– Как греет!
Демин не ответил, и тогда Зарема не сразу ощупала рукой предмет, наброшенный ей на плечи, а потом неторопливо его сняла в полной уверенности, что это какая-нибудь старая домашняя принадлежность. Наконец глаза оторвались от текста о римских войнах и оторопело скользнули по дорогому меху. Демин, скрестив руки, наблюдал за тем, как быстро меняется выражение ее глаз, пунцовеют мочки ушей и щеки.
– Коля, что это такое?
– Не знаю, – весело захохотал Демин.
Зарема застыла посреди комнаты.
– Коля! Милый. Но ведь у тебя же нет зимнего пальто, ты ходишь в старой шинели, а на носу холода.
– Знаешь, Зарочка, – проговорил он счастливо, – мне холода и зимнее пальто – ничто, когда ты радуешься. Я хочу, чтобы моя жена была одета красиво.
…Осень приносила им не только радости, но и огорчения. Как ни старался Демин, но поступить в энергетический институт ему не удалось: бесславно срезался по математике. Недолго погоревав, махнул рукой и отправился в педагогический.
– Понимаешь, Зара, – рассказывал потом Демин, – на сей раз результат лучше. С историей вообще повезло. А вот на литературе перепутал пушкинские даты и Лермонтову приписал некрасовское стихотворение Срам, да и только. Мой экзаменатор, лысина у него прикрыта тремя жиденькими косичками, долго-долго стекла пенсне протирал, как будто они запотели. «Да, – говорит он, – не блестяще, молодой человек. Не знаю, право, что с вами и делать. Читать-то вы любите?» И тут меня осенило. Даже не ожидал от себя такого нахальства. «Не только, отвечаю, читать люблю, но и сам стихи пишу». – «Это любопытно», – говорит старичок из вежливости, а сам ладошкой прикрывает зевок. «Ну, думаю Демин, песенка твоя спета». Встаю это я молча, а старичок говорит: «Нет, нет, все же почитайте». И я ему все, что знал, отчеканил. Была не была – все разно погибать. Только смотрю, глаза у него теплеют. А когда я нашу полковую песню прочитал, старичок из-за стола вышел. «Нет, вы определенно, говорит, интересный и нужный нам человек. Стихи ваши далеко еще не шедевр, но живинка в них есть». Короче говоря, взял он ручку, обмакнул в чернила…
– И поставил четверку? – облегченно вздохнула Зарема.
– Бери выше, – захохотал Демин. – Пятерку закатил. Но потом подумал и вывел рядом жирный, жирный минус. «Это я вам за Пушкина, молодой человек. Нельзя этак с Александром Сергеевичем обращаться».
– И, значит, ты теперь студент литфака?
– Студент, Заремочка.
Так и катились дни – быстрые, легкие, какие-то очень прозрачные оттого, что время, наполнявшее их, не было бременем. Да и разве могло оно быть бременем, если было наполнено до краев одной лишь нежностью от какой кроме радости и свежести ничего не приобретает человек. Со всей откровенностью летчика, привыкшего к любому риску в воздухе, Демин готов был ради благополучия и счастья Заремы рисковать чем угодно на земле. И Зарема об этом столь же хорошо знала. Не всегда сдержанная в своих ласках, считала она, что самое драгоценное человеческое тепло – это тепло любви.
Расписались Зарема с Николаем в загсе только тогда когда понадобилось оформить ордер на одиннадцатиметровку с отдельным входом. До этого они забывали, что когда-то надо расписываться.
Зара небрежно держала бедно оформленный листок и грустно говорила:
– Какой же он скучный, Коленька! Просто не верится, что любовь можно уместить в протокольные строчки, да еще припечатать. И слово-то какое скучное – брак!
– Меня другое беспокоит, Зарема, – хмурился Демин. – Свадьбу мы по-настоящему сыграть сейчас не можем. И деньжонки поразмотали, и друзей близких еще не нажили в этом огромном городе. А как бы хотелось фату на тебе увидеть: легкую, воздушную. Она бы таким бровям пошла, – улыбнулся он и указательным пальцем провел по ее густым длинным бровям, нависшим над темными глазами.
– Уй! – вздрогнула Зара. – А разве я фату заслужила?
– Ты? Ты для меня полмира заслужила, – горячо перебил Демин.
– А почему не весь? – засмеялась Зарема и легонько боднула его головой в плечо.
– Потому… потому, – запнулся Николай, – потому что вторую половину отдать тебе не могу.
– Жалко? Или там еще одна Зарема живет?
– Нет. Там иные драгоценности сосредоточены, без которых не просуществуешь. Труд, гражданский долг, любовь к людям.
– Смотри ты какой у меня мудрец, – захлебнулась она счастливым смешком.
Как им хорошо жилось под свежепобеленным потолком этой одиннадцатиметровки с беззаботным звонким Зариным смехом и ее «чудинками». А «чудинки» бывали всякие. Однажды она вернулась из университета на полчаса раньше обычного. Демин, выходивший ее встречать к трамвайной остановке, еще только искал ремень, чтобы подпоясать гимнастерку, в которой всегда ходил дома, когда она постучала. Он с удивлением открыл дверь.
Зара вернулась какая-то молчаливая, не раздеваясь села у печки. Снежинки таяли на ее пальто, оставляя мокрые пятна. Демин молча стал расстегивать пуговицы, снимать с холодных ног резиновые сапоги.
. – Ты сейчас будешь меня ругать, – сказала Зара.
– Тебя? – возразил он. – Да за что же?
– Нет, ты будешь ругать меня, – повторила Зарема. – Скажи, сколько у нас оставалось денег до первого числа?
– Кажется, двести или триста. Впрочем, точно не помню.
– Двести пятьдесят шесть, Коля. И были они у меня. А теперь…
– Потеряла?
Зарема отрицательно покачала головой.
– Отдала.
– Кому?
– Коля, а если я на этот вопрос не отвечу?
– Дело твое, – удивленно протянул Демин и замолчал.
– Надулся, – печально усмехнулась Зара. – Нет, я тебе, конечно, все расскажу. У нас сегодня не было двух последних лекций. Обрадовалась, что приду домой раньше. Подхожу к трамвайной остановке, слышу, кто-то плачет. Обернулась – у фонарного столба девочка лет десяти. Ботинки рваные, платок на голове с дырами, пальтецо с чужого плеча. Подошла к ней, спрашиваю, в чем дело. Она как зарыдает: «Кошелек в трамвае вытащили, а в нем сто рублей. Отчим узнает – прибьет». Веришь, Коля, сердце так и кольнуло. Отдала я ей сотню, а потом догнала и еще сто пятьдесят шесть сунула и сказала, чтобы не отчиму, а матери в руки все вручила.
Она замолкла. Молча сидел рядом и Николай.
– Чего же ты меня не коришь?
– За что? За деньги? – усмехнулся Николай. – Я бы на твоем месте тоже этой девчушке помог, но отдал бы, вероятно, только сто, что она потеряла. А в тебе сразу же кавказская кровь закипела. Ничего, Зара, придется досрочно сберкнижку потревожить.
– Уй, как они быстро тают, твои пять окладов.
– Уже два осталось, – уточнил Демин. – Ну да ладно, проживем.
А еще через неделю Зарема ошеломила мужа новым известием. В тот день она снова пришла из университета раньше обычного и, раздевшись, долго ходила по комнате. Была она вся какая-то приподнятая, необычная и, поглядывая на Николая, еле сдерживала давивший ее смех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Демин не ответил, и тогда Зарема не сразу ощупала рукой предмет, наброшенный ей на плечи, а потом неторопливо его сняла в полной уверенности, что это какая-нибудь старая домашняя принадлежность. Наконец глаза оторвались от текста о римских войнах и оторопело скользнули по дорогому меху. Демин, скрестив руки, наблюдал за тем, как быстро меняется выражение ее глаз, пунцовеют мочки ушей и щеки.
– Коля, что это такое?
– Не знаю, – весело захохотал Демин.
Зарема застыла посреди комнаты.
– Коля! Милый. Но ведь у тебя же нет зимнего пальто, ты ходишь в старой шинели, а на носу холода.
– Знаешь, Зарочка, – проговорил он счастливо, – мне холода и зимнее пальто – ничто, когда ты радуешься. Я хочу, чтобы моя жена была одета красиво.
…Осень приносила им не только радости, но и огорчения. Как ни старался Демин, но поступить в энергетический институт ему не удалось: бесславно срезался по математике. Недолго погоревав, махнул рукой и отправился в педагогический.
– Понимаешь, Зара, – рассказывал потом Демин, – на сей раз результат лучше. С историей вообще повезло. А вот на литературе перепутал пушкинские даты и Лермонтову приписал некрасовское стихотворение Срам, да и только. Мой экзаменатор, лысина у него прикрыта тремя жиденькими косичками, долго-долго стекла пенсне протирал, как будто они запотели. «Да, – говорит он, – не блестяще, молодой человек. Не знаю, право, что с вами и делать. Читать-то вы любите?» И тут меня осенило. Даже не ожидал от себя такого нахальства. «Не только, отвечаю, читать люблю, но и сам стихи пишу». – «Это любопытно», – говорит старичок из вежливости, а сам ладошкой прикрывает зевок. «Ну, думаю Демин, песенка твоя спета». Встаю это я молча, а старичок говорит: «Нет, нет, все же почитайте». И я ему все, что знал, отчеканил. Была не была – все разно погибать. Только смотрю, глаза у него теплеют. А когда я нашу полковую песню прочитал, старичок из-за стола вышел. «Нет, вы определенно, говорит, интересный и нужный нам человек. Стихи ваши далеко еще не шедевр, но живинка в них есть». Короче говоря, взял он ручку, обмакнул в чернила…
– И поставил четверку? – облегченно вздохнула Зарема.
– Бери выше, – захохотал Демин. – Пятерку закатил. Но потом подумал и вывел рядом жирный, жирный минус. «Это я вам за Пушкина, молодой человек. Нельзя этак с Александром Сергеевичем обращаться».
– И, значит, ты теперь студент литфака?
– Студент, Заремочка.
Так и катились дни – быстрые, легкие, какие-то очень прозрачные оттого, что время, наполнявшее их, не было бременем. Да и разве могло оно быть бременем, если было наполнено до краев одной лишь нежностью от какой кроме радости и свежести ничего не приобретает человек. Со всей откровенностью летчика, привыкшего к любому риску в воздухе, Демин готов был ради благополучия и счастья Заремы рисковать чем угодно на земле. И Зарема об этом столь же хорошо знала. Не всегда сдержанная в своих ласках, считала она, что самое драгоценное человеческое тепло – это тепло любви.
Расписались Зарема с Николаем в загсе только тогда когда понадобилось оформить ордер на одиннадцатиметровку с отдельным входом. До этого они забывали, что когда-то надо расписываться.
Зара небрежно держала бедно оформленный листок и грустно говорила:
– Какой же он скучный, Коленька! Просто не верится, что любовь можно уместить в протокольные строчки, да еще припечатать. И слово-то какое скучное – брак!
– Меня другое беспокоит, Зарема, – хмурился Демин. – Свадьбу мы по-настоящему сыграть сейчас не можем. И деньжонки поразмотали, и друзей близких еще не нажили в этом огромном городе. А как бы хотелось фату на тебе увидеть: легкую, воздушную. Она бы таким бровям пошла, – улыбнулся он и указательным пальцем провел по ее густым длинным бровям, нависшим над темными глазами.
– Уй! – вздрогнула Зара. – А разве я фату заслужила?
– Ты? Ты для меня полмира заслужила, – горячо перебил Демин.
– А почему не весь? – засмеялась Зарема и легонько боднула его головой в плечо.
– Потому… потому, – запнулся Николай, – потому что вторую половину отдать тебе не могу.
– Жалко? Или там еще одна Зарема живет?
– Нет. Там иные драгоценности сосредоточены, без которых не просуществуешь. Труд, гражданский долг, любовь к людям.
– Смотри ты какой у меня мудрец, – захлебнулась она счастливым смешком.
Как им хорошо жилось под свежепобеленным потолком этой одиннадцатиметровки с беззаботным звонким Зариным смехом и ее «чудинками». А «чудинки» бывали всякие. Однажды она вернулась из университета на полчаса раньше обычного. Демин, выходивший ее встречать к трамвайной остановке, еще только искал ремень, чтобы подпоясать гимнастерку, в которой всегда ходил дома, когда она постучала. Он с удивлением открыл дверь.
Зара вернулась какая-то молчаливая, не раздеваясь села у печки. Снежинки таяли на ее пальто, оставляя мокрые пятна. Демин молча стал расстегивать пуговицы, снимать с холодных ног резиновые сапоги.
. – Ты сейчас будешь меня ругать, – сказала Зара.
– Тебя? – возразил он. – Да за что же?
– Нет, ты будешь ругать меня, – повторила Зарема. – Скажи, сколько у нас оставалось денег до первого числа?
– Кажется, двести или триста. Впрочем, точно не помню.
– Двести пятьдесят шесть, Коля. И были они у меня. А теперь…
– Потеряла?
Зарема отрицательно покачала головой.
– Отдала.
– Кому?
– Коля, а если я на этот вопрос не отвечу?
– Дело твое, – удивленно протянул Демин и замолчал.
– Надулся, – печально усмехнулась Зара. – Нет, я тебе, конечно, все расскажу. У нас сегодня не было двух последних лекций. Обрадовалась, что приду домой раньше. Подхожу к трамвайной остановке, слышу, кто-то плачет. Обернулась – у фонарного столба девочка лет десяти. Ботинки рваные, платок на голове с дырами, пальтецо с чужого плеча. Подошла к ней, спрашиваю, в чем дело. Она как зарыдает: «Кошелек в трамвае вытащили, а в нем сто рублей. Отчим узнает – прибьет». Веришь, Коля, сердце так и кольнуло. Отдала я ей сотню, а потом догнала и еще сто пятьдесят шесть сунула и сказала, чтобы не отчиму, а матери в руки все вручила.
Она замолкла. Молча сидел рядом и Николай.
– Чего же ты меня не коришь?
– За что? За деньги? – усмехнулся Николай. – Я бы на твоем месте тоже этой девчушке помог, но отдал бы, вероятно, только сто, что она потеряла. А в тебе сразу же кавказская кровь закипела. Ничего, Зара, придется досрочно сберкнижку потревожить.
– Уй, как они быстро тают, твои пять окладов.
– Уже два осталось, – уточнил Демин. – Ну да ладно, проживем.
А еще через неделю Зарема ошеломила мужа новым известием. В тот день она снова пришла из университета раньше обычного и, раздевшись, долго ходила по комнате. Была она вся какая-то приподнятая, необычная и, поглядывая на Николая, еле сдерживала давивший ее смех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93