Они были, как семена, в сверкающем сиянии, движущиеся на фоне засаленного старого вельвета. Колбасы, семена. Она увидела их затем не совсем, как семена, а как жизнь, заключенную в капсулу – находящуюся за стенами, защищенную, соединяющую мостиком с этим неблагоприятным периодом жизни. Это сделало мысль о семенах менее отвратительной для нее. Они были жизнью… всегда жизнью… – Нам не нужен генетический запас, – сказал Шруилл.
Калапина ясно слышала его голос, чувствовала, что читает его мысли. У нас есть наши миллионы в Централе. Нас самих достаточно. Слабые, живущие короткую жизнь смертные – отвратительное напоминание о прошлом. Они были нашими любимцами, но мы больше не нуждаемся в любимцах.
– Я решил, что мы сделаем с этими преступниками, – сказал Нурс. Он говорил громко, чтобы покрыть своим голосом нарастающий гул в зале, – Мы будем применять возбуждение нервов по микрону за один раз. Боль будет чрезвычайная и будет тянуться веками.
– Но ты сказал, что не хочешь причинять боль, – закричал Шруилл.
– Неужели? – голос Нурса звучал обеспокоено.
«Я чувствую себя плохо, – думала Калапина, – Мне нужен долгосрочный прием в фармакологическом центре». Фармакология. Это слово было ключом, который вернул ей сознание. Она почувствовала, что лежит, вытянувшись на полу, ощутила боль и мокроту под носом, там, где она ударилась об пол при падении.
– Однако, твое предложение содержит зерно, – сказал Шруилл, – Мы сможем восстанавливать нервы нашими приборами, и наказание будет длиться бесконечно. Исключительная боль навсегда!
– Ад, – сказал Нурс, – Приемлемо.
– Они сошли с ума, чтобы додуматься до этого, – прохрипел Свенгаард, – Как мы можем остановить их?
– Глиссон! – сказал Лизбет, – сделайте что-нибудь! Но Киборг не отвечал.
– Это то, чего вы не предугадали, не так ли, Глиссон? – сказал Свенгаард.
Киборг все еще продолжал молчать.
– Отвечайте же, – разъярился Свенгаард.
– Предполагалось, что они просто умрут, – сказал Глиссон бесстрастным голосом.
– Но они могут стерилизовать всю землю, за исключением Централа, и продолжать безумства сами, – сказал Свенгаард, – А нас будут вечно пытать!
– Не вечно! – сказал Глиссон, – Они умирают.
В зале творилось нечто невообразимое. Кто-то из оптименов продолжал танцевать. Кто-то уже лежал либо без чувств, либо мертвый. Некоторые дрались между собой. Собрание бессмертных превратилось в толпу безумных, а Нурс скандировал:
– Хорошо! Отлично! Отлично!
Калапина поднялась с пола. Нос и рот болели и были залиты чем-то неприятным, она слышала только одно, как Нурс скандирует:
– Хорошо! – Калапина осмотрелась, и увидела ужасную картину. Зал был охвачен каким-то непонятным возбуждением, неизвестным им доселе.
Вдруг над толпой поднялось голое тело, повернулось и снова опустилось вниз с тупым тяжелым ударом. И снова крик одобрения сотряс зал.
«Что они делают? – изумилась Калапина, – Они бьют друг друга – сами себя».
Она провела рукой по носу и рту, посмотрела на руки. Кровь. Она могла чувствовать сейчас ее запах, завораживающий запах. Ее собственная кровь. Это завораживало ее. Она сделала шаг по направлению к пленникам, показала руку Гарви Дюрану.
– Кровь, – сказала она. Она коснулась носа. Боль!
– Болит, – сказала она, – Почему болит, Гарви Дюран?
– она напряженно смотрела в его глаза. Такое сочувствие в его глазах. Он был человеком. Он испытывал заботу.
Гарви посмотрел на нее, глаза их были почти на одном уровне из-за положения тележки над полом. Вдруг он почувствовал к ней глубокое сострадание. Она была Лизбет; она была Калапина; она олицетворяла всех женщин. Он увидел сосредоточенную напряженность ее внимания и сиюминутное осознание, которое исключало все, кроме необходимости услышать его слова.
– Мне тоже больно, Калапина, – сказал он, – Но ваша смерть причинила бы мне еще большую боль.
На мгновение Калапина подумала, что в зале вокруг стало тихо. Она поняла тогда, что крики в толпе продолжаются, не уменьшаясь. Она слышала, как Нурс скандирует:
– Хорошо! Хорошо! – а Шруилл говорит:
– Отлично! Отлично!
– Она вдруг поняла, что она единственная, кто слышит эти странные слова Дюрана. Это богохульство. Она прожила столько лет, подавляя любое понятие о личной смерти. Его нельзя было ни говорить, ни иметь в мыслях. Но она услышала эти слова. Она хотела отвернуться, поверить в то, что этих слов никогда не было. Но что-то в том внимании, которое она сосредоточила на Гарви Дюране, привязывало ее невидимой цепью к значению его слов. Только несколько минут назад она была там, где зерно жизни посылало вечность.
– Пожалуйста, – прошептала Лизбет, – Освободите нас. Вы женщина. Вы должны иметь сострадание. Что мы сделали такого, чтобы навредить вам? Разве это преступление хотеть любить и жить? Мы не хотели причинять вам зло.
Калапина даже не подала знака того, что слышит. В ее мозгу нависали и давили только слова Гарви: «Ваша смерть… ваша смерть… ваша смерть.».
Странное мерцание жары и озноба прошло через все ее тело. Она услышала еще один клич одобрения из толпы на дальних скамейках. Она чувствовала собственную болезнь и растущее понимание того, что очутилась в ловушке. Ее охватил гнев. Она склонилась над контрольной панелью тележек, нажала кнопку тележки Глиссона. Щитки раковины, которые держали Киборга, начали закрываться. Глаза Глиссона широко раскрылись. Скрипучий стон вырвался из него. Калапина захихикала, нажала другую кнопку на панели. Раковина вернулась в прежнее положение. Глиссон глотал воздух.
Она повернулась к контролю над тележкой Гарви, нажала пальцем на кнопки, – Объясните ваше отвратительное нарушение норм поведения!
Гарви сохранял суровое молчание. Она собиралась раздавить его!
Свенгаард начал смеяться. Он знал свое положение, первый класс второго сорта. Почему его выбрали для такого момента – увидеть Глиссона и Бумура без слов, Нурса и Шруилла, бормочущих что-то на своей скамье, оптименов в маленьких узлах и приливах сумасшедшего насилия, Калапину, готовую убить своих пленников и потом через десять секунд, несомненно, забыть об этом. Его смех выходил за пределы допустимого.
– Прекратите этот смех! – взвизгнула Калапина. Свенгаард дрожал в истерике. Он хватал воздух, чтобы сделать вдох. Удар ее голоса помог ему вернуть контроль над собой, но все это продолжало оставаться в чрезвычайной степени смехотворным.
– Дурак! – сказала Калапина, – Объяснись!
Свенгаард уставился на нее. Сейчас он мог ощущать только жалость. Он вспомнил море медицинского курорта в Ла-пуше и подумал, что только сейчас понял, почему оптимены выбрали это место, так далеко от океана. Инстинкт. Море производило волны, прибой – постоянное напоминание того, что они устроились над волнами вечности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Калапина ясно слышала его голос, чувствовала, что читает его мысли. У нас есть наши миллионы в Централе. Нас самих достаточно. Слабые, живущие короткую жизнь смертные – отвратительное напоминание о прошлом. Они были нашими любимцами, но мы больше не нуждаемся в любимцах.
– Я решил, что мы сделаем с этими преступниками, – сказал Нурс. Он говорил громко, чтобы покрыть своим голосом нарастающий гул в зале, – Мы будем применять возбуждение нервов по микрону за один раз. Боль будет чрезвычайная и будет тянуться веками.
– Но ты сказал, что не хочешь причинять боль, – закричал Шруилл.
– Неужели? – голос Нурса звучал обеспокоено.
«Я чувствую себя плохо, – думала Калапина, – Мне нужен долгосрочный прием в фармакологическом центре». Фармакология. Это слово было ключом, который вернул ей сознание. Она почувствовала, что лежит, вытянувшись на полу, ощутила боль и мокроту под носом, там, где она ударилась об пол при падении.
– Однако, твое предложение содержит зерно, – сказал Шруилл, – Мы сможем восстанавливать нервы нашими приборами, и наказание будет длиться бесконечно. Исключительная боль навсегда!
– Ад, – сказал Нурс, – Приемлемо.
– Они сошли с ума, чтобы додуматься до этого, – прохрипел Свенгаард, – Как мы можем остановить их?
– Глиссон! – сказал Лизбет, – сделайте что-нибудь! Но Киборг не отвечал.
– Это то, чего вы не предугадали, не так ли, Глиссон? – сказал Свенгаард.
Киборг все еще продолжал молчать.
– Отвечайте же, – разъярился Свенгаард.
– Предполагалось, что они просто умрут, – сказал Глиссон бесстрастным голосом.
– Но они могут стерилизовать всю землю, за исключением Централа, и продолжать безумства сами, – сказал Свенгаард, – А нас будут вечно пытать!
– Не вечно! – сказал Глиссон, – Они умирают.
В зале творилось нечто невообразимое. Кто-то из оптименов продолжал танцевать. Кто-то уже лежал либо без чувств, либо мертвый. Некоторые дрались между собой. Собрание бессмертных превратилось в толпу безумных, а Нурс скандировал:
– Хорошо! Отлично! Отлично!
Калапина поднялась с пола. Нос и рот болели и были залиты чем-то неприятным, она слышала только одно, как Нурс скандирует:
– Хорошо! – Калапина осмотрелась, и увидела ужасную картину. Зал был охвачен каким-то непонятным возбуждением, неизвестным им доселе.
Вдруг над толпой поднялось голое тело, повернулось и снова опустилось вниз с тупым тяжелым ударом. И снова крик одобрения сотряс зал.
«Что они делают? – изумилась Калапина, – Они бьют друг друга – сами себя».
Она провела рукой по носу и рту, посмотрела на руки. Кровь. Она могла чувствовать сейчас ее запах, завораживающий запах. Ее собственная кровь. Это завораживало ее. Она сделала шаг по направлению к пленникам, показала руку Гарви Дюрану.
– Кровь, – сказала она. Она коснулась носа. Боль!
– Болит, – сказала она, – Почему болит, Гарви Дюран?
– она напряженно смотрела в его глаза. Такое сочувствие в его глазах. Он был человеком. Он испытывал заботу.
Гарви посмотрел на нее, глаза их были почти на одном уровне из-за положения тележки над полом. Вдруг он почувствовал к ней глубокое сострадание. Она была Лизбет; она была Калапина; она олицетворяла всех женщин. Он увидел сосредоточенную напряженность ее внимания и сиюминутное осознание, которое исключало все, кроме необходимости услышать его слова.
– Мне тоже больно, Калапина, – сказал он, – Но ваша смерть причинила бы мне еще большую боль.
На мгновение Калапина подумала, что в зале вокруг стало тихо. Она поняла тогда, что крики в толпе продолжаются, не уменьшаясь. Она слышала, как Нурс скандирует:
– Хорошо! Хорошо! – а Шруилл говорит:
– Отлично! Отлично!
– Она вдруг поняла, что она единственная, кто слышит эти странные слова Дюрана. Это богохульство. Она прожила столько лет, подавляя любое понятие о личной смерти. Его нельзя было ни говорить, ни иметь в мыслях. Но она услышала эти слова. Она хотела отвернуться, поверить в то, что этих слов никогда не было. Но что-то в том внимании, которое она сосредоточила на Гарви Дюране, привязывало ее невидимой цепью к значению его слов. Только несколько минут назад она была там, где зерно жизни посылало вечность.
– Пожалуйста, – прошептала Лизбет, – Освободите нас. Вы женщина. Вы должны иметь сострадание. Что мы сделали такого, чтобы навредить вам? Разве это преступление хотеть любить и жить? Мы не хотели причинять вам зло.
Калапина даже не подала знака того, что слышит. В ее мозгу нависали и давили только слова Гарви: «Ваша смерть… ваша смерть… ваша смерть.».
Странное мерцание жары и озноба прошло через все ее тело. Она услышала еще один клич одобрения из толпы на дальних скамейках. Она чувствовала собственную болезнь и растущее понимание того, что очутилась в ловушке. Ее охватил гнев. Она склонилась над контрольной панелью тележек, нажала кнопку тележки Глиссона. Щитки раковины, которые держали Киборга, начали закрываться. Глаза Глиссона широко раскрылись. Скрипучий стон вырвался из него. Калапина захихикала, нажала другую кнопку на панели. Раковина вернулась в прежнее положение. Глиссон глотал воздух.
Она повернулась к контролю над тележкой Гарви, нажала пальцем на кнопки, – Объясните ваше отвратительное нарушение норм поведения!
Гарви сохранял суровое молчание. Она собиралась раздавить его!
Свенгаард начал смеяться. Он знал свое положение, первый класс второго сорта. Почему его выбрали для такого момента – увидеть Глиссона и Бумура без слов, Нурса и Шруилла, бормочущих что-то на своей скамье, оптименов в маленьких узлах и приливах сумасшедшего насилия, Калапину, готовую убить своих пленников и потом через десять секунд, несомненно, забыть об этом. Его смех выходил за пределы допустимого.
– Прекратите этот смех! – взвизгнула Калапина. Свенгаард дрожал в истерике. Он хватал воздух, чтобы сделать вдох. Удар ее голоса помог ему вернуть контроль над собой, но все это продолжало оставаться в чрезвычайной степени смехотворным.
– Дурак! – сказала Калапина, – Объяснись!
Свенгаард уставился на нее. Сейчас он мог ощущать только жалость. Он вспомнил море медицинского курорта в Ла-пуше и подумал, что только сейчас понял, почему оптимены выбрали это место, так далеко от океана. Инстинкт. Море производило волны, прибой – постоянное напоминание того, что они устроились над волнами вечности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48