– Они же оба – политруки.
– Уж поверьте моему чутью – дурак не умеет прятать настоящие чувства. Они настоящие.
– Старая калоша! Наверняка хочет откинуться хорошо упакованным.
– Кто не хочет иметь надежные виды на будущее? – пожал плечами Соломон Маркович. – Человек бессилен перед искушением. В нем нет того духа, способного преодолеть…
– Обходитесь без обобщений, профессор. – Глаза бригадира потеряли тепло. – Он кроит в самый неподходящий момент! Хотя бы из вежливости мог пригласить нас в долю…
– Это поступки из будущей эпохи зрелого социализма, когда в доле будут все. Вы в ней жить не собираетесь, поэтому давайте спать.
– Согласен, – зевнул бригадир, но, вспомнив о чем-то важном, предупредил Волкова. – Соломон Маркович, меня страховать не надо. Управлюсь.
– Как скажете, Вадим Сергеевич. Я бы не рискнул в одиночку – к этим людоедам. Впрочем, каждый имеет право на свой собственный способ существования. Рискует за свой счет…
Последние слова Упоров не расслышал. Он спал.
В рабочую зону они шли рядом. Отец Кирилл говорил, а бригадир слушал его вполуха, находясь во власти собственных мыслей.
– …То были союзы, созданные самим Господом, и подвиги любви, Им освещенные. Но как часто в наше лихое время страсть и легкомыслие берут верх над трезвым благоразумием. Таким союзам уготована жизнь ночного мотылька над горящей свечой: сгорают, осыпая души супругов пеплом разочарования. В вашем союзе вы – взрослый, трезвый муж. Муки, пережитые вами в каторжном обществе, не могут служить оправданием будущей ошибки. Отрекитесь от плотского эгоизма и вместо земной, по-человечески понимаемой выгоды, примите Совет Божий, ниспосланный вашим сердцем…
– Она ждет меня седьмой год.
Монах наклоняется, поднимает с влажной земли насаженную на березовую ручку совковую лопату, не торопясь осматривает инструменты, только после этого спрашивает:
– Когда назначено венчание и где такое возможно/
– В клубе. Сегодня. Во время репетиции.
– Мудрено придумали. Ну да сочту за честь благословить ваш союз.
– Я знал, что вы нам не откажете.
С тем бригадир уходит, польщенный его смирением Тихомиров кланяется ему уже в спину.
…Бригадир идет по косогору отвала туда, где зэки начали строить теплушку для нового полигона. Зона тянулась все дальше и дальше к ручью Надежды, что журчал у подножия гольца с названием Лисий хвост.
Там, по словам геологов, «золота хоть лопатой греби».
Ему плевать на то богатство. Оно администрацию волнует: ордена, звания, слава. И это тоже козырь в твоей игре, если каторжный срок перешагнет предел ожиданий…
Вадим шел, не разбирая дороги, через низкий кустарник, цепляющийся крючьями веточек за кирзовые сапоги. Куски черной грязи отскакивали в разные стороны, оставляя за ним грязно – зеленый след.
Его отвлек запах свежеспиленного леса, а уже потом – голоса. Шестеро зэков, стоя перед невозмутимым Ольховским, размахивали руками и произносили бранные слова. За их спинами лежали ошкуренные штыковыми лопатами бревна. Охранник, в расстегнутой до пупа гимнастерке, сидел на лесенке в обнимку с автоматом, лениво наблюдая за перебранкой.
– Сказано двойной, так оно и будет, – говорил, не обращая внимания на угрозы, Ян Салич. – Нам здесь зимовать.
Упоров на ходу спросил у Ольховского строгим голосом:
– Кто отказывается выполнять ваши задания?
Пособник гестапо осмотрел стоящих перед ним зэков, кивнул на новенького уголовника с крупными масляными глазами что-то вспоминающего кота.
– Вот этот гражданин замутил всю поганку.
– Он не умеет обращаться с вором, бугор, – ласково произнес «гражданин, замутивший поганку». – Двойную работу делать даже по инструкции не будем. Хрен пройдет, фашистская морда!
– У меня пашут, а не блатуют, – сдерживая гнев, объяснил Упоров.
– Ой! Ой! Ой! Какой большой хозяин. «У меня пашут!» Семена Гладкого вся Колыма знает, и никто с ним не ссорится. Запомни это, Фартовый!
Упоров побледнел. И тогда стоящий за спиной Гладкого Миловиден, подняв с земли лиственничную доску, без суеты опустил ее на голову новенького. Звук получился тугой, отозвавшись в ушах каторжан глухим
– Что это с вами, мужики? – спросил бригадир, посторонившись, чтобы не мешать падать разом обмякшему Сене Гладкому. – Завтра к вечеру не будет теплушки, останетесь без зачетов.
– Эй, Упоров! – крикнул с вышки сонный охранник. – Живой тот блатюк или на вахту звонить?
– Тебе, попка, лишь бы хипиш поднять.
Бригадир носком сапога повернул обслюнявленное лицо Гладкого. Сероватые веки вздрогнули, вяло сползли с глазных яблок. Глаза мутные, бездумные, смотрят мимо в высокое небо, а нижняя губа отвалилась на подбородок.
– Дышит. Полейте его водичкой, ребята.
– Зачем?! – искренне удивился Баловник. – Доской по жопе стукнем – мозги в голову вернутся. У него же прямое сообщение. И не вор он вовсе, яин – нет.
– Полейте, сказано! Как очнется, пусть начинает пахать или канает отсюда по холодку!
Упоров обошел Гладкова, зашагал дальше, слыша, как кто-то за его спиной мочился на оглушенного зэка.
«Не сдохнет, – подумал бригадир, испытывая некоторое опасение. – Сдохнет – так мент все видел. Не стоит ломать голову. Иди оно все к черту! У тебя сегодня – свадьба. Пусть душа отдохнет».
Зэк знал – душа у него есть. Сделанное в замке открытие не принесло ему, однако, облегчения. Он стал думать о Земле, как об инкубаторе, где Господь наладил производство душевного материала для своих космических целей. Нет стихийного расставания души с телом.
Все предначертано, случается по непознаваемому замыслу Востребователя. Позвал – и они, души, потекли пузырьками сквозь толщу атмосферы в тайные закрома. Без сопротивления, в блаженном неведении, сплошным потоком бывших смыслов, обессиленных Волей самого Создателя до самопокорнейшего состояния. Война. Преступлений больше. Мир. Потом замедляется иссякает, просто накапливаются силища до новых глобальных разрушении. На сегодня тебе ясно одно – до гроба и за гробом тебя ведет чужак Воля. Стоит ли заплетать извилины в косички, заботясь о своей судьбе? Ты – материал здесь, ты – материал там. Твоя моральная аттестация никого не интересует, отец Кирилл – существо более доверчивое и потому более, обманутое, чем ты. Не надо ему верить. Верить только в себя!
Такой вариант защиты от постоянного беспокойства по поводу своего неопределенного существования на этот раз сработал не так уж плохо, и он распахнул двери кочегарки в состоянии душевного равновесия.
…Все получилось так неожиданно, что Роман Билеткин, возглавлявший в свое время на Крученом беспредел, зло плюнул под ноги и спросил:
– Кто нас вложил, Фартовый?!
– Кому ты нужен, такой важный революционер?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
– Уж поверьте моему чутью – дурак не умеет прятать настоящие чувства. Они настоящие.
– Старая калоша! Наверняка хочет откинуться хорошо упакованным.
– Кто не хочет иметь надежные виды на будущее? – пожал плечами Соломон Маркович. – Человек бессилен перед искушением. В нем нет того духа, способного преодолеть…
– Обходитесь без обобщений, профессор. – Глаза бригадира потеряли тепло. – Он кроит в самый неподходящий момент! Хотя бы из вежливости мог пригласить нас в долю…
– Это поступки из будущей эпохи зрелого социализма, когда в доле будут все. Вы в ней жить не собираетесь, поэтому давайте спать.
– Согласен, – зевнул бригадир, но, вспомнив о чем-то важном, предупредил Волкова. – Соломон Маркович, меня страховать не надо. Управлюсь.
– Как скажете, Вадим Сергеевич. Я бы не рискнул в одиночку – к этим людоедам. Впрочем, каждый имеет право на свой собственный способ существования. Рискует за свой счет…
Последние слова Упоров не расслышал. Он спал.
В рабочую зону они шли рядом. Отец Кирилл говорил, а бригадир слушал его вполуха, находясь во власти собственных мыслей.
– …То были союзы, созданные самим Господом, и подвиги любви, Им освещенные. Но как часто в наше лихое время страсть и легкомыслие берут верх над трезвым благоразумием. Таким союзам уготована жизнь ночного мотылька над горящей свечой: сгорают, осыпая души супругов пеплом разочарования. В вашем союзе вы – взрослый, трезвый муж. Муки, пережитые вами в каторжном обществе, не могут служить оправданием будущей ошибки. Отрекитесь от плотского эгоизма и вместо земной, по-человечески понимаемой выгоды, примите Совет Божий, ниспосланный вашим сердцем…
– Она ждет меня седьмой год.
Монах наклоняется, поднимает с влажной земли насаженную на березовую ручку совковую лопату, не торопясь осматривает инструменты, только после этого спрашивает:
– Когда назначено венчание и где такое возможно/
– В клубе. Сегодня. Во время репетиции.
– Мудрено придумали. Ну да сочту за честь благословить ваш союз.
– Я знал, что вы нам не откажете.
С тем бригадир уходит, польщенный его смирением Тихомиров кланяется ему уже в спину.
…Бригадир идет по косогору отвала туда, где зэки начали строить теплушку для нового полигона. Зона тянулась все дальше и дальше к ручью Надежды, что журчал у подножия гольца с названием Лисий хвост.
Там, по словам геологов, «золота хоть лопатой греби».
Ему плевать на то богатство. Оно администрацию волнует: ордена, звания, слава. И это тоже козырь в твоей игре, если каторжный срок перешагнет предел ожиданий…
Вадим шел, не разбирая дороги, через низкий кустарник, цепляющийся крючьями веточек за кирзовые сапоги. Куски черной грязи отскакивали в разные стороны, оставляя за ним грязно – зеленый след.
Его отвлек запах свежеспиленного леса, а уже потом – голоса. Шестеро зэков, стоя перед невозмутимым Ольховским, размахивали руками и произносили бранные слова. За их спинами лежали ошкуренные штыковыми лопатами бревна. Охранник, в расстегнутой до пупа гимнастерке, сидел на лесенке в обнимку с автоматом, лениво наблюдая за перебранкой.
– Сказано двойной, так оно и будет, – говорил, не обращая внимания на угрозы, Ян Салич. – Нам здесь зимовать.
Упоров на ходу спросил у Ольховского строгим голосом:
– Кто отказывается выполнять ваши задания?
Пособник гестапо осмотрел стоящих перед ним зэков, кивнул на новенького уголовника с крупными масляными глазами что-то вспоминающего кота.
– Вот этот гражданин замутил всю поганку.
– Он не умеет обращаться с вором, бугор, – ласково произнес «гражданин, замутивший поганку». – Двойную работу делать даже по инструкции не будем. Хрен пройдет, фашистская морда!
– У меня пашут, а не блатуют, – сдерживая гнев, объяснил Упоров.
– Ой! Ой! Ой! Какой большой хозяин. «У меня пашут!» Семена Гладкого вся Колыма знает, и никто с ним не ссорится. Запомни это, Фартовый!
Упоров побледнел. И тогда стоящий за спиной Гладкого Миловиден, подняв с земли лиственничную доску, без суеты опустил ее на голову новенького. Звук получился тугой, отозвавшись в ушах каторжан глухим
– Что это с вами, мужики? – спросил бригадир, посторонившись, чтобы не мешать падать разом обмякшему Сене Гладкому. – Завтра к вечеру не будет теплушки, останетесь без зачетов.
– Эй, Упоров! – крикнул с вышки сонный охранник. – Живой тот блатюк или на вахту звонить?
– Тебе, попка, лишь бы хипиш поднять.
Бригадир носком сапога повернул обслюнявленное лицо Гладкого. Сероватые веки вздрогнули, вяло сползли с глазных яблок. Глаза мутные, бездумные, смотрят мимо в высокое небо, а нижняя губа отвалилась на подбородок.
– Дышит. Полейте его водичкой, ребята.
– Зачем?! – искренне удивился Баловник. – Доской по жопе стукнем – мозги в голову вернутся. У него же прямое сообщение. И не вор он вовсе, яин – нет.
– Полейте, сказано! Как очнется, пусть начинает пахать или канает отсюда по холодку!
Упоров обошел Гладкова, зашагал дальше, слыша, как кто-то за его спиной мочился на оглушенного зэка.
«Не сдохнет, – подумал бригадир, испытывая некоторое опасение. – Сдохнет – так мент все видел. Не стоит ломать голову. Иди оно все к черту! У тебя сегодня – свадьба. Пусть душа отдохнет».
Зэк знал – душа у него есть. Сделанное в замке открытие не принесло ему, однако, облегчения. Он стал думать о Земле, как об инкубаторе, где Господь наладил производство душевного материала для своих космических целей. Нет стихийного расставания души с телом.
Все предначертано, случается по непознаваемому замыслу Востребователя. Позвал – и они, души, потекли пузырьками сквозь толщу атмосферы в тайные закрома. Без сопротивления, в блаженном неведении, сплошным потоком бывших смыслов, обессиленных Волей самого Создателя до самопокорнейшего состояния. Война. Преступлений больше. Мир. Потом замедляется иссякает, просто накапливаются силища до новых глобальных разрушении. На сегодня тебе ясно одно – до гроба и за гробом тебя ведет чужак Воля. Стоит ли заплетать извилины в косички, заботясь о своей судьбе? Ты – материал здесь, ты – материал там. Твоя моральная аттестация никого не интересует, отец Кирилл – существо более доверчивое и потому более, обманутое, чем ты. Не надо ему верить. Верить только в себя!
Такой вариант защиты от постоянного беспокойства по поводу своего неопределенного существования на этот раз сработал не так уж плохо, и он распахнул двери кочегарки в состоянии душевного равновесия.
…Все получилось так неожиданно, что Роман Билеткин, возглавлявший в свое время на Крученом беспредел, зло плюнул под ноги и спросил:
– Кто нас вложил, Фартовый?!
– Кому ты нужен, такой важный революционер?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125