" Мы построились и пошли, а у дверей барака он сказал: „Разобрать оружие, даю вам одну минуту, взводный, подадите докладную на трех последних", мы его ругали, а все равно никто не мог понять, что же происходит. На дворе кадеты из других взводов ухмыляются, глядят на нас. Где это видано – в полдень военные учения с винтовками, да еще на стадионе. А может, лейтенант спятил? Он ждал на футбольном поле и так это жадно на нас смотрел. „Стой, – сказал Крыса, – построиться в походном порядке". Все ужас как ворчали: еще бы, занятия до обеда и в школьной форме. Пусть его мать по мокрой траве ползает, и так устали после трех часов классных занятий. А тут выступил Гамбоа и орет во всю глотку: „Построиться в затылок по три, третье отделение – впереди, первое – сзади!" Крыса торопит: „Быстро, вы, лодыри, живей, живей". А Гамбоа кричит: „Десять метров расстояния друг от друга по фронту, как перед атакой!" А вдруг готовится война и министр проводит ускоренную подготовку? Мы будем сержантами или офицерами, хорошо бы пройти всю Арику огнем и мечом, водружать перуанское знамя повсюду – и на крышах, и на окнах, и на машинах; говорят, чилийские женщины самые красивые… Только вряд ли война, предупредили бы всех, а не только первый взвод-„Что с вами? – орет Гамбоа. – Эй, стрелки! Вы что, оглохли или не соображаете? Я же сказал – дистанция десять метров, а не двадцать. Как зовут этого негра?" – „Вальяно, сеньор лейтенант". Вы бы видели этого Вальяно, когда Гамбоа назвал его негром. „Так, – сказал Гамбоа. – Почему вы стали за двадцать метров, когда я сказал десять?" – „Я не стрелок, сеньор лейтенант, а у нас тут одного не хватает". – „Ara, – сказал Гамбоа, – запишите ему шесть штрафных". – „Это невозможно, сеньор лейтенант, – говорит Крыса, – он умер. Это кадет Арана". Нет, надо же быть таким кретином! Дело что-то не ладилось, Гамбоа прямо бесился. „Хорошо, – говорит, – пусть это место займет стрелок второй линии". А потом крикнул: „Какого дьявола приказ не выполняете?" И мы опять переглянулись, и тогда Арроспиде вытянулся и сказал: „Этого кадета тоже нет, он в карцере". – „Станете вы, – сказал Гамбоа. – Приказы выполняются немедленно и без рассуждений". А потом заставил нас бегать с одного края на другой, свисток – поворачивайся живее, встань, бегом, ложись, – ни времени не чувствуешь, ни самого себя, а когда уже немного разогрелись, Гамбоа построил нас в колонну по три и привел в казарму, сам полез в шкафы, и Крыса давай тоже, только уж очень он маленький, и ему пришлось попотеть, а нам приказали: „Разобраться по местам", и тут я догадался: Ягуар нас предал, чтобы спасти свою шкуру. Нет на свете порядочных людей; кто бы подумал, что он на такое способен. „Отоприте каждый свой шкаф и сделайте шаг назад. Кто сунет руку – пеняет на себя", – как будто мы фокусники и можем спрятать целую бутылку у офицера под носом. Когда унесли в холстине все, что нашли, мы притихли, и я лег на койку. Худолайки не было, время шло к обеду, не иначе побежала на кухню за объедками. Жаль, что ее нет, почесал бы ей за ушами, и стало бы легче – это здорово помогает, как будто девчонка рядом. Что-то в этом роде бывает, наверное, когда женишься. Чуть тебе плохо, устал – и сразу бабенка подходит, ложится рядом, лежит не шелохнется, и я ничего не говорю, потом потрогаю ее, пощекочу, ущипну, и она засмеется и вскрикнет, потом побалуюсь с ней, закручу ей волосы, закрою ей рот и нос, а когда начнет задыхаться, отпущу и потискаю и вдруг поцелую ее и скажу так это ласково: „Черноглазенькая, кошечка, девчоночка, собачка". А тут кто-то как заорет: „Вы во всем виноваты!" И я крикнул: „Кто это мы?" – „Ягуар и вы трое", – сказал Арроспиде, и я кинулся к нему, но меня задержали на полпути. А он орет: „Я говорю: вы. Может, повторить?" Ну и рассвирепел он, аж слюна с губ закапала, а он и не чувствует. И говорит ребятам: „Пустите его, я его не боюсь, уложу его одним пинком, прикончу в два счета", а меня связали, чтобы не двигался. „В нашем положении драку затевать не стоит, – сказал Вальяно. – Сейчас всякое может случиться, и лучше нам быть вместе". – „Арроспиде, – сказал я, – ты самая большая сволочь, какую я только видел: когда дела плохо обернулись, ты поливаешь своих товарищей". – „Неправда, – сказал Арроспиде, – я всегда был с вами против начальников и помогал когда надо. А сейчас во всем, что случилось, виноваты Ягуар, Кудрявый и ты. Тут что-то не так. Какое совпадение – посадили Ягуара в карцер, и сразу Гамбоа узнал, что делается у нас в шкафах". И я не знал, что сказать, а Кудрявый был на их стороне. Все говорили: „Конечно, Ягуар донес", „Надо отомстить ему как следует". Потом раздался свисток к обеду, и, кажется, в первый раз за все время, что я в училище, я почти не ел – все в горле застревало».
Увидев Гамбоа, солдат встал, вынул из кармана ключ и сделал пол-оборота на месте, чтобы открыть дверь, но лейтенант знаком остановил его, отобрал ключ и сказал: «Идите в караульную, оставьте меня с кадетом». Солдатский карцер позади курятника, между стадионом и оградой училища. Это узкое, приземистое здание из необожженного кирпича. У входа всегда стоит солдат, даже если в карцере никого нет. Гамбоа подождал, пока он ушел через поле к казармам. Потом открыл дверь. В карцере было темно, начинало смеркаться, и единственное окошко светилось узкой щелью. В первую секунду он никого не увидел, и в голове мелькнула мысль: сбежал. Потом он заметил, что кадет лежит на топчане, и подошел к нему. Тот спал – глаза были закрыты. Гамбоа всмотрелся в него, пытаясь припомнить, но лицо сливалось в памяти со множеством других, хотя что-то знакомое было не в чертах, а в преждевременной зрелости: крепко сжатые челюсти, нахмуренные брови, раздвоенный подбородок. Солдаты и кадеты всегда хмурились перед старшими по чину, чтобы казаться помужественней; но ведь этот кадет не знает, что он, Гамбоа, здесь. Да и вообще лицо у него не совсем обычное; у большинства кадетов – смуглая кожа и резкие черты лица. А тут лицо белое, волосы и брови чуть ли не белокурые. Гамбоа протянул руку и тронул плечо Ягуара. Он сам себе удивился – в этом движении не было твердости, он мягко коснулся плеча, словно будил друга. Тело Ягуара сжалось, затем стремительно выпрямилось. Гамбоа отдернул руку и тут же услышал стук каблуков; его узнали, все стало на свои места.
– Садитесь, – сказал Гамбоа. – Нам придется о многом поговорить.
Ягуар сел. Теперь лейтенант различил в полутьме его глаза, небольшие, но блестящие и колючие. Кадет сидел молча и не двигался, но в его молчании и неподвижности было что-то непокорное, и это не понравилось лейтенанту.
– Почему вы поступили в военное училище? Он не получил ответа. Руки Ягуара ухватились за доску топчана; лицо не изменилось – оно было суровым и спокойным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92