Поэтому слово "держаться", как и там, на Донце 5 июля 1943 года, чаще и крепче других слов произносилось Сизовым, разговаривающим с командирами полков и батальонов.
Мимо наблюдательного пункта по оврагу стали проходить раненые. Их встречали медицинские работники, перевязывали и отправляли в медсанбат. Один из раненых, с забинтованной головой, почему-то не пошел вместе с другими в медсанбат, а вернулся обратно, направляясь к высоте, окутанной сплошной завесой дыма и тонущей в громе разрывов. Генерал приказал догнать солдата и привести его на НП.
В раненом начальник политотдела узнал своего ночного собеседника -старшину Владимира Фетисова.
-- Почему не пошел в медсанбат? -- строго спросил его генерал.
Серые умные глаза старшины удивленно посмотрели на полковника Демина, как бы прося у него защиты. Потом они так же удивленно и прямо глянули на Сизова.
-- Ранение-то пустяковое, товарищ генерал. Царапнуло малость голову -эка важность!.. Я не хотел и сюда-то идти, да лейтенант Марченко выгнал. Отнял ПТР и прогнал...
-- Ну, как твое изобретение? -- уже мягче спросил комдив: он только сейчас понял, что перед ним Фетисов.
-- Неплохая штука получилась. Два дота ослепил...
-- А кто это из ваших солдат вздумал на дот взобраться?
Фетисов промолчал.
-- Я, товарищ генерал... Свою роту подзывал: поотстали ребята. Это там меня...-- Фетисов легонько коснулся своей головы в том месте, где из-под марли проступало темное пятно.
Генерал долго наблюдал за ним. Потом подозвал начальника наградного отдела, который во время больших боев всегда находился вместе с комдивом, взял из его рук одну коробочку, быстро раскрыл ее, извлек орден Красного Знамени и слегка дрожащей рукой прикрепил его на вылинявшей, мокрой от пота, забрызганной побуревшей кровью и рваной гимнастерке Фетисова. Потом порывисто подтянул оторопевшего воина к себе, обнял и поцеловал в жесткие, обветренные сухие губы.
-- Спасибо тебе, старшина! Спасибо, солдат!
Владимир стоял, вытянув дрожащие руки по швам, и ничего не мог ответить. Только губы шевелились. Он, должно быть, хотел сказать что-то, но язык онемел, не подчинялся ему. По черным от копоти и пыли щекам, небритым и худым, катились слезы, оставляя за собой светлые ручейки-дорожки. Пальцы больших солдатских рук, что еще полчаса тому назад так крепко держали тяжелое бронебойное ружье, теперь не смели шевельнуться и только чуть-чуть вздрагивали.
-- А в медсанбат тебе пойти все-таки надо, старшина,-- сказал Демин.
Фетисов побледнел, но не изменил положения, стоял перед начальником по команде "Смирно" и лишь обиженно возразил:
-- Нет, товарищ полковник, я пойду... туда...-- Он, не поворачиваясь, качнул головой, как делают солдаты по команде "По порядку номеров рассчитайсь!".-- На высоту... Коммунистов в нашей роте мало. Я, ротный да еще один боец, которого, может, уже...
-- Пусть идет, -- сказал генерал. -- Иди, Фетисов!..
Владимир неловко пожал протянутые к нему руки, повернулся четко, как положено по уставу, через левое плечо и пошел. Начальники долго провожали глазами его быстро удаляющуюся нескладную, но плотную фигуру.
6
-- Стоп! -- Шахаeв вскочил на ноги, выдернул горящий шнур. Он сделал это в тот момент, когда огонь уже был в нескольких сантиметрах от тола.-Стоп!.. Еще можно держаться. Понятно? Дер-жать-ся!
Только минутная слабость заставила его принять преждевременное решение о взрыве дота: ради чего же проведены эти долгие часы невероятных страданий, ради чего умер час тому назад от внезапно вспыхнувшей гангрены Али Каримов? И Шахаев скрипел зубами:
-- Держаться!
Это всегда жесткое "держаться", но в их условиях таящее в себе какую-то надежду, все читали на его лице: и в горячем блеске раскосых глаз, и в тугом перекатывании желваков под смуглой кожей, и в напряженных, едва заметных, но все же заметных на его чистом высоком лбу складках.
-- Держаться, Никита, держаться! -- в горле Шахаева давно пересохло, и он хрипел, повторяя одно это слово с каким-то злобным торжеством.-- Вон посмотри на Сеньку и Акима -- орлами выглядят!
Один из "орлов", Ванин, пригорюнившийся, лежавший в позе, выражавшей абсолютное равнодушие к окружающему его, тут вдруг собрал силы, приподнялся, сел, ободрился и даже как-то выпятил грудь, тряхнул за плечо Пилюгина:
-- С нами не пропадешь, Никита! Ты ведь тут не один. Понял?
Однако усталость, голод, потеря крови, огромное духовное и физическое напряжение взяли свое. Тяжелый туман наволочью закрыл глаза Шахаева. Это случилось в тот момент, когда где-то отдаленно и глухо грянул артиллерийский залп и вслед за ним послышались уже совсем близко от дота разрывы снарядов. Шахаев попытался было сообразить, что это значит, но туман, закрывший ему глаза, сгустившись, приглушил и сознание.
...Очнулся Шахаев на руках Забарова. Остальных -- Сеньку, Акима, Никиту, сапера и мертвого Каримова -- несли другие разведчики, пехотинцы и артиллеристы.
-- Что это? -- тихо и слабо спросил Шахаев.
-- Разве не видишь? Наступают наши!
Шахаев закрыл глаза, застенчиво, неловко улыбнулся и уткнул свою белую голову в широкую и горячую грудь Забарова.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1
В жаркий и душный полдень, скрипя и взвизгивая, во двор Бокулеев вкатилась длинная арба. В ней, на соломе, лежали рядом тихо стонущий, чуть живой Александру Бокулей и навсегда умолкшая Василика. Лица их были залиты бурой засохшей кровью. К жесткой седой бороде хозяина прилипли комочки горячей суглинистой земли, в усах запуталась пшеничная ость, рубаха разорвана, от нее веяло неистребимым степным духом -- тонким смешением кисловатого запаха засохшей березки и остро-горького -- полыни. Старик шевелил губами, силился что-то сказать и не мог. Скрюченные дрожащие руки судорожно рассекали воздух, будто он хотел ухватиться за что-то. Лицо красавицы Василики было неузнаваемо -- оно все вспухло и затекло. Руки ее были в крови. Сейчас они покойно, в страшной неподвижности, лежали на высокой полуоткрытой смуглой груди.
Из дома выбежали мать, Маргарита (она недавно возвратилась из русского полевого госпиталя, выздоровевшая, успокоенная), Георге, Наташа. Вслед за ними подошли Лачуга, Пинчук и Кузьмич. Последний по приказу Пинчука сразу же помчался в медсанбат за врачом. Наташа бросилась к хозяину, чтобы оказать ему первую помощь. Ей мешали жутко заголосившие хозяйка с дочерью.
Бокулей-младший, окаменевший, с трясущимися губами, смотрел остановившимися, широко раскрытыми глазами на арбу, чувствуя, как все оборвалось и похолодело у него внутри.
В полчаса двор Бокулеев заполнился встревоженными односельчанами. Окружив крестьянина, который случайно наткнулся на Бокулея-старшeго и его невестку в поле и теперь привез их на своей арбе, одни расспрашивали его, выкрикивая что-то гневное, другие стояли молча, с выражением угрюмой свирепости на худых сморщенных лицах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Мимо наблюдательного пункта по оврагу стали проходить раненые. Их встречали медицинские работники, перевязывали и отправляли в медсанбат. Один из раненых, с забинтованной головой, почему-то не пошел вместе с другими в медсанбат, а вернулся обратно, направляясь к высоте, окутанной сплошной завесой дыма и тонущей в громе разрывов. Генерал приказал догнать солдата и привести его на НП.
В раненом начальник политотдела узнал своего ночного собеседника -старшину Владимира Фетисова.
-- Почему не пошел в медсанбат? -- строго спросил его генерал.
Серые умные глаза старшины удивленно посмотрели на полковника Демина, как бы прося у него защиты. Потом они так же удивленно и прямо глянули на Сизова.
-- Ранение-то пустяковое, товарищ генерал. Царапнуло малость голову -эка важность!.. Я не хотел и сюда-то идти, да лейтенант Марченко выгнал. Отнял ПТР и прогнал...
-- Ну, как твое изобретение? -- уже мягче спросил комдив: он только сейчас понял, что перед ним Фетисов.
-- Неплохая штука получилась. Два дота ослепил...
-- А кто это из ваших солдат вздумал на дот взобраться?
Фетисов промолчал.
-- Я, товарищ генерал... Свою роту подзывал: поотстали ребята. Это там меня...-- Фетисов легонько коснулся своей головы в том месте, где из-под марли проступало темное пятно.
Генерал долго наблюдал за ним. Потом подозвал начальника наградного отдела, который во время больших боев всегда находился вместе с комдивом, взял из его рук одну коробочку, быстро раскрыл ее, извлек орден Красного Знамени и слегка дрожащей рукой прикрепил его на вылинявшей, мокрой от пота, забрызганной побуревшей кровью и рваной гимнастерке Фетисова. Потом порывисто подтянул оторопевшего воина к себе, обнял и поцеловал в жесткие, обветренные сухие губы.
-- Спасибо тебе, старшина! Спасибо, солдат!
Владимир стоял, вытянув дрожащие руки по швам, и ничего не мог ответить. Только губы шевелились. Он, должно быть, хотел сказать что-то, но язык онемел, не подчинялся ему. По черным от копоти и пыли щекам, небритым и худым, катились слезы, оставляя за собой светлые ручейки-дорожки. Пальцы больших солдатских рук, что еще полчаса тому назад так крепко держали тяжелое бронебойное ружье, теперь не смели шевельнуться и только чуть-чуть вздрагивали.
-- А в медсанбат тебе пойти все-таки надо, старшина,-- сказал Демин.
Фетисов побледнел, но не изменил положения, стоял перед начальником по команде "Смирно" и лишь обиженно возразил:
-- Нет, товарищ полковник, я пойду... туда...-- Он, не поворачиваясь, качнул головой, как делают солдаты по команде "По порядку номеров рассчитайсь!".-- На высоту... Коммунистов в нашей роте мало. Я, ротный да еще один боец, которого, может, уже...
-- Пусть идет, -- сказал генерал. -- Иди, Фетисов!..
Владимир неловко пожал протянутые к нему руки, повернулся четко, как положено по уставу, через левое плечо и пошел. Начальники долго провожали глазами его быстро удаляющуюся нескладную, но плотную фигуру.
6
-- Стоп! -- Шахаeв вскочил на ноги, выдернул горящий шнур. Он сделал это в тот момент, когда огонь уже был в нескольких сантиметрах от тола.-Стоп!.. Еще можно держаться. Понятно? Дер-жать-ся!
Только минутная слабость заставила его принять преждевременное решение о взрыве дота: ради чего же проведены эти долгие часы невероятных страданий, ради чего умер час тому назад от внезапно вспыхнувшей гангрены Али Каримов? И Шахаев скрипел зубами:
-- Держаться!
Это всегда жесткое "держаться", но в их условиях таящее в себе какую-то надежду, все читали на его лице: и в горячем блеске раскосых глаз, и в тугом перекатывании желваков под смуглой кожей, и в напряженных, едва заметных, но все же заметных на его чистом высоком лбу складках.
-- Держаться, Никита, держаться! -- в горле Шахаева давно пересохло, и он хрипел, повторяя одно это слово с каким-то злобным торжеством.-- Вон посмотри на Сеньку и Акима -- орлами выглядят!
Один из "орлов", Ванин, пригорюнившийся, лежавший в позе, выражавшей абсолютное равнодушие к окружающему его, тут вдруг собрал силы, приподнялся, сел, ободрился и даже как-то выпятил грудь, тряхнул за плечо Пилюгина:
-- С нами не пропадешь, Никита! Ты ведь тут не один. Понял?
Однако усталость, голод, потеря крови, огромное духовное и физическое напряжение взяли свое. Тяжелый туман наволочью закрыл глаза Шахаева. Это случилось в тот момент, когда где-то отдаленно и глухо грянул артиллерийский залп и вслед за ним послышались уже совсем близко от дота разрывы снарядов. Шахаев попытался было сообразить, что это значит, но туман, закрывший ему глаза, сгустившись, приглушил и сознание.
...Очнулся Шахаев на руках Забарова. Остальных -- Сеньку, Акима, Никиту, сапера и мертвого Каримова -- несли другие разведчики, пехотинцы и артиллеристы.
-- Что это? -- тихо и слабо спросил Шахаев.
-- Разве не видишь? Наступают наши!
Шахаев закрыл глаза, застенчиво, неловко улыбнулся и уткнул свою белую голову в широкую и горячую грудь Забарова.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1
В жаркий и душный полдень, скрипя и взвизгивая, во двор Бокулеев вкатилась длинная арба. В ней, на соломе, лежали рядом тихо стонущий, чуть живой Александру Бокулей и навсегда умолкшая Василика. Лица их были залиты бурой засохшей кровью. К жесткой седой бороде хозяина прилипли комочки горячей суглинистой земли, в усах запуталась пшеничная ость, рубаха разорвана, от нее веяло неистребимым степным духом -- тонким смешением кисловатого запаха засохшей березки и остро-горького -- полыни. Старик шевелил губами, силился что-то сказать и не мог. Скрюченные дрожащие руки судорожно рассекали воздух, будто он хотел ухватиться за что-то. Лицо красавицы Василики было неузнаваемо -- оно все вспухло и затекло. Руки ее были в крови. Сейчас они покойно, в страшной неподвижности, лежали на высокой полуоткрытой смуглой груди.
Из дома выбежали мать, Маргарита (она недавно возвратилась из русского полевого госпиталя, выздоровевшая, успокоенная), Георге, Наташа. Вслед за ними подошли Лачуга, Пинчук и Кузьмич. Последний по приказу Пинчука сразу же помчался в медсанбат за врачом. Наташа бросилась к хозяину, чтобы оказать ему первую помощь. Ей мешали жутко заголосившие хозяйка с дочерью.
Бокулей-младший, окаменевший, с трясущимися губами, смотрел остановившимися, широко раскрытыми глазами на арбу, чувствуя, как все оборвалось и похолодело у него внутри.
В полчаса двор Бокулеев заполнился встревоженными односельчанами. Окружив крестьянина, который случайно наткнулся на Бокулея-старшeго и его невестку в поле и теперь привез их на своей арбе, одни расспрашивали его, выкрикивая что-то гневное, другие стояли молча, с выражением угрюмой свирепости на худых сморщенных лицах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82