за еврейской фамилии. Неправ, когда думает, что Заславский вообще непричастен к делу. (Ему в голову не пришло, что, напав на след действительного, а не сочиненного еврейского кандидата в цареубийцы, юрист упустит такой след. Он тоже переоценивал Соколова как профессионала).
Между тем этот безымянный до нашего времени Заславский оказался первым человеком, посланным большевиками из Екатеринбурга, чтобы убить Романовых в ссылке. В Тобольске.
Глава 23
ЗАГОВОРЩИКИ
Оба прибывших отряда, захватив и поделив власть, стали требовать от Отряда особого назначения (царскосельских стрелков) выдачи им Романовых. Больше всех старался Заславский: распускал слухи о готовящемся побеге семьи и предлагал перевести их «на гору», т е. в тобольскую тюрьму.
Царскосельские солдаты категорически отказали. Во-первых, отвечали за узников по закону все-таки они, а не прибывшие омичи с уральцами. Во-вторых, им не хотелось перебираться из уютных окрестностей губернаторского дома в тюремные казармы.
Хотя стрелков насчитывалось человек триста, а красноармейцев свыше полутора тысяч, но кадровые солдаты не боялись «этой сволочи», а те не смели задирать столичных гордецов.
Но зачем вообще большевики прислали столь сильные части в далекий Тобольск? Что за срочная возникла причина?
… Эту главу я не могу продолжать, не предупредив читателя о дурном и ненадежном качестве тех источников, на которые вынужден буду ссылаться.
Главными источниками сведений по теме цареубийства до недавнего времени мне служили две книги: из изданных за пределами России - книга Николая Соколова, а из советских - книга Марка Касвинова. Для нынешней же главы они и до сих пор мои единственные источники информации.
Между тем оба автора, несмотря на зеркальную противоположность их политических позиций, методологически напоминают заглавного персонажа солженицынского «Ленина в Цюрихе»: «…он видел выводы своих книг исключительно рано, еще не садясь писать их». Что белый, что красный, оба автора в этом смысле оказались истинными ленинцами.
Вот вам несколько образчиков - для наглядности.
Исходный вывод Касвинова: все, что делали Романовы, изначально было гнусным. Узники мечтали освободиться? «Мечтали о реванше». Узники читали, учились, учили детей? Они мещане, заняты мелкими личными делами. Царица держалась горделиво? «Не понимает, что ее времена прошли». Царь, напротив, вел себя легко и доступно? Понятно: высматривал таким способом лазейку для побега. Царевич, оказывается, делал много грамматических ошибок в дневнике - и такого безграмотного мальчика они готовили нам в цари?! Царица - вообще немка. Говорила «с тяжелым немецким акцентом» - неужели после этого вы будете ее жалеть? А когда написала брату, герцогу Гессенскому, с просьбой о помощи - ну, это уж каждому понятно: вмешивала иностранцев в наши внутренние дела.
Вот характерный для метода и позиции Касвинова эпизод. Получив назначение в Тобольск, комиссар Панкратов отправился к старейшине своей партии, «бабушке русской революции» Екатерине Брешко-Брешковской.
«Смотри, Василий, - наставляла его эсерка, - ты сам все испытал, пойми и их испытания. Ты человек, и они тоже люди.»
Как это надо понимать? А так, что старый революционер Панкратов не был виноват в своей, как сказано в тексте, «пошлой гуманности»: это его «эсеры обработали, настроили против большевиков, обратили в свою промещанскую веру».
Следует эпизод, иллюстрирующий пошлость и мещанство комиссара Панкратова: царь, заинтересовавшись его мемуарной книгой, просил рассказать про его жизнь своим детям. Он думал научить их на «живом примере» стойко переносить несчастья.
«Какая странная игра судьбы! Почти всю жизнь быть гонимым, считаться врагом династии. Но вот условия меняются, и этот вредный человек приглашается в наставники детей бывшего самодержца, - вспоминал комиссар. - Эта семья задыхалась в однообразии дворцовой атмосферы, испытывала духовный голод, жажду встреч с другими людьми, но традиции, как гиря, тянули ее назад».
Панкратов также посоветовал Клавдии Битнер провести урок литературы по «Русским женщинам» Некрасова и вспоминал, какой близкой показалась великим княжнам поэма об аристократках, уехавших в Сибирь за близкими людьми, - политическими узниками:
«Как раньше никто не говорил, что у нас есть такой чудный поэт!»
После чего историк Касвинов комментирует этот эпизод мемуаров:
«У эсеровского уполномоченного хватило неуважения к самому себе, чтобы из истории своих страданий на каторге и в ссылке сделать развлечение для того, кто олицетворял этот сад пыток… За любезную улыбку своего поднадзорного, эсеровский уполномоченный готов ему все простить.»
Отсюда и судьба пошлого Панкратова: «Двусмысленное поведение привело солдат к разочарованию в нем».
О предубежденной позиции и методах Соколова много писалось выше, не будем повторяться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Именно такой вылепилась в истории российская Народная Воля, какой за 130 лет до нее была Народная Воля французская.
События в Тобольске развернулись, однако, не так, как виделось наивным солдатам. Вскоре после возвращения их делегатов от Свердлова сюда же в Тобольск вместо долгожданного большевистского комиссара прорвались с боями (по их рассказам) два вооруженных отряда: один из Омска, другой из Екатеринбурга. Во главе последнего стоял комиссар Заславский.
«Раза два у Соколова мелькает фамилия третьего еврея, Заславского, - замечает Бруцкус. - Но тут уже было такое ничтожество, притом убийствам в Алапаевске и Екатеринбурге совершенно чуждое, что Соколов, назвав этого Заславского «важным деятелем», более его не упоминает, не пояснив толком, что такое учинил Заславский, не потрудившись приставить ему явно звучащее еврейское имя, Хаима или Янкеля. Просто еврей Заславский, без особой надобности выскочивший на страницы следствия об убийстве царской семьи».
Бруцкус в этом случае прав - и неправ.
Прав, когда обвиняет Соколова в дурном ведении следствия, в том, что в сочиненном деле Заславский выглядит ненароком выскочившим фигурантом, вставленным из-за еврейской фамилии. Неправ, когда думает, что Заславский вообще непричастен к делу. (Ему в голову не пришло, что, напав на след действительного, а не сочиненного еврейского кандидата в цареубийцы, юрист упустит такой след. Он тоже переоценивал Соколова как профессионала).
Между тем этот безымянный до нашего времени Заславский оказался первым человеком, посланным большевиками из Екатеринбурга, чтобы убить Романовых в ссылке. В Тобольске.
Глава 23
ЗАГОВОРЩИКИ
Оба прибывших отряда, захватив и поделив власть, стали требовать от Отряда особого назначения (царскосельских стрелков) выдачи им Романовых. Больше всех старался Заславский: распускал слухи о готовящемся побеге семьи и предлагал перевести их «на гору», т е. в тобольскую тюрьму.
Царскосельские солдаты категорически отказали. Во-первых, отвечали за узников по закону все-таки они, а не прибывшие омичи с уральцами. Во-вторых, им не хотелось перебираться из уютных окрестностей губернаторского дома в тюремные казармы.
Хотя стрелков насчитывалось человек триста, а красноармейцев свыше полутора тысяч, но кадровые солдаты не боялись «этой сволочи», а те не смели задирать столичных гордецов.
Но зачем вообще большевики прислали столь сильные части в далекий Тобольск? Что за срочная возникла причина?
… Эту главу я не могу продолжать, не предупредив читателя о дурном и ненадежном качестве тех источников, на которые вынужден буду ссылаться.
Главными источниками сведений по теме цареубийства до недавнего времени мне служили две книги: из изданных за пределами России - книга Николая Соколова, а из советских - книга Марка Касвинова. Для нынешней же главы они и до сих пор мои единственные источники информации.
Между тем оба автора, несмотря на зеркальную противоположность их политических позиций, методологически напоминают заглавного персонажа солженицынского «Ленина в Цюрихе»: «…он видел выводы своих книг исключительно рано, еще не садясь писать их». Что белый, что красный, оба автора в этом смысле оказались истинными ленинцами.
Вот вам несколько образчиков - для наглядности.
Исходный вывод Касвинова: все, что делали Романовы, изначально было гнусным. Узники мечтали освободиться? «Мечтали о реванше». Узники читали, учились, учили детей? Они мещане, заняты мелкими личными делами. Царица держалась горделиво? «Не понимает, что ее времена прошли». Царь, напротив, вел себя легко и доступно? Понятно: высматривал таким способом лазейку для побега. Царевич, оказывается, делал много грамматических ошибок в дневнике - и такого безграмотного мальчика они готовили нам в цари?! Царица - вообще немка. Говорила «с тяжелым немецким акцентом» - неужели после этого вы будете ее жалеть? А когда написала брату, герцогу Гессенскому, с просьбой о помощи - ну, это уж каждому понятно: вмешивала иностранцев в наши внутренние дела.
Вот характерный для метода и позиции Касвинова эпизод. Получив назначение в Тобольск, комиссар Панкратов отправился к старейшине своей партии, «бабушке русской революции» Екатерине Брешко-Брешковской.
«Смотри, Василий, - наставляла его эсерка, - ты сам все испытал, пойми и их испытания. Ты человек, и они тоже люди.»
Как это надо понимать? А так, что старый революционер Панкратов не был виноват в своей, как сказано в тексте, «пошлой гуманности»: это его «эсеры обработали, настроили против большевиков, обратили в свою промещанскую веру».
Следует эпизод, иллюстрирующий пошлость и мещанство комиссара Панкратова: царь, заинтересовавшись его мемуарной книгой, просил рассказать про его жизнь своим детям. Он думал научить их на «живом примере» стойко переносить несчастья.
«Какая странная игра судьбы! Почти всю жизнь быть гонимым, считаться врагом династии. Но вот условия меняются, и этот вредный человек приглашается в наставники детей бывшего самодержца, - вспоминал комиссар. - Эта семья задыхалась в однообразии дворцовой атмосферы, испытывала духовный голод, жажду встреч с другими людьми, но традиции, как гиря, тянули ее назад».
Панкратов также посоветовал Клавдии Битнер провести урок литературы по «Русским женщинам» Некрасова и вспоминал, какой близкой показалась великим княжнам поэма об аристократках, уехавших в Сибирь за близкими людьми, - политическими узниками:
«Как раньше никто не говорил, что у нас есть такой чудный поэт!»
После чего историк Касвинов комментирует этот эпизод мемуаров:
«У эсеровского уполномоченного хватило неуважения к самому себе, чтобы из истории своих страданий на каторге и в ссылке сделать развлечение для того, кто олицетворял этот сад пыток… За любезную улыбку своего поднадзорного, эсеровский уполномоченный готов ему все простить.»
Отсюда и судьба пошлого Панкратова: «Двусмысленное поведение привело солдат к разочарованию в нем».
О предубежденной позиции и методах Соколова много писалось выше, не будем повторяться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109