Он король только на бумаге.
— Это возмутительно, — сказала Анна. — Я недовольна вами.
— Ваше величество, я вовсе не хотела раздувать из этого скандал. По правде говоря, я просто взяла ее за руку, во время перехода из зала в зал, и многие могли подумать, что мы идем вместе.
Филипп, который слушал, изучая перстни на пальцах, вдруг крикнул:
— А даже если мадемуазель и прошла впереди принцессы Англии, то она только правильно сделала. Это просто в голове не укладывается, что мы позволяем людям, которые живут на наших хлебах, идти впереди нас. Что до меня, то пусть бы они лучше поискали себе пристанище в какой-нибудь другой стране.
Людовик, вполуха прислушивавшийся к дискуссии, вздрогнул, услышав протестующий вскрик матери.
Людовика мало волновал вопрос, шла одна его кузина впереди другой или нет, его волновали более важные вещи. После того как мадам Бовэ посвятила его в таинство сладкого греха, он решил, что это самое чудесное развлечение на свете, и за это он будет благодарен мадам Бовэ до конца дней. Он и раньше и теперь ощущал к ней особую нежность, но сейчас его желания распространялись куда дальше. У кардинала Мазарини были три прелестные племянницы: Олимпия, Мария и Гортензия. Людовик поначалу был страстно влюблен в Олимпию, но та недавно вышла замуж за графа Суассона, и поэтому он переключил свои чувства на Марию, решив жениться на ней. Помимо прочего она была племянницей кардинала. Людовик мало интересовался худенькой малышкой-кузиной и целиком был погружен в свои чувства по отношению к Марии.
В то же время он переживал за Генриетту. Она и ее мать ныне оказались не в фаворе из-за политической ситуации, в которой были совершенно не виноваты. Филипп поступал не правильно, отзываясь о них в таком пренебрежительном тоне, тем более, что сказанное им наверняка дойдет до ушей королевы-изгнанницы и ее дочери.
Поэтому Людовик поддержал мать, сделав Филиппу выговор, и тот в величайшем раздражении удалился, чтобы пожаловаться своему любимцу де Гишу, как брат объединился с матерью, чтобы сообща унизить его и услышать в ответ заверения де Гиша, что он — самый очаровательный из принцев, хотя его и угораздило родиться на два года позже брата.
Людовик ушел, погруженный в мечты о Марии Манчини. Любовь! Какая это утеха! Какое наслаждение! Он, конечно же, не собирается погрязнуть в ней по уши, как это делает его кузен Чарлз Английский. Людовик и в этом должен быть всех совершеннее. Он должен жить согласно принципам, ведь он не изгнанник. Вот почему он должен убедить мать и кардинала дать согласие на его женитьбу на Марии. Тогда он сможет законно наслаждаться любовью, и она будет намного приятней, потому что при этом он не уронит своего достоинства.
Мария! Прекрасная, очаровательная Мария! Но если подвернется случай и он не забудет, он проявит доброту и великодушие к маленькой Генриетте.
В своей спальне в Версале Людовик пробудился навстречу новому дню. Его первые же мысли были о Марии. Он намеревался упросить мать дать согласие на женитьбу: это надлежало сделать немедленно, не откладывая в долгий ящик. Мария сейчас торопила его. Мария любила его, но ей также не терпелось стать королевой Франции.
Утро Людовика в Версале включало в себя целый ритуал. Едва проснувшись, он читал молитвы, перебирая четки, и, заслышав его голос, присутствовавшие проходили к его ложу; среди них — аббат де Перефиз, в обязанности которого входило читать ему святцы. Иногда аббат читал вместо священных книг отрывки из книги, которую он писал, — книги о деде Людовика.
Когда аббат заканчивал чтение, камердинеры Ла Порт и Дюбуа выходили вперед, они одевали на него халат и отводили к стульчику, где он имел обыкновение сидеть с полчаса. Затем он возвращался в спальню, где его уже ожидали государственные мужи: он имел с ними непринужденный разговор в той изящной манере, которая делала таким приятным общение с ним. Продолжая беседу, он умывался, чистил зубы, затем начинались молитвы. После этого причесывались его красивые волосы под общие возгласы восхищения, и он облачался в светлые бриджи и батистовую рубашку — одежда для утренних гимнастических упражнений. В них он был великолепен, но этим утром показал меньшую ловкость, чем обычно, из чего окружающие могли заключить: король о чем-то раздумывает. Он не сумел приземлиться в седло «коня»с обычной ловкостью, хотя церемониймейстер, видя его настроение, из предосторожности не стал поднимать снаряд на обычную высоту. То же самое произошло во время фехтования; Людовик не продемонстрировал присущего ему отменного хладнокровия. Даже во время строевых упражнений с пикой и мушкетом он был отрешен и задумчив. Но никто ни в чем не попрекнул его. Даже если он допускал ошибку или сбой, всегда следовал дружный хор восхищения. Далее следовали балетные танцы, к которым он всегда питал особую страсть. Сейчас он представил себя танцующим с Марией и, хотя игнорировал инструкции Бошана, лучшего учителя балетного танца в стране, танцевал с истинным вдохновением. . Вспотев от танца, он вернулся в спальню, чтобы сменить одежду перед завтраком.
После всего этого он пошел в апартаменты кардинала Мазарини для беседы о государственных вопросах.
Кардинал Мазарини! Этот человек приводил Людовика в особое волнение, ведь он, будучи дядей Марии, был для короля особенно важной персоной.
Он ждал, не перейдет ли кардинал к вопросу о его женитьбе, наверняка этот великий человек будет на стороне короля и будет счастлив увидеть свою племянницу на троне королевы Франции. При этом, однако, Людовик не вполне доверял Мазарини и не рискнул заговорить с ним, не выложив прежде свои планы матери.
Он отправился к ней сразу же после беседы с кардиналом. Было одиннадцать часов утра, а она все еще лежала в постели — Анна никогда не поднималась рано.
Ее лицо просветлело при виде сына. Каждое утро ей казалось, что он становится еще красивее; он был, казалось, одним из тех романтических героев, о которых так занимательно написала мадам де Скюдери; и вовсе не удивительно, что все писатели того времени видели в Людовике романтический идеал, ведь не сделают героем человека, если в нем при рождении не проявилась королевская натура.
Это был один из тех часов в распорядке дня, которым Анна могла наслаждаться в полной мере. Лежать в кровати и принимать проявления сыновьего долга со стороны любимого мальчика; смотреть, как он грациозно подает ей сорочку; болтать с ним, пока она поглощает свой невероятно обильный завтрак, принесенный ей в постель, все это было поистине великим наслаждением.
Ее радовало, что он физически столь совершенен. Какая в том проблема, что он не вырос книжным червем или, покинув ее, ударился в спортивные игры, уделяя книгам редкий час, не говоря уже о дне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
— Это возмутительно, — сказала Анна. — Я недовольна вами.
— Ваше величество, я вовсе не хотела раздувать из этого скандал. По правде говоря, я просто взяла ее за руку, во время перехода из зала в зал, и многие могли подумать, что мы идем вместе.
Филипп, который слушал, изучая перстни на пальцах, вдруг крикнул:
— А даже если мадемуазель и прошла впереди принцессы Англии, то она только правильно сделала. Это просто в голове не укладывается, что мы позволяем людям, которые живут на наших хлебах, идти впереди нас. Что до меня, то пусть бы они лучше поискали себе пристанище в какой-нибудь другой стране.
Людовик, вполуха прислушивавшийся к дискуссии, вздрогнул, услышав протестующий вскрик матери.
Людовика мало волновал вопрос, шла одна его кузина впереди другой или нет, его волновали более важные вещи. После того как мадам Бовэ посвятила его в таинство сладкого греха, он решил, что это самое чудесное развлечение на свете, и за это он будет благодарен мадам Бовэ до конца дней. Он и раньше и теперь ощущал к ней особую нежность, но сейчас его желания распространялись куда дальше. У кардинала Мазарини были три прелестные племянницы: Олимпия, Мария и Гортензия. Людовик поначалу был страстно влюблен в Олимпию, но та недавно вышла замуж за графа Суассона, и поэтому он переключил свои чувства на Марию, решив жениться на ней. Помимо прочего она была племянницей кардинала. Людовик мало интересовался худенькой малышкой-кузиной и целиком был погружен в свои чувства по отношению к Марии.
В то же время он переживал за Генриетту. Она и ее мать ныне оказались не в фаворе из-за политической ситуации, в которой были совершенно не виноваты. Филипп поступал не правильно, отзываясь о них в таком пренебрежительном тоне, тем более, что сказанное им наверняка дойдет до ушей королевы-изгнанницы и ее дочери.
Поэтому Людовик поддержал мать, сделав Филиппу выговор, и тот в величайшем раздражении удалился, чтобы пожаловаться своему любимцу де Гишу, как брат объединился с матерью, чтобы сообща унизить его и услышать в ответ заверения де Гиша, что он — самый очаровательный из принцев, хотя его и угораздило родиться на два года позже брата.
Людовик ушел, погруженный в мечты о Марии Манчини. Любовь! Какая это утеха! Какое наслаждение! Он, конечно же, не собирается погрязнуть в ней по уши, как это делает его кузен Чарлз Английский. Людовик и в этом должен быть всех совершеннее. Он должен жить согласно принципам, ведь он не изгнанник. Вот почему он должен убедить мать и кардинала дать согласие на его женитьбу на Марии. Тогда он сможет законно наслаждаться любовью, и она будет намного приятней, потому что при этом он не уронит своего достоинства.
Мария! Прекрасная, очаровательная Мария! Но если подвернется случай и он не забудет, он проявит доброту и великодушие к маленькой Генриетте.
В своей спальне в Версале Людовик пробудился навстречу новому дню. Его первые же мысли были о Марии. Он намеревался упросить мать дать согласие на женитьбу: это надлежало сделать немедленно, не откладывая в долгий ящик. Мария сейчас торопила его. Мария любила его, но ей также не терпелось стать королевой Франции.
Утро Людовика в Версале включало в себя целый ритуал. Едва проснувшись, он читал молитвы, перебирая четки, и, заслышав его голос, присутствовавшие проходили к его ложу; среди них — аббат де Перефиз, в обязанности которого входило читать ему святцы. Иногда аббат читал вместо священных книг отрывки из книги, которую он писал, — книги о деде Людовика.
Когда аббат заканчивал чтение, камердинеры Ла Порт и Дюбуа выходили вперед, они одевали на него халат и отводили к стульчику, где он имел обыкновение сидеть с полчаса. Затем он возвращался в спальню, где его уже ожидали государственные мужи: он имел с ними непринужденный разговор в той изящной манере, которая делала таким приятным общение с ним. Продолжая беседу, он умывался, чистил зубы, затем начинались молитвы. После этого причесывались его красивые волосы под общие возгласы восхищения, и он облачался в светлые бриджи и батистовую рубашку — одежда для утренних гимнастических упражнений. В них он был великолепен, но этим утром показал меньшую ловкость, чем обычно, из чего окружающие могли заключить: король о чем-то раздумывает. Он не сумел приземлиться в седло «коня»с обычной ловкостью, хотя церемониймейстер, видя его настроение, из предосторожности не стал поднимать снаряд на обычную высоту. То же самое произошло во время фехтования; Людовик не продемонстрировал присущего ему отменного хладнокровия. Даже во время строевых упражнений с пикой и мушкетом он был отрешен и задумчив. Но никто ни в чем не попрекнул его. Даже если он допускал ошибку или сбой, всегда следовал дружный хор восхищения. Далее следовали балетные танцы, к которым он всегда питал особую страсть. Сейчас он представил себя танцующим с Марией и, хотя игнорировал инструкции Бошана, лучшего учителя балетного танца в стране, танцевал с истинным вдохновением. . Вспотев от танца, он вернулся в спальню, чтобы сменить одежду перед завтраком.
После всего этого он пошел в апартаменты кардинала Мазарини для беседы о государственных вопросах.
Кардинал Мазарини! Этот человек приводил Людовика в особое волнение, ведь он, будучи дядей Марии, был для короля особенно важной персоной.
Он ждал, не перейдет ли кардинал к вопросу о его женитьбе, наверняка этот великий человек будет на стороне короля и будет счастлив увидеть свою племянницу на троне королевы Франции. При этом, однако, Людовик не вполне доверял Мазарини и не рискнул заговорить с ним, не выложив прежде свои планы матери.
Он отправился к ней сразу же после беседы с кардиналом. Было одиннадцать часов утра, а она все еще лежала в постели — Анна никогда не поднималась рано.
Ее лицо просветлело при виде сына. Каждое утро ей казалось, что он становится еще красивее; он был, казалось, одним из тех романтических героев, о которых так занимательно написала мадам де Скюдери; и вовсе не удивительно, что все писатели того времени видели в Людовике романтический идеал, ведь не сделают героем человека, если в нем при рождении не проявилась королевская натура.
Это был один из тех часов в распорядке дня, которым Анна могла наслаждаться в полной мере. Лежать в кровати и принимать проявления сыновьего долга со стороны любимого мальчика; смотреть, как он грациозно подает ей сорочку; болтать с ним, пока она поглощает свой невероятно обильный завтрак, принесенный ей в постель, все это было поистине великим наслаждением.
Ее радовало, что он физически столь совершенен. Какая в том проблема, что он не вырос книжным червем или, покинув ее, ударился в спортивные игры, уделяя книгам редкий час, не говоря уже о дне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91